Ад. Песнь пятнадцатая

Итак, хранимы пологом из пара,
И я, и дорогой мой проводник,
На каменный ступили воротник,
Подобный тем плотинам, что фламандцы
Построили меж Брюгге и Виссантом,
Чтоб волны моря ставить там в тупик;
Подобный тем, что высятся вдоль Бренты,
Оберегая Падую от вод,
Что Карентана шлёт ей каждый год,
Ну, разве что не столь широкой лентой
Бегущий в даль, и не таких высот.
Мы удалились от лесного лага
Настолько, что, когда я обращал
Свой взор назад, взор пустоту встречал,
Как взор отплывших от архипелага.
И вот навстречу нам бежит ватага,
И каждый дух прищурился из тьмы,
Как в новолунье то бывает с нами;
Как смотрит убелённый сединами
Портной, вдевая нить в ушко иглы.
Один из набегающего люда
Меня узнал, к ногам моим приник
И в полу платья прокричал: «О, чудо!».
И я вгляделся в закопченный лик,
И сердцу моему, и интеллекту
Знакомое открылося лицо.
И я, согрев рукой его висок,
Воскликнул: «Вы ли это, сэр Брунетто?».
И он в ответ: «Прошу тебя, сынок,
Поговори со стариком Латини,
Как бедуин, кочующим в пустыне».
И я: «Охотно. Я бы даже мог
Присесть здесь с вами, если мне учитель
Позволит». Дух в ответ: «Сидеть – зарок.
Я должен быть слугою своих ног.
Сто лет потом казнится нарушитель,
Недвижно лёжа под дождём огня.
Поэтому не медли здесь, а я
Пристроюсь рядом; после нагоню
Отряд, где я горюю и горю».
Я не отважился спрыгнуть с манжеты,
Чтоб стать с ним вровень, но склонил главу,
Как то положено по этикету.
«Ты у какой судьбы на поводу,
В тенетах у какого злого рока,
Что оказался до поры в аду?
И кто сей, указующий дорогу?»
Так дух меня спросил, и я ему:
«Там, наверху, где свет сменяет тьму,
Прожив почти что половину жизни,
Я заблудился, сам не знаю как,
В одной долине; лишь его рука
Мне не дала уйти скоропостижно.
Она же и ведёт меня домой».
«Рождённый под счастливою звездой,
Не должен был бы ты терять из виду
Маяк небес; о, если б я был жив,
Я сторожил бы твой покой как гриф,
Боролся б за тебя под стать Алкиду.
Но этот злокозненный, низкий сонм,
Спустившийся из варварской Фьезолы,
И нравственно, как обезьяна, голый,
За твой убор сочтет тебя врагом.
Воистину, среди чертополоха
Один чертополох растёт неплохо.
Молва-старуха их зовёт слепцами;
Народ скупой, завистливый, надменный:
Не дай Бог затесаться в их ряды.
Они тебе ещё потреплют нервы:
С горящими от голода глазами
Придут в тебе искать себе еды.
Пускай же фьезоланские скоты
Жрут под собой навозную солому,
Не посягая на живой росток,
Пробившийся из семени, чей сок,
Пролил когда-то здесь великий Ромул».
«О, если б мир был плотью моих дум,
Вы и теперь бы пребывали в мире,
А не изображали здесь самум.
Вы вечно памятны; как на картине,
В уме моём ваш лик напечатлён.
Вы Божий толковали мне Закон
И Благодать, и я, пока живу я,
Вас непрестанно буду поминать
И сказанным и писанным не всуе.
Вы прорекли мне скорбь и исполать.
Я внял пророчеству; с другими вкупе
Даст Бог, мне растолкует его донна.
А мне моя фортуна не икона,
Чтоб ей молиться и тянуть к ней губы.
Судьбе судьба вертеть веретено,
А мельнице – молоть своё зерно».
Так я ответил, будучи влеком
Учителем, вполоборота рекшим:
«Услышит тот, кто слушает с умом».
А я ещё хотел спросить о здешних
Страдальцах – с именами, при чинах.
И сэр Брунетто: «Об одних недужных
Уместно вспомнить, о других – не нужно.
Да и песок кончается в часах.
В моей ватаге поровну духовных
И литераторов – все стукались, как овны,
В врата не женских, но мужских задов.
Франциск д‘Аккорсо, Присциан и тупо-
головый ксендз, что был рабом рабов
От Арно к Баккильоне – дать там дуба –
Переведён. И больше бы назвал,
Да, к сожаленью, времени не стало.
Уж новый пылевой клубиться вал.
Подходит не моя, чужая стая.
Храните же Сокровище моё,
Я в нём и ныне жив. Нет просьбы пуще».
И побежал подобно тем бегущим,
Что близ Вероны за зелёный шёлк
Бегут; причём, казалось, этот волк
Из фаворитов, а не отстающих.