Нерешайсудьбучужую

НЕ РЕШАЙ СУДЬБУ ЧУЖУЮ,
За окном плаксивая берлинская осень. Капли дождя струятся по стеклу, а мне кажется, что это плачет моя память. Сегодня день рождения моей подруги. На столе фотография симпатичной молодой женщины. Мягкая улыбка, ямочки на щеках, копна рыжеватых волос, спадающих на плечи и чуть прищуренные глаза, в которых застыла затаённая грусть. Эх! Наташка, Наташка! И услужливая память уносит меня в далёкие семидесятые.
Большой  город на юге Украины.  Проходная завода, которую я впервые перешагнула молодым специалистом. Переполненный зал клуба, где проходит смотр художественной самодеятельности. На сцену выходит стройная высокая девушка, приветливо улыбается,  поправляет микрофон и начинает петь. Зал замирает. Мягкий грудной голос полон такой силы и красоты, что просто захватывает дух. Люди аплодируют стоя. Мне очень нравится и песня, и девушка и в перерыве я подхожу к ней, чтобы выразить свой восторг. « Я тебя раньше не видела. Ты недавно на заводе? Я – Наташа»- сказала девушка и протянула мне руку.  Вблизи девушка оказалась ещё симпатичнее: обаятельная улыбка на  покрытом едва заметными веснушками лице, большие зелёные глаза и пышные рыжеватые волосы, упрямо спадающие на лоб.  Мы быстро подружились, и не проходило дня, чтобы Наташка хоть на пять минут, не забежала ко мне на вычислительный центр или я в её комнатушку на складе. Она была очень доброй, общительной и весёлой, охотно отзывалась на любую просьбу о помощи. Смеялась Наташка  громко и заразительно, вызывая улыбки окружающих. А уж, когда пела она  романсы или раздольные русские песни, равнодушным не оставался никто. Моя подруга была победителем всевозможных конкурсов и фестивалей, ей прочили большое артистическое будущее, советовали учиться…, а она лишь отшучивалась и согласно кивала головой. Трудно было догадаться, что за кажущейся беспечностью этой хохотушки таится глубоко раненная, обременённая болью и тяготами жизни душа.
И только спустя много времени в задушевной беседе  поведала мне Наташа о своей горькой судьбе. Слёзы боли и отчаяния  прерывали её рассказ. Передо мной  была подкошенная горем  женщина, которая нуждалась в сочувствии и дружеском понимании. Это откровение ещё больше сблизило нас.
 Наташа родилась в небольшой украинской деревушке , в семье механизатора и доярки. Катерина, её мать, в пять утра уже была на ферме, где её ждала сотня подопечных бурёнок. Отец был видным, сильным и вызывал интерес у многих одиноких женщин в послевоенном селе. Так уж случилось, что после рождения дочери он неожиданно ушёл из семьи. Наташка с детства помнила усталую, заплаканную мать и её распухшие от тяжёлой работы руки с набрякшими  венами. Дочь была единственной радостью Катерины и, как только подросла, стала надёжной помощницей. Девчонка росла смышлёной, весёлой певуньей, и многие парни пытались привлечь её внимание. Но сердце девушки покорил разбитной красавец Толик из соседнего села. Дальше всё было, как в тумане: встречи, объяснения, клятвы в вечной верности и любви « до гроба». Парня призвали в армию, и три  долгих года писала Наташка письма и ждала, мечтая о свадьбе и счастливой жизни с любимым. Но Толик в родное село не вернулся, остался жить в Севастополе, где служил на флоте, женился. Тяжело перенесла Наталья этот первый удар судьбы. В горьком отчаянии, уехала она на комсомольскую стройку, где молодость и весёлый нрав со временем вернули ей радость жизни. Застенчивый, симпатичный Валера  стал ей любящим мужем, родилась славная дочурка Танюшка. Казалось, жизнь снова улыбнулась ей и посулила надежду на счастье, но…. 
Шёл 1968 год. Не все освобожденные от фашизма страны были довольны навязанным режимом. По соцстранам прокатилась волна протестов и вооруженных конфликтов. Валерий, в числе других военнообязанных парней, был отправлен в Чехословакию. Через месяц Наташа получила похоронку. Горе, отчаяние, непонимание, за что молодые, здоровые парни в мирное время должны гибнуть в чужой стране, заполнили её душу. Оставив девятимесячную Танюшу маме, Наташа выехала за телом мужа. Казалось, большего горя быть уже не может, но какой-то злой рок неотступно следовал за ней.  Малышка заболела воспалением лёгких и, как ни билась Катерина в поисках  срочной помощи, спасти ребёнка не смогла… Сломленная горем Наталья, в течение одного месяца, похоронила дочку, мужа и свою надежду на счастье.
  Но шло время. Мать дочь поддерживали друг друга, как могли. Наташа работала на заводе, Катерина  жила в селе и продолжала доить коров. Нанесенные жизнью раны зарубцевались, но напоминали  о себе грустью,  временами затеняющей зелёные Наташины глаза, и тогда они становились тёмно-серыми.
 Наташа часто бывала у нас дома, искренне привязалась к моему сыну и мы вместе иногда ездили в село, проведать её маму- тётю Катю, которой всё труднее было работать, болели спина и натруженные, воспалённые руки.  Наташа решила перевезти мать в город. Мы подыскали небольшой домик рядом с заводом и помогли с переездом. Наташка больше не разрешила маме работать, и они жили на её скромную зарплату и мизерную пенсию. Тётя Катя нарадоваться не могла на дочь, а Наташка смирилась с судьбой и на перемены к лучшему не надеялась. Она не верила больше в счастье и боялась опять привлечь беду.
         Как-то мы решили провести отпуск на море, и вместе с моим сынишкой поехали в пансионат, под Одессу. Жили в маленьком деревянном домике с тремя железными кроватями, но зато на самом берегу , и целыми днями наслаждались морем и солнцем. А вечером, когда спадала жара, и солнце погружало свои усталые лучи в раскалённую гладь моря, мы садились на пороге своего пристанища, и Наташка начинала петь. И столько душевной боли и грусти было в её песнях, и, одновременно, столько силы и красоты, что к нашему домику стягивались десятки изумлённых слушателей. Её просили петь ещё и ещё, а она смущённо улыбалась, отбрасывала небрежно копну рыжеватых волос и легко выводила  высокие, неповторимой красоты звуки. Заходящие лучи золотили её веснушки и отражались брызгами в   тёмнозелёных, как море, глазах. Такой Наташка навсегда осталась в моей памяти.
  Помню, как однажды осенью нас, самодеятельных «артистов», отправили с концертной программой выступать на селе. Мы почему-то назывались «агитбригадой», хотя красных косынок не носили и лозунгов не провозглашали. Народ нас принимал радушно, хлебосольно. Как-то раз, привезли нас на полевой стан, чтобы подкрепить перед концертом. На длинном столе из нетёсаных досок стояли алюминиевые кружки и огромный каравай запечённого до золотистой корочки, душистого хлеба. Мы, предвкушая удовольствие, наблюдали, как  хозяйка этого « заведения», в сбившемся набок платке, с ведром в одной руке и с хворостиной в другой, пыталась пристроиться к пятнистой бурёнке. Но у той, видно, не было настроения выдавать « на гора» удой, а может «стеснялась» многочисленной публики. Она пятилась, крутила головой и норовила лягнуть, раздражающее её ведро. Мы дружно подключились к уговорам, кто-то совал коровке пучок травы, кто-то пытался погладить, но она воспринимала всех нас, как «красную тряпку» и мычала,  угрожающе выставив рога. И тогда Наташка, решительно отодвинув нас, стала перед коровой и запела. Она пела что-то о поникших ромашках и лютиках, о безответной  любви и …рогатая скотина застыла в недоумении. Видно, ей ещё никто не пел серенады. Она уставилась на Наташку своими большими влажными глазами и даже приоткрыла рот. Казалось, она вот-вот прослезится от умиления. Сообразительная хозяйка  не теряла времени даром, и струйки молока, звонко  ударяясь о ведро, звучали победным аккордом. Мы, смеясь от души, уплетали вкусный хлеб, запивая парным, пахнущим травой, молоком и нахваливали Наташку, пробудившую даже в бурёнке меломана.
  Нас было трое закадычных подруг. С Олей, моей соседкой по дому, мы подружились, когда водили своих  сыновей  в один детский сад. Наташка понравилась Оле с первой встречи, и мы стали, как говорят, «не разлей вода». Мне было тогда около тридцати, Наташка была на пять лет младше меня, а Оля на столько же старше, но это ничуть не мешало нашей дружбе. Оля работала продавцом в магазине, растила сына Димку, ровесника и друга моего Серёжки, и терпеливо сносила буйные вспышки мужа- любителя выпить.  Мы понимали друг друга, любили и  помогали, чем могли, делясь радостями и горестями.
         В один из долгожданных дней нашей получки, когда мы с Наташкой собрались в поход за обновками, позвонила вдруг Оля. «Галка, скорее приезжай, к нам такая интересная предсказательница приехала! Всем правду говорит, что было и что будет!» Я не очень всему этому верю, да и планы другие были. Но стоящая радом Наташа вдруг решительно прокричала в трубку: « Оля, мы едем, задержи её, мы скоро!» Глаза её загорелись любопытством и надеждой, и я, пожав плечами, последовала за ней. В магазине у Ольги царила загадочность и беспокойство. Девчонки-продавщицы были чем-то взволнованы, тихо перешёптывались. Оля схватила нас за руки и потащила в сторону подсобки.         « Только по одной », - шепнула она и протолкнула меня в дверь. Времени на расспросы не было, и увиденное застало меня врасплох. За столиком у окна, в полутёмной комнатушке, сидела женщина лет пятидесяти, в тёмном платке и с закрытыми глазами. «Проходи и дай мне руку», - тихо сказала она. Я села и протянула ей правую ладонь. Не открывая глаз, она долго водила по ней пальцами, как бы изучая каждую извилину, после чего взяла лежащую на столе перфорированную книгу, и стала медленно сканировать её рукой. Несложно было догадаться, что женщина слепа. Минут десять прошли в зловещем молчании, затем женщина отложила книгу и стала говорить. Она назвала моё имя, место работы и с кем живу.  «Ольга рассказала»,- подумала я с улыбкой. Женщина отпрянула и ответила на мои мысли: «Никто не сказал, в книге прочла». Честно говоря, стало немного жутковато. Дальше я услышала, что родилась под счастливой звездой, но не в том месте, что счастье придёт ко мне только после сорокапяти и не в этом городе, что много радости буду иметь от сыновей и т.д. Я чуть не присвистнула от досады. Во-первых, у меня один сын, во-вторых, мне ещё нет и тридцати и, по моим понятиям , сорок пять - это уже почти глубокая старость, и какое может быть счастье в эти годы?  Я вышла со странным чувством разочарования и недоверия.  Пока Наташка проходила рандеву, Ольга успела поведать мне о том, что ей предрекли.  «Она сказала,- шептала подруга, оглядываясь,- что я никогда не разойдусь со своим мужем-алкоголиком ( а желание такое у неё было), что всё, что буду иметь, мне даст сын и, что собственной квартиры ( а она жила в коммуналке и страстно мечтала о таковой), я иметь никогда не буду, а после пятидесяти буду сильно болеть.» Ольга огорчённо развела руками. «Да чушь всё это», - успокоила я подругу - « Нашла чему верить!»
         Наташка появилась через пять минут. « Что так быстро? Что сказали?»,- бросились мы к ней. На её лице была тревога и смятение. « Она сказала только, что на мне какой-то заговор, что видит яркую вспышку, а потом темноту, и ещё, что мне надо поехать с ней для снятия порчи»,-обречённо выпалила Наташка. Я была старше и считала себя опытней, а потому резко осадила её: « Никуда ты не поедешь! Бред какой-то! Она просто деньги с тебя скачать хочет. Мы уходим!». Я решительно взяла Наталью за руку, и в полной уверенности в своей правоте, потащила её к выходу, помахав на прощанье Ольге.
         Жизнь текла своим чередом, мы работали, боролись с жизненными невзгодами, отдыхали, развлекались и начисто забыли о непонятных пророчествах. Но, прошли годы, и нам пришлось о них вспомнить. Как-то влетает Наташка ко мне, глаза сверкают радостью, смеётся, счастливая такая, закружила меня и кричит: « Угадай, кого я встретила?». Я в недоумении подняла глаза,  никогда не видела я подругу такой возбуждённой. « Да Толика, моего Толика, помнишь, я рассказывала?»,- хохочет Наташка. « Он меня любит, мы будем вместе!» Это действительно былой яркой вспышкой в её жизни, и мы искренне радовались за подругу. Толик оставил семью, переехал к Наташе. Они жили втроём в маленьком тёти Катином домике и были безмерно счастливы. В августе мы отмечали Наташкино тридцатилетие. Она была на седьмом месяце беременности, чувствовала себя отлично, легко двигалась, смеялась и пела, пела, пела. И песни были такие весёлые, разбитные, и веяло от них радостью и теплом. Толик не сводил с Наташки влюблённых глаз, следя за каждым её движением. Всё было прекрасно и ничто не предвещало беды. Только как-то вечером, забежав к Наташе, я застала тётю Катю в слезах. «Что случилось?»,- спросила обеспокоено. «Ой, Галю, я беду чую, – запричитала тётя Катя - Воны ж сыдять и друг с друга очей не зводять». «Ну. что вы! - пыталась я успокоить её, – это же так здорово, что они любят друг друга!»  Наташина мама продолжала качать головой, вытирая слёзы. Я рассказывала какие-то истории, отвлекая её от грустных мыслей, убеждала, что всё будет хорошо, но ушла с горьким осадком тревоги.
         Срок рожать у Наташи был в октябре. Чувствовала она себя отлично, поводов для беспокойства не было. Но наступил ноябрь, а роды не начинались. Мы уговаривали её обратиться в больницу, но она со смехом отмахивалась: « Это я врачей обманула, придёт время, - рожу». Но время шло и наше беспокойство усиливалось. Только в конце ноября, чуть ли не силой, отвёл Толик жену в больницу. Ещё неделю держали её там, успокаивая, что всё нормально и стимулировать роды нет необходимости. Ох, уж эта наша медицина! И только вызванный через неделю профессор областной больницы  определил, что плод давно замер, а прослушивалось материнское сердцебиение. Операция была  тяжёлой, угроза заражения  и пр. Но вечером Наташка пришла в себя и, глядя виновато на расстроенного Толика, прошептала: «Я ещё рожу, я молодая» А ещё через два часа ему вынесли её часы.  «Тромб оторвался, ничего не смогли сделать» - развела беспомощно руками медсестра.
         Нет слов, чтобы выразить горе обезумевшей матери и друзей. Толика дважды вынимали из петли при попытках самоубийства. Хоронил Наташу и её дочь весь завод, она даже не представляла себе, как много людей её любили за весёлость, добрый нрав, душевные песни. Сколько ж из них остались неспетыми! Вот тебе и судьба: яркая вспышка, а потом – темнота. 
Спустя какое-то время, я сказала подруге, что нужно проведать тётю Катю, каково ей теперь одной. Подруга удивлённо вскинула глаза: « А, ты разве не знаешь, что к ней муж, то есть Наташин отец вернулся? Она к бабке ходила и та ей и сказала, что проклятье было от той женщины, к которой отец ушёл. А со смертью Наташки, заговор-то и кончился».
         Прошли годы, многое произошло и изменилось в жизни моей и моих друзей. Ольга так и не разошлась со своим мужем, в пятьдесят лет перенесла тяжёлую операцию, и умерла от инсульта, так  и не получив отдельную квартиру. Её любимый сын, начинающий бизнесмен, заботившийся о ней до последней минуты, вскоре после её смерти был застрелен бандитами.  А я? Я действительно имею  двоих сыновей, живу далеко от родного города, и только после пятидесяти вышла замуж по любви.
         Смотрю на Наташину фотографию. Открытое улыбающееся лицо, смешные веснушки и ямочки на щеках. А в ушах до сих пор звучит её голос. На протяжении многих лет я задаю себе один и тот же вопрос: « Это просто роковое совпадение или что-то другое?  А как бы сложилась жизнь подруги, если б не моя категоричность в неподвластных моему пониманию вопросах? Имела ли я право решать за кого-то верить или не верить, быть или не быть?»  Не знаю ответа на этот вопрос и, наверное, уже не узнаю. Но я никогда не забуду своих  безвременно ушедших друзей, и не избавлюсь от чувства  косвенной вины.