сорок сороков

Сорок сороков

Молитва созерцательная это -
разжатые пред миром кулаки,
и покаяние язычника поэта
Владимирской Царице от Луки.

Ненависть ко злу таит опасность возненавидеть всего человека. Когда человек приходит в храм впервые, подумав о том, что он пришел не куда-то, а к Кому-то, поначалу все складывается как нельзя лучше. Странно шевельнуться при Богослужении. Священный ужас охватывает при причастии, все прихожане храма кажутся святыми. У неофита создается убеждение и не без основания, что за стеной - ад. Каждая служка воспринимается как авторитет в духовной жизни. То, что некоторые люди, считающие себя восприимчивыми к духовности, в повседневной жизни утрачивают представление о простой человеческой порядочности до времени не приходит на ум.
Можно двигаться по иерархии ценностей двумя способами от космополитической веры в Бога к ограничению общины семьей и наконец понять, что своя душа ближе к телу или же восходить от эгоцентризма к престолу Творца. Мне неизвестно какой путь правилен, ибо ближе мне первый. Я думаю, что в заповеди о совершенстве недвусмысленно дается побуждение к творчеству, ибо Отче наш — Творец.

Восхитит дух из злого ила,
что бытовой томится данью
всесозидающая сила -
великий импульс мирозданья.
Ориентир в минуты эти
природы падшей царста два.
Шумит легко хрустальный ветер
да изумрудная листва.
Ночь откликается на «ты»,
а звездный век — младенец взрослый.
В оковах хладной пустоты
любовью темной пленный космос.

После первого испуга, если не сказать шока от дунавения неведомого в храме более реального, чем любое человеческое чувство, охватывает пламенная жажда действия
Москва космополитична. Я как москвич — не исключение. Москва и Петербург отличаются от других русских городов. Это этносы в этносе Российском. Их население не похоже на прочий русский люд. В Москве православный - белая ворона, ибо менее всего москвичам свойственна наивность. Жизнь в городе предполагает цинизм, а если это в человеке сочетается с православием, тогда он - страшное существо

Полны надежды и тревоги
в пустыне мира миражи.
Язык, глаголящий о Боге,
сплетает истину из лжи.
Орда Земли сбирает дани
с тех, кто любовью опален,
и эйкумена мирозданья
таит вселенную времен,
где слово просто, не избито,
рассвет росою ночи нов,
окружены культурой быта
во граде сорок сороков.
В степи восточной жаждет нищий
крещенья западной войны,
и дует северный ветрище
от скандинавской стороны.
Храни, Владычица вселенной,
алканье, что не превозмочь,
забвенья яда жизни тленной
и юга царственную ночь.
Храни, Владычица вселенной,
Руси крещенье, когда на
острове святой Елены
низложишь ветры Тамерлана.
Покрова старицы столица
и обывательского ила
неложной верой умирится
святого князя Даниила.
В сердцах огонь струится жарко,
звездой взойдет культура слова
молитвой тихой патриарха,
что спит в обители Донского.

Ибо старческий цинизм сочетается в нем с  ощущением зарождения в себе новой жизни. Моя доцерковная жизнь была крайне хаотичной. Поэзия, пьянство, женщины. Мне сорок четыре года. Я официальный инвалид московской психиатрии, в лечение которой не верю. Дело в том, что избавится от самоубийственных страстей человеческими усилиями нельзя. Но при помощи Бога и Церкви возможно их преобразить в позитивные. Так тягу к вину можно сублимировать в желание небесных благ, любовь к женщинам - в целомудренное чувство красоты, а поэзию, то есть священное безделье, - в покаяние. Великий поэт православия Ефрем Сирин прославлен как учитель покаяния.

Богосотворчество — таинственная сила,
преображает искаженный духом мир,
та, что Романа с Симеоном возродила
чрез покаянные Ефрема звезды лир.

Греховные падения возможны и при неофитстве, но они — частности, а не общее внутреннее устроение. Прежде всего метанойя, то есть, перемена ума выражается в молитве и не только о себе. Однако по какой-то непонятной необходимости, чем больше неофит молится о других, тем хуже они к нему относятся. Подозрение в лицемерии, в лести и чуть ли не во всех смертных грехах сыплются на него со всех сторон, причем в силу слабой, только что зарождающейся духовной жизни, он их замечает, болезненно переживает и естественно преувеличивает. Возможно, таким образом или безобразием он обучается смиренномудрию, ибо без этого качества невозможна правильная вера. Если же говорить о реальных материальных жертвах, то они кроме упокоения совести производят некоторую гордость и беспечность, которая приводит к новым падениям. Одновременно присутствует чувство избранности, можно даже сказать Богоизбранности, поневоле вселяющее в сердце несколько пренебрежительное отношение ко всем находящимся за церковной оградой, что со стороны выглядит достаточно омерзительно, ибо недостаточно духовный верующий помещает их в разряд «дрова для ада», не исключая, правда, и себя прежнего.

Над стольным градом в танце фарса
луны меняются рога,
и ренессанс и государство -
культ человека и врага.
Москвы полночная громада
блестит полуночным огнем,
и лишь печаль — преддверье ада,
творит стихи поэтов в нем.…

И что самое главное - враждебное чувство к воинственным атеистам непроизвольно переходит и на людей искренне жертвующих собой ради своего дела: науки, культуры, искусства. Также воспринимается и любовь между мужчиной и женщиной. О дьявольской любви не говорю, ибо к проповедующим ее хочется применить самые инквизиторские методы, особенно мне, не отличающемуся всемилостью. Существует также нюанс - отличие соборности личностей от митингующей толпы.

Креста этнического доски -
не он, она, а лишь оне,
и пишет солнце днем московским
«лабарум» римский на стене.
Цивилизация — машина,
и духа в оной не найти,
и лишь в культуре нерушимо
властей начальство девяти.
Москва-река - столицы вена,
очистит ток воды ее
не Эхнатона перемена,
а Константина житие.

Если при литургии только крайний индивидуалист может ощущать себя одиноким в храме, то этого нельзя сказать по поводу частных мнений и второстепенных вопросов.

Остаются лишь звуки и смена картин.
Из общения каждый уходит один,
но царит над усопшим евангельский свет
как причастность к событиям будущих лет,
где собой наполняет таинственный сон
литургический центр единенья времен.

Кроме того, существуют этнологические временные и профессиональные различия
Я русский, вернее москвич, с прибавкой татарской крови и гуманитарным складом мышления,  прошедший большую половину жизни. Естественно я другой, нежели
двадцатилетний технолог, приехавший из Архангельска, у которого есть скандинавские гены. Взаимопонимания мы не достигнем. Я даже не беру во внимание того факта, что прожив в два раза дольше, имею послужной список грехов длиннее, а именно этот документ должен обьединять врачебницу-Церковь. Ибо все, что делается великого и полезного - не от человека.
 
Не хаос злое время вертит,
но скуки сытой тяжек гнет,
и Еве тезис древа смерти
диалектичный змей дает.
Но через время и пространство
животворящий виден крест.
Аристратиг об эре красной
творит Марии благовест.
 Не крепко мужество от бреда
и целомудрие от книг,
а личность имени «победа» -
небесных сил архистратиг.
Ведь не избавиться от змея,
коль царству жизни предан я,
часы - абстрактная идея -
двуликий идол бытия.

Даже если личность неординарна и талантлива, действие определяет накопленный опыт извне, исходящий из различных источников. Но темный источник не может ничего творить. Он может только разрушать и тиранически бездарно властвовать. То что этот «генератор» не является истинной сущностью человека ясно из того, что всякая тирания есть прежде всего саморазрушение, а самоубийство – болезненно неадекватный поступок или тенденция. Хвала Богу, если человек, хотя бы на смертном одре, раскается в этом «непрерывном суициде». Сущность человека - свобода как его единственная личная ценность.

Фаворский свет
Все виртуозней, выше, шире
ветра воздуха гонят годы.
Смиренье, проповедь о мире.
Со светом тайн благого рода
воюет мир, смыкает вежды
глубокий мрак.
                Входящий в онь
узрит в лучах звезды надежды
преображения огонь.

Благочестие из страха или корысти есть эгоцентризм, возведенный в добродетель
И говорит о правильном выборе и уме, но никак не о духовности. Пародоксально, но эгоцентризм устраняется длительным непроизвольным страданием, и не обязательно телесным и своим, потому что истинное душевное страдание альтруистично. Спросите у людей, побывавших в депрессии по поводу кончины близких им людей, причиной которой были они сами: «Что болезненнее, душевное или телесное мучение?», и вы получите ответ: «Тяжелее первое». Хотя и здесь эгоизм страха силен. Что же избавляет человека из индивидуальной темницы? Самопожертвование, хотя в  жизни современного человека оно редко и спонтанно.

Там, где лишь я и все другие
державный инок мир умирь,
лишь легкий ветер настальгии
хладит Данилов монастырь.
Не для допросов и погонь
сияют звездные поля,
и греет солнечный огонь
кирпич оранжевый Кремля.
Великий пастырь Гермоген
благословивший град земной,
в толпе Премудрости измен
один созиждет верность Той.
В газетах грязь и сумасбротство,
что на престол возведены,
душевный мир болезнью роста
изхранен на тропе войны.
Отдохновенье — эйфория,
что подменила благодать,
и подозрительность от змия,
кто манит злом за зло воздать.
Тех, у кого оскал акулы,
не знают жизни летопись,
лишь у кого косые скулы
с знаменьем крестно соплелись.
Венцом колючим жалят звезды
в полночном воздухе Москвы,
и где к толпе Владыка Грозный
не обращается  на «вы».
Надежды верность Хронос душит
среди скорбей, забот и бед,
но возвернется в дух уснувший
пасхальный звон — весенний цвет.
Эгоцентризма злая сила
Крестом одним сокрушена,
и как бы время не носило
не возвратиться в мир она.

Чаще это проявляется у солдат во время битвы и у матерей по отношению к младенцам.
Самоотвержение ради Бога в наше время понятно,  но если разобраться уж очень со стороны глупо выглядит. Как будто Всесодержащий Дух нуждается в защите, славе и няньках. Подобие этому видно и в так называемой супружеской жертве. Двойственность или даже тройственность этого чувства особенно видна в русских женщинах, которые при страсти умудряются любить, ненавидеть и презирать одновременно. Это гениально увидел русский праведный знаток человеческой души — Достоевский.

Молчанье скрывает неправильный шопот -
язык Достоевского, Гоголя  это
славянское солнце индийской европы
для храма, а не золотого сонета.


Рабски сбирая поэзии мед,
сердце, златое мгновенье лови.
В мире, где тяга к единству живет,
мстит полнолунье соблазнам любви.
Старость вращает времен колесо,
только проснулся — пора на покой,
душит мечты обезволенный сон,
что не отгонишь своею рукой.
Душу согреть попроси у огня,
лед бытовой обжигающе зол,
в память нездешние ветры ловя,
жертву свою возведя на престол.

Поэтому самопожертвование начинается с сострадания, уместного только к существу гораздо более беспомощному, чем ты. Не все могут молиться перед распятием, а эмпирически такой «молитвенник» известен только один - благоразумный разбойник. Но жертва скрывает и иную опасность. Иногда рискнуть своей жизнью просто, а своим самомнением или удобством тяжело. Это значит только то, что человек недоотценивает жизнь, и в дурном смысле не боится смерти. И все-таки такое устроение лучше нежели обывательское самодовольство.

За своевольную свободу
варяг пройдет вино и воду.
Свет льет на снег кумир иранский,
далекий жар покоен, тих
и на кладбищах протестанских
сыны окраин городских.
О них молиться неуместно
Илье — ревнителю огня,
лишь отыскать пустое место,
что было свято в ритме дня.
Огнем восьми словес горя,
свята молитва, поелику
слова Небесного Царя
глаголет дух Святому Лику.
И покаянием вину
во огнь палящий обращая,
узри Пречистую одну,
исток надежды в вышних чая.

По моему мнению пацифизм - пресно-скопческое искажение православного подвига Бориса и Глеба. Кто был лучшими христианами в Риме? Бывшие легионеры, потому что отказываясь выступать против единоверцев, они также не могли нарушить воинскую присягу (то есть предать) и предпочитали смерть позорной жизни.

В девятый час смиряется Атилла,
крестом низложен гунн и меч его,
и культ непобедимого светила
под небом величает Рождество.
И малодушие презрением палимо
в кругу у тех, кому волчица мать -
легионеров христианства или Рима,
что и тирана не привыкли предавать.
Заходит солнце лишь на время ночи,
и ждут народного рассвета духа очи.

Хотя патриотизм - мироощущение чуждое божественной жизни, (а русский народ, несомненно, наказуем Богом за все свои безобразия, а вовсе не народ Богоносец), вызывает омерзение тепло-хладная либеральность, которая заботится только о том, как бы чего не случилось.

Град белокамен ал от пыток,
лазурна девственность при нем,
и Духа песен сладкий свиток
в утробе горек житем.
Жду ненадеемо и долго
в стране предательства и тли
не политического волка -
пророка в силе Илии.
В темнице крепости немало
родилось ночи чад, о том
на шпиле знак Петра и Павла,
Архангел судит мир крестом.

Некоторые христиане считают любую словесную умственную и культурную красоту противоречием духовной жизни. Таким людям можно посоветовать сменить православие на неоплатонизм, ( хотя вряд ли они знают это слово), а не «анафематствовать» от лица всей Церкви несогласных с ними по второстепенным вопросам


Таят двоякий образ лица -
в воздухе Солнца символ дан,
и белозлатый царь столицы -
кумир Великий Иоанн.
С востока веет ветер ханский,
ала рассвета полоса,
и в колокольном звоне Пасхи
весны зеленые глаза.

. 
В отношении меня они абсолютно правы. Я никогда не считал себя Церковью, тем более, что это слово женского рода, и в моем представлении является духом, который, как известно, не имеет пола и физического тела.

Не знает времени пространства
Жена всеведущая, в Ней
Дух богословия прекрасный
ума строителей церквей,
что в цвете воплощают слово
Творца земли, вина и хлеба,
в воде источника живого,
в огне невидимого неба.
Эпоха Девы — цифра восемь,
пространства нет величью той,
которой имя превозносят
слова поэзии златой.
И оживить земные тени
язык пылающий не мог,
зажег лампаду изумленья
преданья огненный поток.
 

Созерцательность в примитивном смысле исключает отождествление себя с обьектом.

В синеву открывается дверца,
Чистотою Небесной храня,
только воском растаяло сердце
пред лампадой земного огня.
Путешествует солнце по кругу,
показуя святыни Земли,
Облака сообщают друг другу
невесомость над царствием тли.

Зато к другим образам с маленькой буквы я, как и положено прихожанину Церкви (которая является духовной врачебницей) причастен часто.

В обмане золотого мая
огонь, рождаемый зимой
хранится светом пробуждая
звук воскресения немой.
Величит ночь земные тени,
покоит маятник слова,
и о желаемой измене
забвенье просят чувства два.

***
Средь толпы многоликой московского люда
мне встречаются лица из горнего мира:
то монахиня в черном градского этюда,
или женщина в красном в сиянье эфира.
Одиночество жизнь на молчанье изменит,
так как родственных душ во вселенной и нет,
и субботы ночной тишины откровенье
переходит в прекрасный воскресный рассвет.

Церковь не может быть изолирована от общества. Каждая молитва, особенно литургий ная, создает пространство и время на той земле, на которой она до «вечности» пребывает. Пишу это как прихожанин, который чаще наблюдает за Церковью и за жизнью вокруг нее извне. Возможно даже ярость и гнев, проявившиеся в церковном общении, и порождают войны, убийства и катаклизмы. По словам этнолога Льва Гумилева, -  никто не живет одиноко, даже если и хочет.

Седмица страсти моет Храм,
пречистый шум небесных рек,
и смерть глотает по утрам
безблагодатный человек.
Покоем белым завершен
субботы тихой легкий век,
вне остается только Он,
Кто день один в начале рек.


Сам по себе мир равнодушен, но злые завихрения происходят в нем от духовной тьмы, которая не существует автономно от истинной Жизни.

Орла имперского воинственные перья -
идея бездуховного рассвета,
и Марк Аврелий, ненавидя лицемерие,
хлеба не отличил от пустоцвета.
Но в упрощении ехидна сокровенна,
что хамством умиренье подменила,
свободы ток проводит внутривенно
в пространстве государственного ила.

Извне духовности, то есть Церкви, мир также (на свою голову) преображают отдельные творческие личности, которые, понимая тленность всего временного, обьявляют войну смерти и кладут мученические, ненавидимые большинством жизни, чтобы оставить после себя великие поэмы, полотна, симфонии и научные концепции. Как правило, они не призывают к Богу, а лишь внушают отвращение к его противнику.

Глаголом ночь не превозмочь -
покой таинсктвенной ограды,
и лишь Божественная Дочь
в стране невидимого града.
О той Москве молчит ученый -
пространство замкнутых дверей,
где Пушкин в бронзу облаченный
скорбит в Страстном монастыре.
Культура строится иными
людьми.
              Премудрая змея
войны и творчества земные
глаза ночного бытия
смыкает в мысле о рассвете,
но гаснут всеночной огни.
Умирен мир, надежды эти
созиждут иноки одни.
Те для кого молитва лира
и звезды — всеночной огни,
приемлют муки истин мира
в кровь афинейской болтовни.
И одержимость злым воздухом
за дар небес — цена земли.
Душевным зрением и слухом
не преукрасить царства тли.

Да, ум человека воспринимающего мир, который как творение Божие «добр зело», преломляет его в призме греховного восприятия, восприятия и взаимодействия. Но только начитавшись Канта с его «Критикой чистого разума», став буддийским монахом, считающим все восптринимаемое пятью чувствами майей-обманом и приняв китайский даосизм с его потребительской идеологией, можно отвергнуть всякое творческое деяние направленное вовне духа. Сложно и только в юмористическом контексте можно представить себе духовного «молчальника» не взаимодействующего с окружающим ландшафтом в Москве.


Прилог искусный зрелых лет -
воздушный замок в едком дыме.
Живит небес холодный цвет
молитва в городской пустыне.
Патроиотизм домашних нар,
воспоминания лихие -
ничто.
            Рассвет, озерный пар
пейзаж российской исихии.


Любой православный скажет что город, лишенный Храмов - это преддверье ада. Но возникает вопрос, не слуги ли города: художники, ученые, ремесленники создают эстетическую и материальную базу для полноценного Богослужения?

Величит Вагнера природа,
но Штраус легкий ближе ей,
и Баха звезды год от года
в пространстве ярких миражей.
Преображают быт безликий,
крапят водой во время зла
войны мирской огонь и крики
небесных сил колокола.

 
Современный город погружен в суету, но все ли из культуры и цивилизации подлежит непременному уничижению?  Ведь цель человека, то есть спасение, только условие для непрестанного совершенствования и деятельности.

Доверясь шепоту листвы
вдали от городского зла,
там где общаются на «вы»
Москвы златые купола
до утра светлого одна
под золотой небесной сенью
не спит прекрасная жена
которой имя — воскресенье.