Вторые стансы

     ВТОРЫЕ СТАНСЫ

     или десять лет спустя

              «Мы с тобою поедем на «А» и на «Б»
              посмотреть, кто скорее умрет».
                (О.Мандельштам)

     *   *   *
1.  Что мне делать с любимым сезоном?
     Он мне снова протянет тетрадь,
     чтоб с кипящих каштанов и кленов
     на страницы легла благодать.
     Начинать ли мне новые стансы?
     Что сменили вокруг десять лет?
     Хоть не склонен наш край изменяться,
     я – другой, а того уже нет.

     *   *   *
2.  Снова в сердце войдут наважденьем
     эти пасмурные вечера.
     Как горячая чашка глинтвейна,
     мне целебна такая пора.
     Принимая хмельное лекарство,
     вновь знакомой средой окружен.
     Как король, возвращаясь на царство,
     я вступаю в любимый сезон.

     *   *   *
3.  И опять безоглядные циклы
     начинают рифмованный бег.
     И опять переставлены цифры,
     в коих нынешний авторский век.
     Чтоб в итоге смирился и замер
     мой анапест, и чтоб у стола
     был прочитан родными глазами
     той одной, что его так ждала.

     *   *   *
4.  Погоди, улетающий август!
     Пошумите еще, тополя!
     Неужели вам больше не в радость
     беспримерная эта земля?
     Да, вы правы, когда-нибудь каждый
     оборвется, как лист в черенке.
     Только я это время пока что
     подержал бы еще на замке.
 
     *   *   *
5.  Вот уже появились приметы,
     возвестившие с осенью связь:
     серость дня, сокращение света,
     запах сырости, лужи и грязь.
     Ночь приходит во двор исполином
     и деревья трясет до утра,
     чтобы выстлался длинный-предлинный
     ворсяной самотканец ковра.

     *   *   *
6.  Все приметы, как прежде, замечу:
     хруст древесный, паденье листа,
     прелый запах, и вкрадчивый вечер,
     одинокая в небе звезда.
     Ну и что, что избитым пейзажем
     восхищаются око и грудь?
     Ведь не сам он, а мы о нем скажем,
     каждый раз по-иному чуть-чуть.

     *   *   *
7.  Все мне в радость: и серые тучи,
     и холодной реки рукава,
     и пустынность, и дождик колючий,
     даже мертвая эта листва.
     Тишина воцарилась на месте
     бурных летних страстей. Но постой,
     что есть страсть? Суета и бесчестье,
     и нарушенный мудрый покой.

     *   *   *
8.  Долго тянется день непогожий.
     Жмутся тучи, друг друга тесня.
     Все они на кого-то похожи.
     А вот эта слегка на меня.
     Мы черты свои видим то в туче,
     то в деревьях, то в каплях дождя.
     А кого еще знаем мы лучше
     и несноснее, чем себя?

     *   *   *
9.  Как медлительны эти минуты,
     если встречи назначенной ждешь!
     На ногах появляются путы,
     а в спине появляется нож.
     А могли б на их месте забиться
     крылья, сердцу влюбленному в такт.
     Но по-прежнему смотришь на лица
     и лица не находишь никак.

     *   *   *
10. Никотиновым летом отравлен,
     я вдыхаю туманный озон.
     Мне мерещится плавный кораблик,
     обозначивший горизонт.
     Он везет левантийскую саржу,
     он везет левантийский сафьян.
     Оглянуться – и осень покажет
     те же краски сквозь серый туман.
 
     *   *   *
11. То зеленый, то красный, то желтый.
      Вот три цвета – и хватит сполна.
      Разве большего в них не нашел ты
      для осеннего полотна?
      Сто оттенков бросает все сразу
      огневая октябрьская кисть.
      Изумруды, рубины, топазы.
      Вот три цвета – а как разрослись!

     *   *   *
12. Мы любовь продлеваем словами
     и молчаньем, как в роще густой
     продлевает сентябрь расставанье
     с исчезающей красотой.
     Слухом чутки к малейшему звуку:
     хруст сосновника, выдох «прости».
     Будто знаем, какую разлуку
     предстоит еще перенести.

     *   *   *
13. Посмотри-ка, не сумки ль пастушьей
      там белеет последний цветок?
      если так, то постой и послушай –
      зазвучит ли пастуший рожок.
      Нет, давно деревенские бродят
      там, где яблоку негде упасть.
      Нас, напротив, все тянет к природе.
      Отвратительна города власть.

      *   *   *
14. Что там в роще, что в поле? Дорожки
      развезло. Без сапог – ни ногой.
      Хорошо бы, как в детстве, картошки
      на костре, на золе, с кожурой.
      Разломить бы, да с крупною солью
      мякоть ломкую с хлебом ржаным.
      Что там в роще теперь, что там в поле?
      От костра не виднеется дым?

      *   *   *
15. Зоны парковой нету изящней.
      Здесь гуляем, любуясь листвой.
      Позабыв, что есть дикие чащи,
      где природа в борьбе вековой.
      Там совсем атмосфера иная,
      и закон удушающее крут:
      гонят твари слабейшего в стае
      и кусками с урчанием рвут.

      *   *   *
16. Как засыпаны золотом ярко
      все аллеи, куда ни пойдешь!
      На скамейках изогнутых парка
      золотая галдит молодежь.
      Что их так веселит постоянно?
      Так и быть, я согласен пристать
      хоть к серебряным, хоть к оловянным,
      коль их золота мне не понять.

      *   *   *
17. Посредине аллеи вдруг стану,
      к удивлению лиц городских.
      Вспоминаются свечи каштанов,
      куст сирени в мехах дорогих.
      Неужели на этом же месте,
      где природа так обнажена,
      май дарил, как нарядной невесте,
      ей свои подношенья сполна?

      *   *   *
18. Разбросала одежды береза –
      впрямь купальщица на берегу.
      И свеченье открытого торса
      замечает народ на бегу.
      И мне кажется, каждый прохожий
      от смущенья отводит свой взор.
      Так ее обнаженная кожа
      дышит плотью живою из пор!

      *   *   *
19. Ты зачем так бесстыдно красива
      в череде ускользающих дней?
      Развевается пламенем грива
      безрассудной природы твоей.
      Осень, брось, не старайся, не нужно.
      Не забрать нам сокровищ твоих.
      Мы должны, удаляясь послушно,
      все, как есть, оставлять для других.

      *   *   *
20. Даже смысл всех религий на свете,
      от пустячной до самой большой, –
      научить нас смиряться со смертью
      со спокойной и чистой душой.
      И вдыхаем мы запах старинный,
      покидая отеческий сад.
      Так сандала, тагары, жасмина
      нас когда-то манил аромат.

      *   *   *
21. Чей-то брошенный дом. Только ставни
      и скрипят. Здесь живет домовой.
      Ну а раньше – духовный наставник
      или бедный крестьянин с семьей?
      Ямы окон, разбитые сени
      и сарай, где хранились корма.
      Создаются и рушатся семьи.
      Все в земле. На земле лишь дома.

      *   *   *
22. Не под каждой ли кровлей томится
      счастья бывшего маленький дух?
      И щемящая песнь половицы
      светлой памятью трогает слух.
      Кто, скитаясь по комнатам темным,
      воскрешает утраченный рай?
      Все разрушив, иной обретем ли,
      если вспомним былой невзначай?

      *   *   *
23. Сносят старые кладбища. Плиты
      разрушают, ломают кресты.
      Но на месте надгробий разбитых
      вырастают деревьев ряды.
      Неподвижные черные свиты
      то ли призраков, то ли святых,
      шепчут листьями: мы не забыты,
      если нас еще помнишь ты.

      *   *   *
24. На клочке голубиного неба,
      там где воздух свободен и рус,
      ловит спущенный солнечный невод
      сонных птиц, зазевавшихся муз.
      Чтобы не было так одиноко
      нам остаться осенней порой.
      А вдали разливается клекот.
      К югу движется беженцев строй.

      *   *   *
25. Как ушедший в минувшее праздник,
      в запустении высохший луг.
      Только где-то душистый лабазник
      островками появится вдруг.
      О, как часто безмолвные стебли,
      застелившие землю кругом,
      на глазах умирают! Не с тем ли,
      чтоб сказать, как мы долго живем?

      *   *   *
26. Мы грешны тем, что думать о смерти
      приучились на каждом шагу.
      Обойдемся, мой друг, междометьем.
      И давай вслух о ней ни гугу.
      Нам и так разоренные гнезда,
      насекомых сухие тельца
      намекают, что рано иль поздно
      избежать не удастся конца.

      *   *   *
27. Дни утрат, неудач и ущерба
      я оставлю навеки в былом.
      Ночь опять для меня станет черпать
      с неба звезды медвежьим ковшом.
      И польются подлунные строки,
      фразы новые пустятся в пляс –
      для чужих, для еще одиноких,
      мне навстречу открывшихся глаз.

      *   *   *
28. Примиряя концы и начала
      встреч случайных и встреч роковых,
      у осеннего вспомню причала
      дальних тех, от кого уж отвык.
      Как отвыкла вот эта осина
      от назойливых шумных гостей,
      что слетели с ветвей ее длинных
      и покой, наконец, дали ей.

      *   *   *
29. Тень былого ложится на камень.
      Где б ты ни был, но на мостовой
      постоянно она под ногами,
      вечно следует за тобой.
      Даже в час, когда спустится темень,
      и тогда неотвязна она.
      Если память становится тенью,
      то зачем эта тень так черна?

      *   *   *
30. Пару встреч и свиданий укромных.
      И с признаньем читаю письмо.
      Сердце бьется спокойно и ровно,
      от страстей защищаясь само.
      Как хотелось мне драм и трагедий,
      жгучих слез, причитаний, мольбы
      в годы юные те! Ну а в эти –
      тишины и смиренность судьбы.

      *   *   *
31. Обещаю тебе, что не буду
      потакать всем страданьям твоим.
      Вот природа – великое чудо,
      и с таким равновесьем в любви.
      Оттого-то и дышит бессмертьем,
      посезонно меняя наряд.
      Никаких ей посланий в конверте,
      и мучений, и памятных дат.

      *   *   *
32. Вот и балка. Над склоном пологим
      ряд запущенных пестрых дерев,
      как цыганки, стоят у дороги.
      Не пропустят, плечом не задев.
      И смыкаются табором тесным,
      обступают, чтоб за руку взять.
      – Погадать? – Что гадать! Все известно.
      И известного лучше б не знать.
      
      *   *   *
33. Над высокою рощей разрыто
      небо сизое – всюду огни.
      Я сказал бы, что метеориты,
      если б ведал, какие они.
      Запах жженой резины и гари.
      Пламя движется невдалеке.
      И со страшной улыбкой Гагарин
      вниз летит по смертельной дуге.

      *   *   *
34. Лес окутался белым мерцаньем,
      так что каждая ветка видна.
      Это тихо над всем мирозданьем
      выплывает, как ангел, луна.
      И пойдем мы в чешуйчатом свете
      по тропинке на звуки машин.
      Словно мы заблудились в столетьях,
      но нашли этот выход один.

      *   *   *
35. Год промчался неистовой рысью.
      И безжалостно стаи машин
      давят шинами павшие листья.
      Мы не видим, мы тоже спешим.
      Ты вздыхаешь: «Еще бы повозок
      ты припомнил медлительный строй,
      что качали лишь нехотя воздух,
      по булыжной скрипя мостовой».

      *   *   *
36. Хорошо, поторопимся тоже
      в общий улей, в безудержный рой,
      пока тонкое кружево крошит
      с пестрых тканей осенний раскрой.
      Пока лезвия ножниц морозных
      пробегают легко по ветвям.
      Но постой же, покамест не поздно.
      Этот лязг доберется и к нам.

      *   *   *
37. На густой шевелюре каштана
      вдруг листок затрепещет один.
      Словно в противоречии странном
      от семьи отделяется сын.
      Так душа, возмужав, прекословит.
      И толпа омерзительна ей.
      Жить изгоем глупее, чем слоем
      общей массы. И все же мудрей.

      *   *   *
38. Как в раскрытую книгу украдкой
      залетел этот тоненький лист!
      Пусть он в ней остается закладкой,
      талисманом счастливых страниц.
      И когда-нибудь в зимнюю полночь
      ты случайно найдешь среди книг
      старый томик. Откроешь и вспомнишь
      этот день, этот час, этот миг.

      *   *   *
39. Невидимкою ветер меж зданий
      пробегает, листвой полоща.
      Он свои обретет очертанья
      в разметавшихся наших плащах.
      И в твоих перепутанных прядях,
      захлестнувших и рот и глаза.
      Трогать ветру – чего это ради? –
      то, чего мне коснуться нельзя.

      *   *   *
40. Встретим старость каштанов и кленов,
      зеленевших с недавних времен.
      Но ветшает и камень беленый
      капителей, пилястр и колонн.
      Старый город в плену новостроек.
      Он едва достает им до плеч.
      Но достаточно крепок и стоек,
      чтоб и правнуков наших увлечь.

      *   *   *
41. Как и мы, и они бы застыли,
      листопада вкушая вино.
      Нам же лечь придорожною пылью
      под подошвами их суждено.
      И на наш неразборчивый почерк,
      беспощадно стирая следы,
      лягут новых рифмованных строчек
      побеждающие ряды.

      *   *   *
42. Мы гуляли под джинсовым небом,
      пили шелковый воздух листвы.
      А грядущей плеяды неведом
      выбор ткани к рисунку, увы.
      Что они под ноябрьскою тучей,
      в желтом шуме запишут в тетрадь?
      И талантливей, может, и лучше.
      О, как знать! О, как знать! О, как знать…

      *   *   *
43. Кто-то плакал всю ночь то и дело.
      И проснувшись, глаза не открыв,
      я все вслушивался в оголтелый
      всхлип рыданий, протяжный надрыв.
      Кто так может натужно, с надсадой,
      позабыв про приличья и стыд?
      А в окне в мокрых контурах сада
      просто поздняя осень стоит.

      *   *   *
44. Режут воздух холодные спицы,
      дождь сбивает последний наряд.
      И в глаза мне ноябрь желтолицый
      смотрит так, словно я виноват.
      Виноват, что недолго качалась
      и плыла над поляной ладья
      буйной зелени. Экая жалость!
      Виновато здесь время – не я.

      *   *   *
45. И опять прочь из дома, на волю,
      на булыжный разлет площадей.
      Словно там звонари с колоколен
      созывают повсюду людей.
      Распрощались мы с веком плечистым,
      распевающим в рупоры марш,
      как на нас электронная мчится
      площадная попсовая блажь.

      *   *   *
46. Как ребенок на куче игрушек
      заскучает и книгу возьмет,
      так бежишь от пиров и подружек
      к молчаливому таинству вод.
      Где живут и пространство, и время,
      где так запросто можешь и ты
      оказаться в компании с теми,
      кто отверг пустоту суеты.

      *   *   *
47. Средь обломанных веток и палок
      так прибрежные пахнут цветы,
      будто их целовали русалок
      ароматные мокрые рты.
      Плеск услышишь – и волосы дыбом.
      Это явь или чудится мне:
      ослепило девичьим изгибом
      то, что вдруг промелькнуло в волне.

      *   *   *
48. Тополиный листочек, как жесть,
      царапнет мои пальцы. И вздрогну.
      Неужели он символ и есть
      нашей жизни, как будто бы пробной?
      И сравнимо ли по глубине
      осознание этого чувства
      с тем, что в лилии был у Мане
      и в боярышнике у Пруста?

      *   *   *
49. Здесь и ночи светлы до рассвета.
      И на фоне белесой воды
      неподвижным стоят силуэтом,
      точно стражи, осоки ряды.
      И вдоль берега в дымке сереет
      живописного леса браслет.
      Но у этой живой галереи
      и ценителей, кажется, нет.

      *   *   *
50. Точно мертвые, падают груши.
      Но я помню, полгода назад
      длинный шлейф накрахмаленных кружев
      новобрачный показывал сад.
      Светлый образ, сошедший с иконы,
      но во что превратиться он смог!
      Сор растений и прах насекомых –
      вот и весь его лета итог.

      *   *   *
51. Осень вправду хорошая тема
      для поэта. Да только поэт
      не в свое появляется время,
      чужеродным приходит на свет.
      Но знамение он и предтеча.
      И садится к столу потому,
      что видны ему противоречья,
      незаметные никому.

      *   *   *
52. Говоришь, что в стихах моих чувства
      слишком мало и много ума?
      Без идеи мне скучно и пусто.
      А идея приходит сама.
      Мне всегда эти листья вручали
      и добра откровенье, и зла.
      Если впрямь было слово в начале –
      мысль еще до начала была.

      *   *   *
53. Отчего погрустнел я? Вот строки
      стихотворца из местных, смотри!
      Те пророки, кто нынче пороки
      напоказ выставляет свои.
      Видно все: как бежит он за славой,
      и какого он классика том
      держит в левой, когда пишет правой.
      Только пишет он ни о чем.

      *   *   *
54. Что ж, вернемся, мой друг, к панораме
      диких рощ и забытых лесов,
      чтоб увидеть своими глазами
      всю начинку для будущих строф.
      Повезет нас речной пароходик,
      оторвав хоть на час от земли,
      чтобы мы, возвращаясь к работе,
      новый ракурс с собой унесли.

      *   *   *
55. Новый ракурс обыденной, старой
      прошлой жизни в столетье ином.
      Мы ее оживляли гитарой,
      мы ее заливали вином.
      Так ее не любя, ненавидя,
      как сироты казенный приют,
      в новый век мы ворвались и видим:
      мы чужие и лишние тут.

      *   *   *
56. Мы везде навсегда опоздали.
      Но свернем на кого-то опять.
      Виноваты, конечно же, Сталин,
      и Хрущев, и партийная рать.
      И застой, повернувший в итоге
      перестройку на курс нищеты.
      И купеческой новой эпохи
      ненасытные жадные рты.

      *   *   *
57. Все везде и всегда виноваты.
      Но еще виноватее мы.
      Нескончаемы наши заплаты
      и ленивые наши умы.
      Говорят, запрягаем не шибко,
      но потом, словно ветер, летим.
      Я хотел бы исправить ошибку:
      запряженные так и стоим.

      *   *   *
58. Но порою действительно по фиг,
      уж прости мне не свойственный слог,
      лик живой наступившей эпохи,
      новых ценностей пестрый поток.
      Мне по нраву ахейская сказка.
      Мне ушедшие слезы ценней.
      И посмертная Пушкина маска.
      И полозья старинных саней.

      *   *   *
59. Не смотри на седеющий волос.
      Даже желтая проседь листвы
      забывает почтенный свой возраст
      в окруженьи такой синевы.
      И меня, как погожее утро
      перед скорым сезоном дождей,
      молодит та, что тихо и мудро
      держит руку в ладони моей.

      *   *   *
60. Подари мне свое отраженье,
      сняв мизинцем с поверхности вод.
      И волос огневого круженья
      перехваченный поворот.
      Подари мне какую-то малость:
      то ли пущенный струйкою дым,
      то ли просто мгновенную жалость,
      подоспевшую к векам твоим.

      *   *   *
61. Значит, все повторится, и значит,
      зной знакомый воротится в кровь.
      Снова робость уступит собачьей
      жаркой гонке в упряжке. И вновь
      первобытным сраженные током,
      мы, как ветви, сплетаясь, уснем.
      Не заметим, блаженствуя, то, как
      бабье лето мелькнет за окном.

      *   *   *
62. Что же нас примиряет друг с другом?
      Общий пот под одной простыней?
      Или тонкая эта наука
      быть со мною и быть не со мной?
      Сколь же лучше два сердца влюбленных,
      разделенных бескрайней стеной,
      чем мучения двух отчужденных,
      но сведенных под кровлей одной.

      *   *   *
63. Можем сесть в опустевший троллейбус.
      Безразлично, что «А» и что «Б».
      Все равно эта жизнь – вечный ребус,
      и разгадки не будет в судьбе.
      Потому и вопросов не надо.
      Дверь захлопнулась. Ток в провода.
      Просто едем куда-то, и ладно.
      И кондуктор не знает куда.

      *   *   *
64. Не молчи, не молчи! Неужели
      нам лишь светит двойная вина?
      И глаза у тебя повлажнели,
      и морщинка у брови видна.
      Наносное, пустое отбросим.
      Где прощенье – там нет и обид.
      Просто эта закончилась осень,
      и дожить до другой предстоит.


      Осень 2004


      К ТРЕТЬИМ СТАНСАМ, КОТОРЫХ НЕ БУДЕТ

               «Сердце, сердце! Грозным строем
               встали беды пред тобой».
                (Архилох)

     Не надо долгих фраз и рифм не надо.
     Клянусь, мне Третьих Стансов не начать.
     И пусть в плену немого листопада
     на губы ляжет немоты печать.

     Я мог бы каждое десятилетье
     таких стихов, как длинный поезда состав,
     в путь отправлять. Но только не об этих
     кровавых днях – как был бы я не прав!

     Я бы писал об осени на новом
     таинственном и странном языке,
     когда бы в сердце не было родного,
     без манускрипта Войнича в строке.

     Я бы сказал об осени… Но плохо
     о ней нельзя, о ней не обойтись
     без Эпикура или Архилоха,
     без золотой листвы, взлетевшей ввысь.

     Без синевы, прозрачной и прохладной,
     без теплых слез дождливым и седым,
     но милым сердцу утром… Ну, и ладно.
     Давай уж, осень, лучше помолчим.

     Печален год. Но мысль еще печальней.
     Где страшно жить, где смерть ведет подсчет,
     где грозным строем беды, там с отчаянья
     их сердце в рифмы не переведет.

     И там, где наглость лжи – второе счастье,
     и третье, и четвертое…, для нас
     пусть первым будет общее причастье
     средь смуглых добрых лиц и чистых глаз.


     10.10.2014