Разговор с Германией, или семейные заметки на фоне

Разговор с Германией, или семейные заметки на фоне тоталитаризма

Наблюдая, как пропаганда по российскому телевидению превращает русских людей в убеждённых борцов против всего остального мира, сам я держусь подальше от этой агрессивной смеси примерно как чёрт от ладана. Разбираться в том, что они говорят, служить фильтром жидкостей, рассчитанных на промывание мозгов, было бы тяжёлым и неблагодарным трудом, сопряжённым с риском для здоровья. Впрочем, телевизор я не смотрю принципиально из-за его неинтерактивности. Говорящие головы перебивают меня, когда я вслух выражаю свои мысли, мешают сосредоточиться, в то время как я, к сожалению, им никак помешать не могу. Поэтому я черпаю информацию в интернете, опять же избегая источников, ангажированных в нежелательном для меня направлении. По жгучему вопросу нынешнего кризиса в Украине я себя просвещаю в основном с помощью украинских источников. И пусть никто не смеет упрекать меня в односторонности, посмотрите лучше на себя!
 
На Фейсбуке слышал я от людей, смело в испытательных целях бросившихся в пучину первого канала, что завихрения там настолько сильны, что сознание этого долго не выдерживает, скручивается в бараний рог. Так что жителей России (или, по крайней мере, их большую часть) даже нельзя винить в их иррациональных и агрессивных взглядах, имплантируемых в коллективное серое вещество. Я узнал, что психические заболевания могут принимать характер эпидемий, при которых уже сведённые с ума сводят с ума окружающих.  Порча затронула также многих моих соотечественников, живущих за рубежом но связанных с родиной через телевидение, как младенцы через пуповину.
 
От пуповины мои мысли плавно перескочили на родную мать, живущую в Баден-Бадене в доме для пожилых людей. Поскольку в Германию она эмигрировала в возрасте 73 лет и до этого иностранных языков не учила, немецким она в достаточной степени не овладела и с немцами общаться ей трудно. Не было у неё к изучению языка правильного подхода. Вместо немецких учебников, наполненных реалиями, она упорно штудировала вывезенный с родины учебник, в котором были тексты типа "Пётр рабочий. Сергей инженер. Сергей читает книгу. Пётр читает газету. В воскресенье они вместе идут на футбольный матч...". И хотя она при этом на световые годы обогнала  большинство русско-еврейских переселенцев в городе (многие из которых лет на двадцать моложе её), всё же до уровня местных она сильно не дотягивает. И немецкое телевидение не понимает. Так что в её жилище работает телевидение из Москвы, и при этом нон-стоп.  Вы, конечно, догадываетесь, к чему я клоню..
 
Но, не опережая события, скажу, что Анна Борисовна Вельковская женщина крепкая. Во время войны работала на строительстве аэродромов, разгружала вагоны с брёвнами. Затем работала в партизанском штабе, была под бомбёжкой при освобождении Киева. В годы послевоенных сталинских репрессий, будучи еврейкой, сумела удержаться на работе в военном издательстве. Потеряв мужа на войне, сумела второй раз выйти замуж. В хрущёвскую оттепель и после принимала участие в демократическом движении, обменивалась запрещённой литературой с единомышленниками. Помогала спасать от ареста Роя Медведева. В нашем доме собирались либерально настроенные друзья и вели вольнодумные разговоры. Хоть и была она партийным членом, но с человеческим лицом. В Баден-Бадене в возрасте за 90 лет написала мемуары, которые мы с женой Еленой издали. Встала на ноги после перелома шейки бедра. Год назад начала овладевать компьютером. 15 мая готовится встретить своё 95-летие.
 
Так вот, в связи с украинскими делами и подозрениями в адрес российского телевидения решил я её опросить на предмет того, что она извлекает из получаемой информации.
 
- Ну что, по телевизору небось всё про Украину передают?
- Да не говори, какой-то ужас происходит. Вся в волнении, спать не могу.
- А что там такое?
- Всё про каких-то вооружённых людей передают, которые протестуют в этих городах..
- В каких городах, Донецке и Луганске? В восточной Украине?
- Да, точно! Они туда съезжаются из разных мест: из Крыма, из Швеции. Требуют свободы от Киева. Я всецело на их стороне.
- А чем же они недовольны?
- Да вот, молодых людей убивают.. В Киеве фашисты..
- Да ладно, чего там, в Киеве на Майдане больше сотни убили, а здесь всего несколько человек. Конечно, депутата убили, который российский флаг сорвал, живот ему распороли, да ещё пару-тройку дежурных. Разве это много?
- Знаешь, в Германии тоже потихоньку начиналось, а во что вылилось..
- Всё равно, я бы не стал драматизировать. Может быть, всё и рассосётся..
- Вот ещё проблема с Крымом. Крым от России отрезан, нужен проход. Как раз эти территории нужны.
- А откуда проблема с Крымом? Он же не был отрезан, в смысле, от Украины.
- Но Крым же русский, там Севастополь..
 
Но при всём при этом в голосе и выражениях моей мамы не было такой ненависти  к Украине и такого чувства превосходства, как у некоторых, и великодержавным шовинизмом не пахло. Всё-таки, подумал я, она работала в украинском партизанском штабе, и в партизанском удостоверении называется "Ганной". Она, конечно, сбита с толку плотной пропагандистской волной из Москвы и озабочена, но в активного распространителя психической заразы не превратилась. Да и что вы хотите от женщины 95 лет?
 
Ну я ей потом объяснил, что Путин хотел бы загнать всех обратно в СССР, чтобы в историю в лучшем свете войти. Украину расчленить, отрезав ей восток и выход к морю. Что следующими жертвами должны стать Харьков и Одесса. Что удар по Одессе может быть нанесён из Тирасполя, который очень близко. А потом танки пойдут на Киев по кратчайшему Черниговскому направлению. Крым же без Херсонской области, как утюг без ручки - оттуда идут вода и электричество. Она моими словами не была шокирована, глупостью или кощунством они ей не показались. Не спорила. Знает, что в мировых вопросах разбираюсь я не хуже первого канала, всё-таки сын своего отца.
 
Отец мой, Александр Федотович Гаранин, имеющий прямое отношение к этой истории, родился в 1903 году в поволжской деревне. Охваченный идеями коммунистической справедливости, был активным комсомольцем, разгонял танцы и ножницами срезал галстуки, поскольку это считалось буржуазным влиянием. В конце гражданской войны был брошен на подавление так называемых "банд Серова", а фактически крестьян, восставших против большевиков. Таких же, как и он сам, крестьян. По молодости активно не воевал и был в обозе, но настольно выбился из сил и насмотрелся такого, что слёг с истощением на несколько месяцев. Он никогда не рассказывал мне о деталях этого похода. Видимо, это была болезненная рана. Тогда в нём, как я оцениваю сейчас, случился перелом, и он стал критически относиться к действительности.
 
Вместо того, чтобы, с его способностями, учиться на инженера, по деревенскому недомыслию пошёл по военно-политической линии. В последующей жизни два раза чудом спасся от верной смерти: уехал из Владивостока в Ленинград незадолго до репрессий 1937 года, а потом был переведён из Пинска, на западной границе, в Москву незадолго до начала войны. В первом случае он с трудом избежал ареста  в Ленинграде как пособник расстрелянного "врага народа"  - своего владивостокского начальника. В нём развилась осторожность и интуиция. Он точно знал, кто из его сотрудников в военном издательстве стукач. Не поддавался на провокации.
 
Совершал, по возможности, и мужественные поступки. В частности, он первым напечатал патриотический рассказ опального Андрея Платонова во время войны, и после этого Платонова стали печатать в других местах. До этого считалось, что Сталин на каком-то произведении Платонова красными чернилами написал: "Напечатали врага". Так что печатать Платонова  все боялись. Отец же сказал, что, как официальное лицо, слухами не руководствуется. Рассказывал отец также, как после войны один из его авторов, еврейский поэт Перец Маркиш, заходил к нему незадолго до ареста. Без всякого дела заходил, просто почитал свои стихи. Это был прощальный визит - Маркиш знал, что будет уничтожен, также и другие члены "Еврейского Антифашистского Комитета".
 
Отец был весьма необычным человеком. Он не стремился ни к материальным ценностям, ни к карьере. Работая на генеральской должности, оставался полковником. Испытывая отвращение к системе, старался держаться от неё подальше. Деньги отдавал родственникам на постройку домов.
 
Женившись на моей маме после войны, он рассматривал её первого мужа, талантливого студента-историка Толю Когана, погибшего во второй ударной армии летом 1942 года, как члена семьи. В квартире висели Толины фотографии. На его день рождения за Толю выпивали. А собственный день рождения отец не праздновал. Кстати, сейчас мама, по здравому размышлению, не видит для Толи хороших перспектив после войны, в случае если бы он уцелел. Если бы после выхода из окружения части армии Власова, с которой он был, их не бросили бы опять в бой, не дав отдохнуть и переформироваться. Дело в том, что темой Толиной диссертации были крымские татары. Скорее всего, он был бы уничтожен в разгар послевоенных сталинских репрессий.
 
В то время как мама была частично подвержена давлению пропаганды, отец оставался непоколебим. Во время гонений на евреев, связанных с "делом врачей", якобы моривших лидеров коммунистической партии незадолго до смерти Сталина в 1953 году, мама спросила у отца (с которым ещё не была замужем), могли ли врачи это сделать. Отец был возмущён самой постановкой вопроса и сказал, что всё это - политические игры, какая-то группа рвётся к власти.  Исключительно осторожный,  отец знал, что ей он может доверять.
 
Жизнь под сталинским прессом слегка деформировала психику отца. Он напоминает мне героя Оруэлловского "1984" в финальной части романа, после выхода из застенков. Общаться с ним нормально, как человек с человеком, не представлялось возможным. Он лишь поучал меня осторожности и скрытности. Я всё уже давно понял, держал язык за зубами, но поучения не прекращались. Всё же кое-чему полезному, кроме скрытности, он меня научил. Например, ориентироваться в лесу и разбираться в грибах. Работать столярными и слесарными инструментами. От него я узнал подправленную официальную цифру потерь СССР в войне, 50 миллионов, которая готовилась к опубликованию Воениздатом. Однако незадолго до этого дуэт Брежнев-Косыгин распался в пользу Брежнева, и делу был дан задний ход.
 
Папа верил в силу коммунистической системы и предсказывал её победу в глобальном противостоянии. Например, он геостратегически оправдывал вторжение в Афганистан, поскольку, дескать, СССР нуждается в выходе к Индийскому океану, чтобы там построить военно-морскую базу. Оккупация пакистанского Белуджистана должна была стать завершающим шагом.
 
Я не соглашался и спорил, говоря, что наших в Белуджистан не пустят, да и из Афганистана попрут. Я не верил, что коммунизм так силён, как считал мой отец. Было видно, как наверх выходят среднейшие, а не сильнейшие. Такая система не дарвиновская, и она должна деградировать и разрушиться, В качестве простейшей модели я принял, что власть держится на людях, прошедших войну и получивших прививку сталинизма. Как только они выйдут на пенсию, власть падёт. Если в 1945 году им было по 20 лет и действовать они будут до 60 лет, получалось, что надо добавить ещё 40 лет после войны. Результат был 1985 год, что в общем и целом подтвердилось. Жалко, правда, что в 1985 году умер также и мой отец, так что доказать ему свою правоту я не смог.
 
Должен заметить, что в либеральных дискуссиях в нашем доме активного участия я не принимал. Больше слушал и мотал на ус. Запрещённую литературу читал лишь в небольших количествах - всё было ясно и так. Бороться с системой, которая могла тебя сломать, как спичку, желания не возникало. Тем более, что она должна была развалиться сама собой. Следуя совету родителей держаться подальше от общественных наук, поскольку там всё враньё, налегал на физику. Учил английский и французский. Участвовал в горных и водных походах. Также писал непонятные окружающим стихи в стиле "соц-арт",  в которых переваривал загнивающую реальность. Распространять их  за пределами узкого круга мешало, кроме отсутствия поддержки, также и чувство самосохранения. Будучи убеждённым космополитом, страну проживания я рассматривал как инкубатор, из которого, после приобретения профессиональных навыков, я в конце концов должен был вылупиться в свободный мир. Что и произошло в 1992 году не без активного участия моей жены-пианистки, которой кислород был перекрыт полностью. Страной нашего выбора стала Германия. В 2005 я совершил прыжок за океан.
 
Интересно, что бы мой отец сказал сейчас, когда уже было сданные в музей наскальные рисунки вновь обретают плоть и кровь. Укрепился бы он в своих мрачных воззрениях? Как бы он успокоил мою маму? Этого уже не узнать. Но мне кажется, что ресурс тоталитаризма в России исчерпан и спираль её истории идёт на конус. А там - сингулярность, Big Bang.
 
26-27 April 2014