Календы

1

Даже и обернувшись,
     позади не найти Эвридики;
хриплый голос один
     теперь пробивается к свету.
Припоминая себя,
     мелодия тонет в пластинке,
когда пальцы сжимают
     граммофонной иглой сигарету.

Перевернуто небо
     в огромном зрачке объектива,
тучи цвета земли
     возвращают привычность пейзажам;
преломляясь с прямой
     на обратную, перспектива
тяготеет к деревьям,
     как медь к опустевшим карманам.

Геометрия листьев
     слагается из подобий.
Метафизика снов
     приходит, наверно, с годами.
Каждая осень
     обнажает плиты надгробий,
чтобы чувствовать землю
     верней под ногами.

И человек бежит от себя
     дальше собственных мыслей,
время идет дальше
     полуденной тени,
дни исчезают быстрее
     в направлении чисел
и ничто
     так не сужает пространство, как стены.

Но если из двух путей
     всегда выбирается третий -
остановиться теперь
     невозможно и вовсе.
Ветер в листве
     рыбой забьется в сети,
как рифмованный стих,
     переписанный в прозе.

И холодный сентябрь
     полыхнет фейерверком листвою,
словно выстрел в упор
     разметет желто-синею вспышкой
бесконечность аллей,
     не смыкающих крон за спиною,
каждый шаг возвращая назад
     расстоянью одышкой.

Где пропахший костром
     валериановый запах простора,
расползется змеей
     в теплый шелест шершавой земли,
будто там впереди
     не смолкает поток разговора.
Но чем дальше вперед,
     тем обманчивей время вблизи.

Катарактой дождей
     опускается тяжесть на веки,
контуры дней
     расплываются, словно в тумане.
В старые русла
     не возвращаются реки, 
как и слова
     из пересохшей гортани.

И ветер без плоти
     становится голосом флейты,
где-то в начале земля
     так же кончается небом,
осеннее солнце -
     хвост пролетевшей кометы,
выжженный след,
     черное облако Феба.

Так возвращается вспять
     агония к апогею,
если начать с конца
     любого из лабиринтов.
Поэтому в октябре,
     пересекая аллею,
знаешь - время
     могущественнейший из инстинктов.

И принимаешь на веру
     небо и твердь под ногами,
только теперь эту веру
     и знанием не подменишь,
даже если “концами вселенной
     слова распадутся слогами”,
видимо, все существует
       до тех пор, пока ты в это веришь...


2

Разговоры глухонемых,
       полет воздушных шаров над столицей,
память- время, щадящее
       не столько форму, как содержание.
Черно-белая ретушь
       и в оспинах серые лица
исчезают из кадра,
       не получая названия.

Стоя у церкви,
       покосившейся, как мироздание,
где в трещинах стен
       тишина запустения -
время можно увидеть сверху
       либо на расстоянии
от выпуклости земли,
       испытывая головокружение.

Монета со стертым гербом -
       тусклый сгусток реальности возвращения,
рука богомолки
       шершавей снега в апреле.
Сны за закрытыми шторами
       не приносят свет пробуждения.
Нищенкой прозябает
       жизнь на церковной аллее.

И тушь воронья тем чернее,
       чем дальше отсюда.
Спуск короче подъема,
       как произнесенное слово.
Ангелы валятся с крыш
       на головы сонного люда.
Век несется к концу,
       уверовав в бога иного...

Но опять слишком медленно,
       чтобы успеть возвратиться,
и опять слишком быстро
       за медленным ходом часов,
в духоте равновесия
       тяжестью этой продлиться,
где два ангела сядут
       на разные чаши весов.