Календарь поэзии. 15 ноября

Сегодня - день памяти поэта Владимира Нарбута.


Родился Владимир Нарбут на хуторе Нарбутовка Глуховского уезда Черниговской губернии в семье мелкого помещика. Происходил из старинного литовского дворянского рода, переселившегося на Украину в XVII в.
В 1905-1906 гг. перенес болезнь, следствием которой стала хромота. После окончания с золотой медалью Глуховской гимназии с 1906 г. вместе со своим старшим братом Георгием, будущим известным художником, жил в Петербурге. Учился (но не закончил) в Петербургском университете сначала на математическом факультете, затем на факультете восточных языков, а затем на историко-филологическом.
В столице братья жили на квартире художника И. Билибина, который оказал на обоих значительное влияние своей увлеченностью поэзией И. Коневского и русской фольклорной демонологией.
Первые стихи Владимир Нарбут опубликовал в конце 1908 г., а в 1910 г. вышел его первый сборник пейзажной лирики «Стихи. (Год творчества первый)» (СПб., обложка оформлена Г. Нарбутом), замеченный критикой.
С начала 1911 г. Нарбут руководил отделом поэзии студенческого журнала «Gaudeamus», в котором печатались В. Брюсов, М. Волошин, А. Толстой, А. Блок, И. Бунин. Работа в журнале позволила Владимиру познакомиться также с кругом будущего Цеха поэтов, в который он вступил с образованием Цеха осенью 1911 г. Стал одним из адептов акмеизма, родившегося в недрах Цеха.
Второй сборник поэта «Аллилуйя» (СПб, 1912, обложка работы Г. Нарбута и И. Билибина), набранный церковнославянским шрифтом и состоявший из 12 стихотворений, был признан судом порнографическим, изъят из продажи полицией и подвергнут экзекуции «посредством разрывания на мелкие части». Причиной этому послужило сочетание названия книги с ее откровенно «земным» содержанием (художественные образы в поэзии Нарбута Н. Гумилев назвал «галлюцинирующим реализмом»). В октябре 1912 г., чтобы избежать суда за издание «Аллилуйи», при содействии Гумилева, Нарбут бросает учебу и уезжает на пять месяцев с этнографической экспедицией в Абиссинию и Сомали. После амнистии по случаю 300-летия дома Романовых, в марте 1913 г. поэт возвратился в Россию. Африканские впечатления поэта воплотились в нескольких опубликованных стихотворениях и рассказах.
Владимир Нарбут становится издателем и редактором «Нового журнала для всех», в котором публикует стихи членов Цеха поэтов. Но финансовые проблемы вскоре вынудили Нарбута продать права на журнал и уехать на родину, практически порвав со столичной жизнью (хотя уже после отъезда в 1913 г. в Петербурге был издан сборник стихов «Любовь и любовь»).
К 1917 г. Нарбут примкнул к левым эсерам, а после Февральской революции — к большевикам и вошел в Глуховский Совет. В ночь на новый 1918 г. на семью Нарбута было совершено бандитское нападение. Был убит родной его брат Сергей, а сам он был тяжело ранен. Из-за начинавшейся гангрены пришлось ампутировать кисть левой руки.
По заданию партии в 1918 г. организовывал большевистскую печать в Воронеже (там же издавал и «беспартийный» литературно-художественный двухнедельник «Сирена», в котором публиковались О. Мандельштам, А. Блок, А. Ремизов; был подвергнут критике со стороны местных коммунистов за публикацию стихов имажинистов), затем в 1919 г. участвовал в издании партийных журналов в Киеве. В октябре этого же года в Ростове-на-Дону был арестован белогвардейской контрразведкой. Освобожден из тюрьмы конармейцами. Вступил в РКП и был вновь откомандирован на Украину.
В 1920 г. возглавил Одесское отделение РОСТА, организовал в Одессе журналы «Лава» и «Облава». Познакомился с местными молодыми поэтами — Э. Багрицким, В. Катаевым и Ю. Олешей. В Одессе был издан сборник «Плоть» (1920), состоявший из стихотворений, написанных Нарбутом в 1912-1914 гг. Сборники «Красноармейские стихи» (Р.н/Д, 1920), «В огненных столбах» (Од., 1920), «Советская земля» (Харьков, 1921) включали стихи революционно-агитационного характера. С 1921 г. руководил в Харькове Радиотелеграфным агентством Украины. В 1922 г. в Одессе переиздается «Аллилуйя», а в Харькове выходит сборник «Александра Павловна» — последняя прижизненная книга и вершина лирики Нарбута.
С 1922 г. работал в Москве — в Наркомпросе, в отделе печати ЦК РКП (б). Был редактором журналов «30 дней», «Всемирный следопыт» и «Вокруг света», основателем и председателем правления издательства «Земля и фабрика». Был обвинен в «сокрытии ряда обстоятельств, связанных с пребыванием в плену у белых в 1919 г.» и в 1928 г. исключен из партии. После этого жил литературной поденщиной, но в 1933-1934 гг. снова стал писать стихи, исповедуя лозунг «научной поэзии».
В 1936 г. должен был выйти сборник стихов Нарбута «Спираль», но 26 октября поэт был арестован по доносу, 23 июля 1937 г. осужден на 5 лет по так называемому делу «украинских националистов» и отправлен сначала в пересыльный лагерь под Владивостоком, а затем — в Магадан. 7 апреля 1938 г. повторно судим и 14 апреля — расстрелян (по некоторым данным — утоплен на барже).

 

***


НА КОЛОКОЛЬНЕ

Синий купол в бледных звездах,
Крест червонной поздней ржи.
Летом звонким режут воздух
Острокрылые стрижи.

А под маковкой за уши
Кто-то Темный из села,
Точно бронзовые груши,
Прицепил колокола.

И висят они, как серьги,
И звонят к Христову дню.
В меловой живя пещерке,
Голубь сыплет воркотню.

Вот в ветшающие сени
Поднимается старик.
И кряхтят под ним ступени,
И стенной добреет Лик.

И рукой дрожащей гладит
Бронзу сгорбившийся дед:
Ох, на плечи в тихом ладе
Навалилось много лет!

Стелет рваною овчиной
На скамейке свой тулуп,
Щурит око на овины
И жует трясиной губ.

 
ЗАХОЛУСТЬЕ

Прилипли хаты к косогору,
Как золотые гнезда ос.
Благоговейно верят взору
Ряды задумчивых берез.
Как клочья дыма, встали купы,
И зеленеет пена их.
А дали низкие — и скупы,
И скрытны от очей чужих.
Застенчиво молчит затишье,
Как однодневная жена.
И скромность смотрит серой мышью
Из волокового окна.
А под застрехой желто-снежной —
Чуть запыленный зонтик ос.
И ветер грустью безнадежной
От косогора, хат, берез.

 
ГАДАЛКА
Открой, аще можеши,
сердца твоего бездну.
Гр. С. Сковорода

Слезливая старуха у окна
Гнусавит мне, распластывая руку:
«Ты век жила и будешь жить — одна,
но ждет тебя какая-то разлука.
Он, кажется, высок и белоус.
Знай: у него — на стороне — зазноба…»
На заскорузлой шее — низка бус:
Так выгранить гранаты и не пробуй!
Зеленые глаза — глаза кота,
Скупые губы сборками поджаты;
С землей роднится тела нагота,
А жилы — верный кровяной вожатый.
Вся закоптелая, несметный груз
Годов несущая в спине сутулой, —
Она напомнила степную Русь
(Ковыль да таборы), когда взглянула.
И земляное злое ведовство
Прозрачно было так, что я покорно
Без слез, без злобы — приняла его,
Как в осень пашня — вызревшие зерна.

 
САМОУБИЙЦА
В какую бурю ощущений
Теперь он сердцем погружен!
А. Пушкин

Ну, застрелюсь. И это очень просто:
нажать курок, и выстрел прогремит.
И пуля виноградиной-наростом
застрянет там. Где позвонок торчит,
поддерживая плечи — для хламид.
А дальше — что?
Поволокут меня
в плетущемся над головами гробе
и, молотком отрывисто звеня,
придавят крышку, чтоб в сырой утробе
великого я дожидался дня.
И не заметят, что, быть может, гвозди
концами в сонную вопьются плоть:
ведь скоро, все равно, под череп грозди
червей забьются и — начнут полоть
то, чем я мыслил, что мне дал господь.
Но в светопреставленье, в Страшный Суд —
язычник! — я не верю: есть же радий.
Почию и услышу разве зуд
в лиловой, прогнивающей громаде,
чьи соки жесткие жуки сосут?
А если вдруг распорет чрево врач,
вскрывая кучу (цвета кофе) слизи, —
как вымокший заматерелый грач,
я (я — не я!), мечтая о сюрпризе,
разбухший вывалю кишок калач.
И, чуя приступ тошноты от вони,
свивающей дыхание в спираль,
мой эскулап едва-едва затронет
пинцетом, выскобленным, как хрусталь,
зубов необлупившихся эмаль.
И вновь, — теперь уже, как падаль, — вновь
распотрошенного и с липкой течкой
бруснично-бурой сукровицы, бровь
задравшего разорванной уздечкой,
швырнут меня…
Обиду стерла кровь.
И ты, ты думаешь, по нем вздыхая,
что я приставлю дуло (я!) к виску?
…О, безвозвратная! О, дорогая!
Часы спешат, диктуя жизнь: «ку-ку»,
а пальцы, корчась, тянутся к курку…