Часть 4

   (Предыдущая часть здесь         
 http://www.stihi.ru/2014/10/29/9259)

                -4-

           Евстолья, мать Дуняшки, первой заподозрила неладное.
           За две недели до Преображения, в субботу, отец пошёл топить баню. А мать ухватила дочь за волосёнки и поволокла её в чулан. Дуняшку перекосило от боли, но она стерпела.
           - Признавайся, лярва, от кого понесла, - ледяным шёпотом произнесла матка.
           Дуняшка от неожиданности уронила рыльник со сметаной и разбила его. Сметана растеклась по полу.
           - Чего у вас там? – послышался голос Евстольиной свекрови из горницы.
           - Дуняшка чашку сломала – спокойно ответила мать.  И ткнув дочь в бок, указала ей на дверь.
           - Мамань, - сказала Евстолья как можно спокойнее. - Мы с Дуней баню пойдём готовить. Скоро воротимся.

           В сенях она снова ткнула Дуняшку. Да так, что та пулей вылетела на улицу. К бане она почти бежала, боясь остаться с матерью наедине.
          Баня их стояла на взгорке, сразу над речкой. Отец носил в бочку воду.   Как раз выливал последнее ведро.
           - Девки, - сказал он. – Воду я натаскал. Пойду пока. Мне ишо в сарайке нужно кой-чего поделать. И он пошёл в деревню.
         Дуняшка рванула в баню и попыталась закрыться от матери. Но Евстолья статью сильно отличалась от Дуняшки. И так двинула по двери, что дочь чуть не улетела на каменку. От испуга она разрыдалась. Вспомнила вдруг рассказ бабаньки:
           "... хороняли Нюрку Кузину. Принесла та в подоле. А отец взял-от,   да и выгнал её из дому вместе с робятёнком. А на дворе октябрь. Матка сжалилась над ними да и пустила их в баню. А Нюрка натопила её, чтоб согреться. Да и угорела там. Да мало, что угорела. Как всё подеялось, никто не ведат. Только услыхали, что робятёнок ревит без умолку. Вошли, а она на каменке лежит, мил ты мой, вся обгоревшая и дитё рядом. Хороняли обоих."
           Дуняшке стало страшно. Мать  подступила к ней с вожжами, которые она предусмотрительно захватила с собой.
         Рыдала дочь. Хваталась за сердце мать. И обе помнили, что один лишний звук, и через пять минут вся деревня будет знать об их позоре.
           - Сколько? – спросила Евстолья, кивая на Дуняшкин живот.
           - Два месяца, - скулила Дуняшка, стараясь прикрыть живот от побоев.
           -От кого?
           - От Филаретки, - соврала Дуняшка. Ей хотелось выть. Она ощущала себя загнанной в угол.
           - Ну вот что, дева! Сроку тебе два дни. Уговаривай его, как хошь.   Но если к следующему воскресенью сватов не будет.. Да что я тебе говорить-то должна? Братовья узнают, убьют обоих. Сама знашь.
           Дуняшкины братовья на всю округу славились буйным нравом. Это она телом не вышла, а братья совсем наоборот – косая сажень в плечах и кулаки пудовые у обоих.
           - Поняла ли, нет ли? – прикрикнула на неё мать.
И Дуняшка быстро-быстро закивала головой в знак согласия.
          Не успела за матерью закрыться дверь, как послышались голоса Семёновны и Афони. Они тоже шли в баню, которая стояла недалеко от добряковской.
           - А по здорову ли ночевала, кума? – спросила Семёновна.
           - Да спаси Христос! Слава Богу! Всё ладно у нас. А вы как? Как сношенька младшенькая? Скоро ли родит? - частила Евстолья с притворной бодростью.
           - Да скоро. Я так думаю, что на Спаса.
           - Ну, помогай вам Христос. Побегу, нужно робят собрать в баню. Ты заходи, кума. Давно ить не хаживала.
           Как только голоса стихли, Дуняшка юркнула в заросли и чуть не кубарем скатилась к реке. Афанасий набирал воду в вёдра.
           - Во как! – воскликнул он. - Ты откель тутотка?
           Дуняшка приложила палец к губам и показала ему кивком в сторону кустарника. Афоня похабно заулыбался.
           - Да иди же ты, лешак! – чуть не плакала Дуняшка. – Беда, Афоня. Робела я тебе сказать. Да по всему видать, деваться некуда. Тяжёлая я. Два месяца уже.
           Афанасий отдёрнул руку. Игривое настроение его тут же улетучилось.
           - И хуже всего то, - продолжала Дуняшка, - что маманя догадалась.   Дала мне два дни сроку.
           - Пошто?
           - Уговорить Филаретку жениться на мне.
           - Ты чего, дева, очумела вовси? – спросил Афоня зло. – Или это и вправду от Филаретки? И он кивнул на живот.
           - Что ты, родимый? – завыла Дуняшка. – Не могла же я сказать, что дитё от тебя.
           - Ну вот что, - сказал Афанасий. – Делай, что хошь, а меня не впутывай. Наталья родит со дня на день.
          Он зло сплюнул через зубы и пошёл к реке.

          Дуняшка схватилась за голову…

                ***

                - А она-от, на меня, милай ты мой, всё остолбень* да остолбень.   А я, ишь ты, ишо! – радовался Петрович.   
               Он нежно погладил свою берданку и закинул её за спину. Потом отволок от бабы волка.  И полюбовался на  свою добычу.  Волк, матёрый, здоровенный, смотрел на него стекленеющим глазом.
               Баба тоже не шевельнулась. Петрович склонился над ней. В потёмках и не разобрать было, кто такая. Старуха да и старуха. Но с виду не похоже, что своя, деревенская.
               - Кто така? – проговорил он удивлённо и попытался приподнять её.  - Эко тя угораздило, старуня! И он сочувствующе покачал головой. Старуха не реагировала.
               За этим волком Филарет Петрович охотился уже третий день. Во вторник,  не успела Анна, сестра, выйти в хлев, как заревела неблагим матом.   Петрович чуток не свалился с печи. А сестра вбежала в горницу и давай блажить:
              - Спишь, остолбень! Волк овцу уташшил. Да што с тя взять-от,   лябзя**! Пьяненькой  опеть  небось. А всё винцё, всё винцё проклятушшее.
               Она ругалась и плакала. Зачем-то взяла ухват. Побежала снова в хлев. Когда Петрович вошёл следом за нею, увидел на полу кровавый след,   ведущий во двор.
               Три дня караулил он серого. Сегодня наконец ему свезло. Уже стало смеркаться, когда он почувствовал, что зверь где-то рядом. И тут вдруг Петрович увидел, как из деревни вышла какая-то фигура. По виду  –  баба. Постояла. Что-то говорила. Потом вздумала плакать. Петрович хотел сплюнуть от досады, да нельзя было - зверь почует тут же. И он уже почти попрощался с добычей, как вдруг метрах в двадцати от него хрустнула ветка, и он увидел его. Волк не отрываясь смотрел на бабу несколько секунд, а потом оттолкнулся от мёрзлой земли и буквально взлетел. Он прямо парил над землёй. Старик потёр руки и направил берданку на волка.
Баба тоже увидела зверя. Посмотрела по сторонам. А потом опустила руки и замерла. И в тот момент, когда волк уже видел глаза своей добычи, его и настигла пуля. И он, уже мёртвый, сшиб бабу. Она повалилась, раскинув руки в стороны.
               - От ить, рюма**! – сплюнул Петрович. – И откель она взялась?
И рысцой побежал к бабе...

                ***

               Анна Петровна, то ли от одинокой своей жизни, то ли изначально в ней были заложены такие задатки, но с возвращением брата стала неуживчивой и сварливой. А и подумать только – у кого хватит сердца терпеть в своём дому вечно пьяного братца? Никогда и в заводе в их роду не было пьяниц. Ни отец не пил,   ни муж. И она просто не знала, как себя вести. Толку от него было мало совсем,   а расстроенных нервов – каждый божий день.
               Вот и теперь уже третий день до темна где-то шастает. А потом ходи вкруг него брыдлого. Ведь и взглянуть-от противно на его рожу пьяную.
               Старуха сбивала мутовкой сметану в горшке и бормотала себе под нос всякие ругательства в адрес брата.
Так и не дождавшись его возвращения, она помолилась наскоро и только разобрала  себе постель, как отворилась входная дверь, и брат ввалился в избу, скинув на пол что-то тяжёлое.
               - А лешак тя забери! – закричала бабка Анна. – Выстудишь избу навовси. А повернувшись к нему лицом задурноголосила совсем. – А-аа!
Филарет испачкался волчьей кровью и в свете лампады напугал её до смерти.
                - Да не блажи ты, Анна, –  миролюбиво сказал Петрович. – Пособи лучше.
Только тут она увидела, что на полу лежит человек - баба незнакомая.
                - Ах ты охальник! – продолжила она. – Ты теперь ещё и баб сюда таскать вздумал? Ну я вас сейчас привечу. Вы меня долго помнить будетя. И она рысью побежала в куть.
                - Совсем сдурела баба, - пробормотал Петрович. Подошёл к столу и затеплил керосиновую лампу.
Анна гремела в кути. Послышался звук падающей посуды. Наконец она выскочила оттуда. В руках у неё была скалка.
Брат в это время снял с женщины старенький полушубок и понёс её на лавку.
Анна остановилась, увидев, что у бабы рука висит, как плеть.
                - Она неживая никак? - спросила она испуганно.
                - Да живая, Анютка, только без памяти.
                - Где ж ты её нашёл? И кто така?
                - Не знаю кто. Волк её чуть не задрал.
                - Волк? Ох, горемычная! Погодь, что ты косорукий какой! Дай я подушку ей подложу. Ведь неловко ей так лежать. И тюфяк постелить нужно. А,   всё у тебя не этак-от! – бубнила Анна. А сама, меж тем, стелила нежданной гостье что получше. – Утром за фершалом надо, если не очнётся.
Филарет смотрел, как сестра хлопочет и улыбался. Добрей её человека не было. Разве что, Наталья...


* Остолбень — дурак (стар.)
**Лябзя (лябза) — болтун, пустомеля
***Рюма — плакса (от «рюмить» — плакать)


( Продолжение http://www.stihi.ru/2014/10/30/11362)