Эпитафия романтизму, или Не дарите даме камелий! 2

   Следующее  уже  напрямую  касается  поездки  Дюма  в  Россию. Бывшие  восторженные  читатели, Белинский  и  Герцен, теперь  только  плюются. Некрасов, помногу  переводивший  с  французского, вдруг  заявляет  гостю, что  не  знает  языка, и  не  разговаривает  вовсе. Только  хитрый  Григорович, понимая, что  приехавший  балабол  будет  на  свой  лад  перевирать  услышанное  и  увиденное, заделывается  подобострастным  чичероне. Он  показывает  Дюма  среди  прочего  и  роман  Лажечникова  «Ледяной  дом», который  тот  ничтоже  сумнящеся  выпустит  в  своём   «Монте-Кристо»  под  своей  фамилией. Писемский  рассказывает, как  на  вечере  у  графа  Кушелёва-Безбородко  «друг  наш  Мей...объяснил  Дюма, что  думают  о  нём  в  России, чем  ужасно  оскорбил  того, так  что  он  хотел  вызвать  его  на  дуэль». Хотел, да  не  вызвал, трепло  самодовольное. Н. А. Степанов  в  альбоме  «Знакомые»  рисует  желчные  карикатуры. Тютчев  пишет  своей  жене, что, будучи  ещё  в  Астрахани, Дюма  начал  строчить  гадости  про  русских  царей  в  свой  «Монте-Кристо». Но  никаких  мер  не  приняли  к  этой  моське, лающей  на  слона. Александр ;;  воспринимал  его  как  кулинара, а  не  писателя, о  чём  говорят  его  заметки  на  полях  донесений. Дюма  же  путает  фамилий  и  звания  людей, у  которых  гостил, узнав  от  Анненковых  о  жизни  и  творчестве  Бестужева-Марлинского, ворует  повести, написанные  этим  человеком, и  помалкивает  о  своём  посещении  «Родионовского  института  для  благородных  девиц» –– хотел  искупаться  в  лучах  своей  славы  среди  юниц, а  вместо  того  получил  выговор  от  начальницы, Екатерины  Дмитриевны  Загоскиной,
 «которая  визитом  этим  осталась  весьма  недовольна, как  по  причине  весьма  неопрятного  одеяния, в  котором  Дюма  к  ней  приезжал, так  и  по  причине  неприличных  выражений  его, употреблённых  им  в  разговоре  с  нею. Вообще  Дюма  в  Казани  не  произвёл  никакого  хорошего  впечатления. Многие  принимали  его  за  шута  по  его  одеянию, видевшие  же  его  в  обществе –– нашли  его  манеры  и  суждения  общественные  вовсе  не  соответствующими  его  таланту  писателя»,

сообщает  генерал-лейтенант  Львов, начальник  7  округа  корпуса  жандармов.

Это  один  из  настоящих  хозяев  Казани, лично  с  гостем  не  общался. Уж  не  подумал  ли  нахальный  турист, что  институт  благородных  девиц  есть  бордель? Очень  похоже, знаете  ли. Ни  у  губернатора, ни  у  предводителя  дворянства  он  не  был, побрезговал. В  своей  книге  «В  России»  Дюма  пишет, что  в  Саратове, едва  он  случайно  переступил  порог  соотечественницы, содержательницы  модного  магазина, как  «к  нему  явились  князь  и  полицмейстер  с  приглашениями  на  обеды, с  подарками». У  того  же  Львова  читаем: 
«...и  вскоре  отправился  в  Саратов, куда  прибыл  8-го  числа  сего  месяца, потребовал  извозчика, поехавши  с  ним  по  городу, расспрашивал  у  него –– не  живёт  ли  кто  в  Саратове  из  французов, и  когда  узнал  о  проживании  там  француза  Сервье, торгующего  дамскими  уборами, отправился  к  нему  в  магазин, куда  вскоре  приехал  саратовский  полицмейстер  майор  Позняк  и  пробыл  тут, пока  Дюма  пил  кофе  и  ел  приготовленную  для  него  рыбу, а  в  8  часов  вечера  г. Дюма  возвратился  обратно  на  пароход.

Ну, как  же  «случайно  переступил»? И  уж  не  сообщил  ли  сам  Сервье  полицмейстеру, отчего  он  так  скоро  явился? Понятно, как  «рад»  был  хозяин  гостю...

На  другой  день  в  10  часов  утра  были  у  Дюма  на  пароходе  чиновник, состоящий  при  саратовском  губернаторе, князь  Лобанов-Ростовский  и  полицмейстер  Позняк, с  которым  Дюма, ездя  по  Саратову, заезжал  к  фотографу, снял  там  с  себя  портрет  и  подарил  его  Позняку  и  потом  отправился  обедать  к  нему; тут  же  были:  председатель  Саратовской  казённой  палаты  статский  советник  Ган, полковник, служащий  в  7  округе  путей  сообщения  Терме  и  князь  Лобанов-Ростовский... Разговор  г. Дюма  вёл  самый  скромный  и  заключался  большей  частью  в  расспрашивании  о  саратовской  торговле, рыбном  богатстве  реки  Волги  и  разной  промышленности  саратовских  купцов  и  тому  подобном».

Из  Астрахани  Львов  получил  краткий, но  точный  рассказ  о  пребывании  там  шумного  туриста, который  уместился  на  паре  страниц, вместо  десятков, вышедших  затем  во  Франции. Наиболее  колоритны  в  рапорте  полковника  Сиверикова  следующие  моменты: 

«Как  при  прежних  посещениях  иностранцами  г. Астрахани, так  в  особенности  и  при  этом  случае  управляющей  губернией  г.  статский  советник  Струве  старался  оказываемым  вниманием  привлечь  этого  иностранца  к  себе  для  удобнейшего  за  действиями  его  надзора  и  во  избежание  излишнего  и  может  быть  неуместного  столкновения  с  другими  лицами  или  жителями:  ежели  и  случалось, что  г. Дюма  бывал  в  другом  обществе, то  никогда  иначе  как  в  сопровождении  особого  от  управляющего  губернией  чиновника  или  полиции, и  всё  это  устраивалось  весьма  благовидно  под  видом  гостеприимства  и  оказываемого  внимания. Во  время  нахождения  Дюма  в  Астрахани, он  вёл  себя  тихо  и  прилично, но  заметно  разговоры  его  клонились  к  хитрому  разведыванию  расположения  умов  по  вопросу  об  улучшении  крестьянского  быта  и  том  значении, какое  могли  бы  приобрести  раскольнические  секты  в  случае  внутреннего  волнения  в  России».

Я  же  говорю, экспорт  революции...Правда, из  сект  его  смогли  заинтересовать  лишь  скопцы, но  они  ему  не  понравились...Приводит  Дурылин  в  своём  исследовании  даже  такие  мемуары  русских  знакомцев  Дюма, которые  остались  неизвестны  его  биографам. Возьмём  один  из  отрывков:
 
Вечером  нас  пригласили  к  одному  из  зажиточных  шемахинских  мусульман, Нахмуд-беку, только  что  отстроившему  дом  в  восточном  вкусе. Пестрота  обстановки, узорчатые  стены  и  зеркальный  потолок  произвели  эффект. Мы  вошли  в  залу, убранную  совершенно  в  восточном  вкусе. Дюма  с  компанией, прохлаждаясь  фруктами, курил  кальян; сцена  была  из  любой  восточной  кофейни  с  примесью  нескольких  человек  из  русских  чиновников, приглашённых  к  Нахмуд-беку. Автор  «Монте-Кристо», восхищаясь  красотою  и  пестротою  отделки  дома, справедливо  заметил, что  в  нём  весьма  некстати  были  налеплены  и  развешены  на  расписанных  стенах  лубочные  картинки, изображавшие  события  персидской  и  турецкой  войны  времён  Паскевича  и  Дибича, идиллические  сцены  с  амурами  и  пастушками, которыми  приличнее  было  украсить  какую-либо  харчевню, чем  стены  великолепного  дома.

Может, и  справедливо  заметил, но  вот  рад  ли  этому  замечанию  был  хозяин?

Здесь  мы  много  говорили  о  судьбах  Востока, коснеющего  в  невежестве, несмотря  на  то, что  он  довольно  уже  сблизился  с  Европою, о  Ламартине, о  Франции  в  особенности. «Быть  передовым  народом, создавать  идеи  для  того, чтобы  ими  пользовалось  человечество  и  пробуждалось  к  умственной  и  политической  деятельности, –– вот  назначение  Франции», –– сказал  Дюма, оканчивая  свою  беседу.

Короче, баламутить  и  всем  мешать.

На  последовавшем  затем  персидском  вечере, «увлечённый  прелестями  Нисы (танцовщицы)», Дюма  после  второго  блюда  встал  из-за  стола, подошёл  к  ней, приподнял  покрывало  и  поцеловал  её  в  пояс.

Кто  не  знает, такой  поступок  в  этой  ментальности  приравнивается  к  публичному  половому  акту.

Публика, в  особенности  почтенные  гости  из  местных  мусульман, сидевшие  за  столом, с  удивлением  смотрели  на  Дюма.
–– Извините, господа:  смелость  везде  и  во  всём –– это  преимущество, свойственное  только  французам, –– проговорил  Дюма, сознавая  нецеремонность  своего  обращения  с  публикой.
    «Аллах! Чего  ж  ожидать  от  простых  гяуров, когда  в  учёных  так  мало  совести», –– перешёптывались  между  собой  мусульмане, покачивая  головой.
   Ужин  кончился  довольно  скоро; гости  Нахмуд-бека  начали  расходиться. 


Теперь  про  бурные  кавказские  приключения, читаем  у  Дюма:  «Мы  перерезали  территорию  Шамиля  и  дважды  имели  случай  обменяться  ружейными  выстрелами  со  знаменитым  предводителем  мюридов. С  нашей  стороны  убиты  три  татарина  и  один  казак, а  с  его  стороны  пятнадцать  черкесов, с  которых  только  сняли  оружие  и  подобрали  трупы  в  яму.

А  теперь  свидетельство  знатока  Кавказа, бывшего  ко  всему  прочему  и  собственником  уже  процитированных  строк, В. Д. Карганова: 
«В  то  время  Нижегородским  драгунским  полком  командовал  кн. А. М. Дондуков-Корсаков, который –– как  он  сам  рассказывал –– радушно  принял, на  своём  бивуаке  Терской  области, знаменитого  писателя. После  ряда  угощений  и  попоек (о  них  Дюма  подробно  рассказывает  в  главе  «Нижегородские  драгуны»)

я  же  уже  отмечала, нажраться  и  напиться  есть  высшая  ценность  для  этой  знаменитости

, он, с  небольшим  отрядом, выехал  провожать  на  несколько  вёрст  своих  гостей, т.е.  группу  путешественников, среди  которых  был  Дюма. У первой  опушки  леса  князю  пришла  мысль  позабавиться  симуляцией  нападения  горцев, для  чего  было  послано  несколько  солдат-драгун  в  лес  разыграть  стычку  с  воображаемым  Шамилём.

Нечасто, видать, реальные  стычки  бывали…Уж  не  выдумка  ли  сам  Шамиль?

После  перестрелки  романисту  рассказали  разные  небылицы  о  сражении  в  лесу  и, в  подтверждение, показали  ему  какие-то  лохмотья, обмоченные  в  крови  барана, заколотого  к  обеду».

Вот  такая  вот  достоверность  корреспонденции  для  читателей  «Монте-Кристо», чем  больше  врём, тем  лучше. Этот  же  автор  по  поводу  хранившегося  у  него  письма  Дюма  к  Жозефу  Мери, где  говорится  про  дикий, невежественный  гиперболизм  Дюма, описывающего  прелести  Кавказа, сообщает  более  интересные  вещи:  «Длина  труб  в  нефтяных  колодцах  редко  превышает, даже  в  начале  xx  в., один  километр, во  времена  же  пребывания  Дюма  в  Баку  длина  эта  не  превышала  одной  десятой  километра, тогда  как  он  пишет  о  5000  лье –– 25 000  километров, видимо, не  зная, что  весь  диаметр  земного  шара –– 12 000 километров». Может, с  пьяных  глаз  привиделось? Или  думает, что  дуры-читательницы  тоже  считать  не  умеют?
   И  ещё  одно  наглое, бесстыжее  враньё. В  своём  «Кавказе»  наш  горе-турист  заявляет  про  Лермонтова:  «Я  первый  познакомил  этого  гениального  человека  с  моими  соотечественниками  во  Франции». Хотя  первый  перевод  «Героя  нашего  времени»  появился  в  парижских  газетах  аж  16  лет  назад, после  которого  было  ещё  два  издания  как  этого  романа, так  и  некоторых  стихов  Лермонтова. Ни  в  грош  не  ставя  живых, матёрый  сатанист  ещё  меньше  уважает  мёртвых.