Путеводная нить

 Громада здания посольства нависала над широкой городской магистралью. Все окна были слепо черны, и лишь на последнем этаже, как улыбка умирающего, светились  два  окна. Это был маленький кабинет, который посол называл «своим  убежищем».
Вот и сейчас он сидел за столом и что-то писал. Он вообще любил писать на бумаге, а не  стучать пальцами по «зубам» ноутбука.
Посол был уже бывший, поскольку отношения двух держав официально были прекращены. Он дописал и аккуратно закрыл колпачком ручку с золотым пером. Ее когда-то подарил его отцу друг и однокашник, когда стал президентом их страны. Ни отца, ни президента уже не было в живых.
Посол встал и подошел к окну. Он смотрел вниз на бурлящий, несмотря на позднее время, автомобильный поток.  Он любил этот город, эту страну, огромную, нелепую и прекрасную. Его прадед, русский с еврейскими корнями или наоборот, что ничего не меняло в его судьбе, уехал отсюда в поисках лучшей жизни давным-давно. И  искра любви к этому месту  вместе с отдельными словами языка жила в его роду. Он выучил  этот язык, читал на нем,  полюбил культуру этой страны, без которой не мог себе представить современную цивилизацию. А потом, наверное, не случайно,  был  назначен  послом.
Он стоял у окна и вспоминал сцену, описанную в великом романе, когда прокуратор Иудеи глядел из окна на чужой ему город. Он был так же бессилен что-то изменить, как и тот римский наместник. Но тогда, помимо его воли, был распят неугодный местной власти человек, ставший Богом. А сейчас власти были готовы распять всю человеческую расу…
- И даже Бог не может или не хочет этому помешать, - с печальной иронией подумал посол.
Его семья уже улетела на родину в их уютный дом под вечно ласковым солнцем. Но ему не хотелось возвращаться. Он понимал, что последнее время жизни надо быть рядом с женой и сыном, еще раз полюбоваться закатами и рассветами, сияющими над любимым океаном, прежде чем его взбесившаяся соленая плоть накроет и смоет все хрупкие следы жизни. Но все эти остатки любви растворялись в беспощадном понимании собственной беспомощности спасти то, что было так дорого.
Он открыл маленький сейф, укромно стоявший в углу, и достал неприметный мешочек.  В ладонь ему скользнула маленькая темная иконка. С нее на посла смотрел старик, чей взгляд, полный любви и жалости, наполнял душу, расправлял ее,  как сдувшийся шарик, воздухом надежды.
Эту иконку он получил в монастыре на маленьком островке посреди холодного северного моря, куда приехал вместе с женой, сыном и сотрудниками своего посольства по приглашению Патриарха всея страны в большой церковный праздник.
Из этого монастыря без малого три века назад  на Аляску отправился инок. Там, тоже на маленьком островке, он основал скит, проповедовал и учил местных алеутов, впоследствии был канонизирован и стал  Святым...
  Посол выслушал эту удивительную историю и вдруг почувствовал почти неодолимое желание бросить все и остаться в этом суровом, чистом просторе, на этом крошечном кусочке суши среди этих молчаливых с кристальными глазами людей.
Он держал на ладони старинный образ и ощущал, как тепло, идущее от него, разливается по телу. Затем решительно достал с полки сейфа  объемистый пакет, раскрыл его и вынул свитер, связанный из грубой колючей шерсти, и брезентовые штаны, в каких ходят рыбаки. На пол упал деревянный крестик на шнурочке. Посол поднял его и надел на шею. Потом медленно снял с себя костюм и рубашку из коллекции известного дизайнера, и аккуратно сложил все в пакет. Натянул свитер и шершаво шуршащие брюки. Зашел в маленькую ванную. Из зеркала на него смотрел незнакомый  русый взлохмаченный мужик с неожиданно веселым взглядом. Он вернулся в кабинет, и, держа на ладони иконку, снова подошел к окну.
Посол смотрел в лицо Старцу…
И вдруг перед ним возникло видение. Он стоял у самой кромки крутого берега и глядел на морскую воду, колыхавшуюся, как расплавленный титан.  Сверху, словно зеркало, висело такое же титановое небо. Но удивительным образом все это не подавляло, а создавало ощущение покоя. И вот там, в воде, он разглядел крошечную фигурку, точнее, голову и ручонки ребенка. Малыш, то появлялся, то исчезал в волнах. Не раздумывая, посол прыгнул и поплыл в обжигающем потоке. Он успел схватить мальчика и вытащить его на берег. Дальше видение стало сумбурным. Он ощущал прикосновения старой женщины с плачущим темным взором. Она, певуче причитая, помогала ему натянуть на себя этот свитер и брюки взамен тяжелой вымокшей одежды, а потом надела ему на шею крестик на веревочном шнурке. Вокруг суетились его подоспевшие охранники, которые, оправдываясь, тоже что-то причитали. Он знал, что они не виноваты: улучив момент перед трапезой посол улизнул, чтобы в одиночестве  услышать и вдохнуть в себя эту потрясшую его тишину...
Напоследок старуха вложила ему в ладонь  маленькую иконку со словами: «смотри на него, а он тебя видит…»
- Я знаю… -  сам себе,  но как бы отвечая на непонятные тогда слова,  прошептал посол.
Он снова полез в сейф и достал из самой глубины красную книжицу – паспорт чужой страны. Это был подарок друга, местного дипломата. Когда-то они познакомились в университете, где учился будущий посол, а дипломат, после окончания Дипломатической Академии на родине, проходил в этом университете стажировку. Прошло много лет. Дипломат работал в где-то в Латинской Америке, а  Cэм получил назначение и стал послом в родной стране Грига, так он звал своего друга.  И вот, спустя годы, Григ вернулся, и они, наконец, встретились и крепко выпили на радостях.  В конце того вечера дипломат достал из внутреннего кармана паспорт. Это был подлинный, хоть и незаконный, документ, со всеми печатями и фотографией посла, выписанный на имя Семена Семеновича Строгова.
- Держи, Сэм, - сказал Григ, - когда-нить съездим, покажу тебе настоящую охоту…
Или рыбалку?.. Посол уже не помнил.
С рыбалкой не вышло, но документ так и лежал у него в сейфе. Он сунул паспорт в карман брюк и снова сел за стол. Открыл тетрадь, в которой писал. Это был его дневник. Последняя запись, которую он сделал в этот вечер, была письмом к жене и сыну. Он еще раз перечитал его и написал последнюю фразу: «...Я буду молиться за нас за всех до самого последнего вдоха. С надеждой и любовью ваш муж и отец».
Потом закрыл тетрадь и положил ее в сейф рядом с папкой, где лежал его  настоящий паспорт и прочие  документы.
В этот момент раздался телефонный звонок. Посол неторопливо закрыл дверцу сейфа, повернул ключ и снял трубку. Звонил начальник охраны с вопросом, все ли в порядке и когда он закончит… Посол спокойно ответил, что уже скоро, вот только попрощается с другом... и попросил выпустить того из здания. Начальник охраны сказал «ок» и с недоумением стал вспоминать, когда это к послу пришел посетитель. Но так и  не вспомнил.  Видеокамеры в здании все еще работали, но уже кое-как…
Посол  достал рюкзак, в котором уже лежали собранные вещи, взял со стола рамку с фотографией жены и сына и бережно положил поглубже среди вещей, чтобы не разбилась. Потом надел старый шерстяной плащ.  Его он накидывал на плечи, когда открывал зимой окно. Посол любил работать с открытым окном поздно вечером. Оно  было единственным в здании,которое, вопреки всем правилам безопасности, открывалось - маленькая его причуда, существовавшая по умолчанию.  Сверху опускалась светонепроницаемая сетка, сквозь которую воздух проникал в комнату. Правда, посол не всегда ее опускал. Везде в здании, естественно, стояли кондиционеры, но он их не любил, и в его «келье» их не было.
Автомобильный поток к ночи все же ослабевал и, как ни странно, его успокаивало шипение шин, напоминавшее ему шорох морских волн...
Посол сидел за  столом, положив руки на рюкзак, и наблюдал, как  ключ в замке сейфа огорченно покачивал брелоком в виде двух клюшек для гольфа – подарком сына.  Он вспомнил, как учил его, восьмилетнего, играть в гольф на лужайке за домом.  Это было так далеко…
Еще раз оглядев свой кабинет, встал, закинул за плечи рюкзак и вышел, не гася свет.  Он шел по коридору, не оглядываясь, а в кабинете все еще покачивались  серебряные клюшки для гольфа…
Уже внизу он кивнул охраннику, проходя мимо, и  тот машинально ответил. Охранник  с изумлением глядел вслед  коренастому мужику в мешковатой одежде, не понимая, что может связывать этого аборигена с их послом.
Он шел вдоль неугомонной магистрали в сторону вокзала, откуда уходят поезда на север. Шел, разматывая свою путеводную нить от конца к изначалью.