Я стал врачом

               
               
 
    Свою великую мечту стать врачом я осуществил. В 1966 году я получил распределение в Котовскую центральную районную больницу.
    Моя жена Мария уже работала там участковым врачом и врачом скорой помощи. Перед нашей семьей стоял сложный вопрос – в Котовске жить нам было негде. Дом моей матери так и остался недостроенным, а мать жены жила в маленьком, старом, наполовину ушедшем в землю саманном домике. Сначала с двухлетней дочкой Анжелой мы жили на квартире у Константина Лики. Правда, государство давало компенсацию в виде угля для топки и небольшой суммы денег. Чтобы быстрее обрести свой уголок, после работы до поздней ночи и по выходным в выделенной мне мамой в новом доме комнате, где были только стены и крыша, мы с женой сами, своими руками строили себе жилье: делали потолок из глины и брусьев, мазали, а потом белили стены. Из той же глины мы смастерили полы, которые покрасили масляной краской. Из маленького коридорчика, вопреки законам строительства, я, передвинув капитальную стену на метр, сделал детскую комнату, а затем построил печку. И уже через год у нас был какой-никакой свой угол. Спустя несколько лет пристроили веранду и кухню. Наш посаженый отец Петр Васильевич Лика, очень добрый человек, будучи хорошим столяром, помог сделать окна для веранды и кухни, а позже – деревянные полы.
   Учитывая состояние своего здоровья и помня слова Н. Амосова, я должен был определиться с выбором специальности. Здесь меня ждали в качестве хирурга, и, вопреки всему, я решил попробовать. В течение трех месяцев, работая днем и ночью, я получал огромное удовлетворение от результатов своего труда. Как и во время практики после четвертого курса, брался за все, и небезуспешно. В связи с этим вспоминается случай, когда ко мне обратилась бывшая учительница с жалобами на неизлечимую мозоль большого пальца стопы, которая не позволяет носить обувь и ходить. Осмотрев ее, я предложил удалить мозоль оперативным путем. Результат был положительный. А скоро ко мне стали обращаться многие женщины с подобными жалобами. На моем счету было уже более 30 случав удаления мозолей оперативным путем, и коллеги в шутку стали называть меня «специалистом по мозолям». Но случай с женщиной, у которой после удаления мозоли (оперировал мой коллега) развился остеомиелит и пришлось ампутировать палец, несколько охладил мой пыл в этой области.
   В связи с большими перегрузками мое здоровье стало ухудшаться. Дважды во время операции вдруг начинала кружиться голова (тогда у меня преобладала недостаточность аортального клапана и диастолическое давление держалось на уровне 20-30 мм ртутного столба), я терял сознание, меня срочно заменяли другим хирургом. Тогда я окончательно понял, что хирургия как специальность не для меня.
   В беседе с главврачом Л.Г. Бардиером, который очень сожалел, что я вынужден оставить хирургию, попросил предоставить мне возможность реализовать идею, которую вынашивал с четвертого курса мединститута: открыть кабинет или отделение функциональной диагностики. Он внимательно и с удивлением выслушал меня, а потом спросил:
   – И   что это такое, и с чем это едят?
   Я детально рассказал о возможностях этой специальности в диагностике многих заболеваний человеческого организма, в улучшении лечебного процесса под контролем методов исследования и в решении вопроса о трудоспособности больных. Работа предстояла интересная и была мне по силам, тем более что со многими методами, особенно в диагностике сердечно-сосудистой системы, я уже был хорошо знаком.
 
   Главный врач посмотрел на меня круглыми от удивления глазами:
   – То, что ты рассказал, прекрасно, но похоже на фантастику. В ближайшие годы в Котовской районной больнице это не может стать реальностью. – И тут же возразил сам себе: – Но ты фанатик. Раз предлагаешь, значит, осознаешь, на что идешь…
   В то время комплексной специализации по функциональным методам исследования не существовало. Врачи-функционалисты столичных клиник (в районных больницах такой специальности не существовало) специализировались отдельно по каждой методике. Меня это не устраивало, тем более что некоторые из них – электрокардиографию, фонокардиографию и рентгенологию сердца – я знал неплохо. Проблема с многопрофильной специализацией по функциональной диагностике была положительно решена министром здравоохранения МССР Н. А. Тестемицану. Он поддержал мою идею о создании такой службы функциональной диагностики в Котовской центральной районной больнице. В виде исключения мне дали направление на специализацию сроком на 5 месяцев с правом изучения методик исследования в клиниках Кишинева, Одессы, Киева, Москвы, Ленинграда, Вильнюса, Каунаса и других городов.
    В то время в Кишиневе лучшие кабинеты функциональной диагностики были в 1-й городской больнице, они делились на две службы. В кабинете по исследованию сердечно-сосудистой системы проводились электрокардиограмма, фонокардиограмма и поликардиограмма, руководила им лучший специалист того времени Марта Бляшова. Кабинетом, где изучались функциональные параметры легких, исследовались основной обмен и периферическое кровообращение (капилляроскопия, проба Нестерова, осциллография и др.), руководила Людмила Гуркина, блестящий специалист. В коллектив я был принят с радостью, ведь я был в нем первым учеником, и коллеги охотно делились знаниями по многим методам исследования, за что я им благодарен всю жизнь. Именно они привили мне особую любовь к функциональным методам исследования. А уже через два года, подарив мне фотографию, где был запечатлен медицинский коллектив, написали: «Аурелу Юрьевичу, настоящему энтузиасту своего дела, стремящемуся всегда вперед и превзошедшему нас на нашу радость. 1969 год».
    Оставшиеся два месяца отведенного на специализацию времени я использовал для поездок в крупные клиники Союза, где знакомился с работой врачей-функционалистов, изучал новые методы диагностики, а также занимался приобретением диагностической аппаратуры.
    Чтобы изучить и внедрить у себя новые методы диагностики, я «штурмовал» лучшие клиники, научно-исследовательские институты, посещал международные выставки и побывал на всех проходящих в то время на территории СССР научно-практических конференциях и съездах. Кроме того, я изучал информацию о новых мировых достижениях в области медицинской диагностической техники.
    Обычно, внедряя новый прибор, я скрупулезно обдумывал ночью, что и как надо делать, а в 5-6 часов утра приходил в отделение и испытывал его на себе, а уже потом на больных. Я не был электронщиком, хотя кое-какие навыки в этой области имел, но я глубоко чувствовал «душу» приборов и редко кому доверял их починку. Электронщикам я обычно устраивал своеобразный экзамен и, если убеждался, что специалист не знает «душу» прибора, а разбирается лишь в электрической схеме, не допускал к ремонту. Приведу лишь несколько примеров, хотя их были тысячи.
    В связи с наличием большого числа медицинской техники, по моей просьбе, администрация больницы решила принять на работу инженера электронщика. Хотелось, чтобы он был хорошим специалистом. А как проверишь? Рабочий кабинет с необходимой измерительной техникой был оборудован в моем отделении. Я пригласил этого инженера к себе, показал разобранный и поврежденный мной самый простой прибор – электрокардиограф с тепловой записью «Салют» – и сказал:
   – Даю три дня, чтобы представить его в рабочем состоянии.
Прошла неделя, а аппарат так и не заработал. Тогда я за 15 минут сам собрал его, запаял поврежденный контакт в одной микросхеме, и аппарат заработал. На прощание я сказал инженеру, что радио и телевизионную аппаратуру он, может быть, и знает, а медицинскую – нет.
У нового трехканального электрокардиографа японской фирмы «Фукуда» один канал перестал работать – давал ровную (нулевую) линию. Так как аппарат находился на гарантийном обслуживании, я позвонил в «Союзмонтажналадку», и нам прислали специалиста. По прибытии он разобрал аппарат, провел какие-то измерения и написал в акте, что из-за отсутствия запасных частей аппарат не подлежит ремонту. Я, конечно, очень огорчился, наладил для работы другой прибор, а этот попросил упаковать до лучших времен. Не помню, сколько времени прошло, но однажды утром меня осенила мысль посмотреть повнимательней инструкцию к этому прибору. Вглядевшись в рисунок панели прибора, я заметил, что каждый канал имеет маленькую фишку отключения, то есть любой канал можно перевести в нулевое положение. Вытирая пыль с прибора, ее можно легко зацепить и тем самым отключить его. Распаковали прибор, и при осмотре передней панели убедились, что фишка одного канала находится в нулевом положении. Передвинули ее в нужное положение, и с тех пор этот изумительный прибор работает уже 15 лет. Акт специалиста «Союзмонтажналадки» хранится в папке «Вызов специалистов» как доказательство незнания специфики работы прибора.
    У немецкого электрокардиографа «6 НЭК» появилась небольшая поломка в блоке переключателя отведения. Опять вызвали специалиста из «Союзмонтажналадки», и он предложил заменить блок на новый. Я возражал, объясняя, что за много лет эксплуатации между блоками   и   микросхемами   создается   особый   электромагнитный микроклимат, если его нарушить, прибор не будет работать. Действительно, после установки нового переключателя отведений прибор перестал работать навсегда, несмотря на неоднократные попытки «реанимировать» его.
   Были у меня проблемы и с метрологами – специалистами, дававшими допуск к эксплуатации измерительных приборов. Они меня обвиняли в том, что я не допускаю их к поверке приборов, а я их – в некачественной работе, которая к тому же дорого обходилась больнице.
    Однажды я их все-таки допустил к поверке трех одноканальных электрокардиографов «Малыш» советского производства. И получил официальный документ, что все три прибора пригодны к эксплуатации. Зная, что электрокардиографы при нормальном милливольте в 10 мм (единственное, что они могли измерить) дают искаженные электрокардиограммы, я одному и тому же пациенту сделал электрокардиограмму на всех трех приборах. И все три электрокардиограммы оказались различными и притом показывали серьезную патологию – нарушение коронарного кровообращения разной степени. Потом этому же больному на приборе фирмы «Siеmens Мингограф-34» была сделана ЭКГ, которая оказалась абсолютно нормальной.
   После приведенного случая эта служба меня больше не тревожила, но продолжала жаловаться в Министерство здравоохранения.
 
   Да, я знаю не только «душу» каждого прибора, но и тонкости превращения человеческих биосигналов в электрические и могу подсказать специалисту, на каком уровне и где информация искажается.

  За свою долгую диагностическую деятельность мне довелось познакомиться только с одним настоящим специалистом по медицинской технике. Это – Николай Брынза, которого я уважаю за то, что он не пренебрегал советами, спокойно и рассудительно решал задачи любой сложности. Когда Кирилл Алексеевич Драганюк попросил найти для Республиканского медицинского диагностического центра главного инженера, я назвал Николая Брынза, который работает там и в настоящее время. При необходимости он оказывает помощь и нашему диагностическому центру, за что мы ему очень благодарны.
   На различных республиканских и союзных форумах я всегда ратовал за то, чтобы мастера по ремонту медицинской аппаратуры проходили специальную подготовку на предприятиях, где производится аппаратура.
    Для пополнения клинических знаний и усвоения новых методик диагностики я «штурмовал» передовые институты и клиники СССР и по возращении применял их в своей деятельности.
   
   За многие годы деятельности я убедился, что часто многие функциональные описания той или иной патологии для клиницистов оставались (да и по сей день остаются) непонятными, и в формировании клинического диагноза они используются лишь частично или не используются вовсе, оставаясь исследованием ради исследования. Именно поэтому я всегда утверждал, что специалистом по функциональным или ультразвуковым методам диагностики может стать лишь врач, имеющий клиническую подготовку не менее пяти лет.
В нашей практике для того, чтобы помочь клиницистам, функциональные и ультразвуковые исследования больного давались в форме клинико-функционального диагноза. Одни коллеги за это благодарили, другие – завидовали, а третьи – критиковали.
   И я сделал два вывода.
   1. Без современной диагностической службы, позволяющей получить объективные данные о патологическом процессе в организме, наблюдать за динамикой его развития, эффективностью проводимого лечения и делать отдаленные прогнозы, невозможно   добиться   серьезного   прогресса   в   диагностике   и лечении целого ряда врожденных и приобретенных заболеваний человеческого организма.
   2. Заключение врача-функционалиста в виде описания графических или цифровых изменений для ряда врачей неэффективно, так как они не готовы использовать данные функционального исследования в формировании клинического диагноза.
   Чтобы помочь больным и врачам, нужно давать готовый клинико-функциональный диагноз. А для этого нужны глубокие клинические знания и умение разбираться в тонкостях функциональных изменений на уровне биохимических процессов в клетке. Именно такой симбиоз я стремился осуществлять в своей врачебной практике. И счастлив, что у меня это получалось неплохо.
   Не могу забыть, как наш врач-терапевт Валентина Бэдэрэу глубоко оскорбила меня, обвинив в том, что не имею права давать заключение в виде клинического диагноза, так как я не клиницист, а «лаборант». Однако быть хорошим лаборантом без знания клиники также невозможно. Сначала я рассказал ей о коллеге по институту Вере Бардиер, заведовавшей когда-то у нас в больнице лабораторией. Предполагаемый ею диагноз, основанный на лабораторных анализах, в большинстве случаев оказывался окончательным клиническим диагнозом. Упомянул и о том, как великий кардиохирург Н. Амосов слушал советы старого рентгенолога, решая, идти или нет на задуманное им оперативное вмешательство на клапанах сердца. Считаю, что совет этого рентгенолога («лаборанта») продлил мне жизнь лет на 30. А на обвинения в свой адрес я ответил, что между нами большая разница. Я глубоко знаю функциональные изменения при любой патологии на уровне процессов поляризации и деполяризации клетки, могу сопоставить их с клиническими данными, мне известно, какая должна быть оптимальная фармакологическая коррекция на уровне биохимических процессов (специализировался по клинической фармакологии у профессора Вотчала в Москве). Она же, пользуясь только клиническими данными, не может сопоставить их с динамикой функциональных исследований и находится на уровне мышления фельдшера.
   
  В связи с этим хочу привести запомнившийся случай. Больной С., 56 лет, страдавший тяжелой формой сахарного диабета, лежал в хирургическом отделении после ампутации голени в связи с гангреной. На ЭКГ перед операцией были лишь диффузные трофические   изменения   миокарда   (характерная   ЭКГ-кривая   для таких больных). Через несколько дней регистрируется классическая кривая обширного трансмурального инфаркта миокарда. После консультации и назначенного вышеназванной коллегой лечения через три дня была повторно проведена ЭКГ, на которой все признаки острого инфаркта исчезли. Сначала я подумал, что медсестра по ошибке принесла мне электрокардиограмму другого больного, и попросил повторить исследование. На следующей кривой – те же данные. Коллега заходит в кабинет и с усмешкой   спрашивает:
   – Ну, куда делся инфаркт? Вот что делает твоя хваленая аппаратура, данными которой я как клиницист должна руководствоваться.
    – Уважаемая коллега, вам этого не понять. Это один из редких случаев, когда удалось зарегистрировать мобилизацию организмом всех его ресурсов для продления жизни. Ваш больной умирает.
    – Как умирает? Я только что его осмотрела, и у него клиническое улучшение.
    – Это улучшение перед смертью, - сказал я.
Больной умер через 45 минут, и на вскрытии полностью подтвердился острый обширный трансмуральный инфаркт миокарда.
Подобных неграмотных обвинений в мой адрес было немало и от других коллег. Честно говоря, со временем у меня на них выработался своего рода иммунитет.
Сходный случай был и спустя много лет. Я выступал на первом съезде врачей-интернистов Молдавии (кстати, в его материалах было опубликовано 10 моих работ). После моего тезиса о том, что высококвалифицированным специалистом по функциональным и ультразвуковым методам диагностики может стать лишь врач, досконально знающий методику исследования и обладающий глубокими клиническими знаниями, последовал вопрос:
   – С каких пор вы считаете себя клиницистом?
    На это я ответил:
     – С тех времен, когда я работал фельдшером, а больные за клинические знания звали меня «доктором». Со студенческой скамьи, благодаря преподавателю Роману Карповичу Кощугу, перед которым я преклоняюсь и который присутствует в этом зале.
   И добавил, что вообще считаю себя клиницистом с тех пор, когда мой уважаемый оппонент еще под столом голышом ходил. В зале раздались аплодисменты и смех.

 
                ОРГАНИЗАЦИЯ ДИАГНОСТИЧЕСКОЙ СЛУЖБЫ
      
    Создание диагностической службы в Хынчештском (Котовском) районе можно разделить на два крупных этапа. Первый этап – 1966-1979 годы (до внедрения ультразвукового метода исследования). Второй этап – с 1979 года (после внедрения ультразвукового метода исследования) по настоящее время.
Функциональная диагностика

   В конце 1966 года в Хынчештской центральной районной больнице открылся электрокардиографический кабинет (полставки врача и ставка медсестры), оснащенный электрокардиографом с фоторегистрацией. На нем в течение дня проводилось 5-7 исследований, но не всегда проявлялась кривая. Больные были вынуждены ждать, чтобы узнать, надо ли повторить электрокардиограмму.
   В ноябре 1967 года в еще не законченном новом трехэтажном здании по моему настоянию нам выделили треть этажа, где разместились три кабинета (самый большой разделен на четыре экра¬нированные кабины), фотолаборатория, архив и приемная. Таким образом, впервые в Молдавии и в СССР в сельской местности открылось отделение функциональной диагностики, оснащенное самой передовой диагностической техникой, со штатом полторы ставки врача, две ставки медсестры и одна ставка санитарки. К концу 1968 года в отделении проводилось 18 видов исследований.
   В 1968 году на работу в отделение по моему настоянию была переведена врач Мария Дмитриевна Пену, обладающая высокой клинической подготовкой и опытом, приобретенным в то время, когда она работала участковым врачом села Бардар, города Котовска, врачом скорой медицинской помощи, детским кардиоревматологом. Она внесла неоценимый вклад в работу отделения.
   Особо хочу сказать о ее вкладе в функциональную диагностику детей. Благодаря ее клинико-функциональным заключениям были санированы тысячи детей из района и республики. В те годы функциональные исследования сердечно-сосудистой системы у детей с клинико-логической обработкой на уровне последних достижений науки проводились только в нашем отделении. После наших заключений сотни детей и взрослых с врожденными и приобретенными пороками сердца были прооперированы на сердце в клиниках Москвы, Киева, Вильнюса и Каунаса. И не было случая, чтобы наш диагноз не подтвердился.
В  это  время  нами  были  приобретены  и  внедрены  уникальные диагностические аппараты: многоканальные электрокардиографы, мультикард Е-30 с автоматической регистрацией ЭКГ (Польша), физиограф-068, механокардиограф, векторкардиоскоп, аппарат «Пульмо» с автоматической обработкой дыхательных параметров, рео-энцефалограф, электроэнцефалограф, четырехканальный плетизмограф, окклюзионный плетизмограф (ГДР), позволяющий определять место и размер тромба в сосудах конечностей. В связи с этим прибором расскажу об одном случае.
    Из Кишинева по телефону был приглашен сосудистый хирург профессор П. Бытка на консультацию к больной из терапевтического отделения. Наше заключение: тромб бедренной артерии на уровне средней трети бедра (примерно 11 см). Профессор удивился столь точной формулировке заключения и спросил:
   – Кто и каким образом поставил такой   диагноз?
Ему ответили, что Аурел Пену с помощью современной аппаратуры.
На операции диагноз подтвердился.
Приехав в Кишинев, профессор спросил администрацию Республиканской больницы:
   – Как получилось, что такого уникального аппарата с большими диагностическими возможностями исследования сосудистой системы у нас в отделении сосудистой хирургии нет, а у Пену в Котовске есть?
 
   За работой первого в Молдавии прибора  «Физиограф-068» с
фоторегистрацией, лично заказанного мною и привезенного с ленинградского
завода «Красногвардеец». Он   позволял очень качественно для того времени
воспроизводить при помощи фоторегистрации большое количество параметров при исследовании сердечно-сосудистой системы

   Не знаю, что ему ответили. Я никогда никого не спрашивал, какие приборы приобретать. Приобретал то, что считал нужным для расширения диагностического процесса. Правда, у меня было одно преимущество: ежемесячно я получал 10 медицинских журналов и обзор «Новости медицинской техники», оттуда и черпал всю информацию. Кроме того, я был нештатным консультантом министра здравоохранения и «Молдмедтехники», особенно в случаях, когда аппаратура поступала по централизованному распределению из Москвы и стоял вопрос, кому ее отдать. Таким образом, я одним из первых узнавал о новой аппаратуре. А «технология» ее получения была моим секретом.
   Расскажу случай, связанный с прибором «Физиограф-068». Будучи в Москве, я зашел в Институт кардиологии имени А. Л. Мясникова, директором которого был академик И.К. Шхвацыбая, и попросил, чтобы меня познакомили с последними техническими возможностями в исследовании сердечно-сосудистой системы. Мою просьбу выполнили. Как я и ожидал, исследования проводились на приборах зарубежного производства (ФРГ, США, Франции и др.), регистрирующих все параметры чернилами. В беседе с сотрудниками института я достал из «дипломата» широкую ленту, на которой высококачественно были зарегистрированы кривые электрокардио¬граммы, фонокардиограммы, сфигмограммы, апекскардиограммы, поликардиограммы, тахоосциллографии и оксигемометрии у больного с пороком сердца (выраженный стеноз устья аорты). Все окружили меня и удивлялись качеству регистрации кривых. Если говорить на языке физики, более высокое качество записи при фоторегистрации связано с тем, что отраженный от зеркального гальванометра пучок света на своем пути до диаграммной фотоленты не встречает никакого сопротивления, то есть не зависит от длины пера и его трения при соприкосновении с диаграммной лентой, как при чернильной записи. Меня спрашивали, на каком аппарате все это снято и почему в Институте кардиологии страны он отсутствует. Я назвал прибор и сказал коллегам:
   – Чтобы получить такие качественные записи параметров сердца, надо много работать. Каких трудов стоят только процессы проявления, закрепления и сушки фотобумаги! А я, в который раз посещая крупные союзные медицинские учреждения, удивляюсь, что коллеги, работающие в этих учреждениях, плохо знают отечественную   медицинскую технику.
 
                ТРИДЦАТЬ ЛЕТ ЧЕСТНОЙ МУЖСКОЙ ДРУЖБЫ

     В 1974 году министром здравоохранения МССР стал Кирилл Алексеевич Драганюк. Знакомясь с положением дел в районе, он побывал и в моем отделении, очень удивился нашим достижениям в области функциональной диагностики. Во время беседы он предложил мне переехать в Кишинев. Но я   отказался:
     – Кирилл Алексеевич, когда-то я дал себе слово, что из Кишинева будут приезжать ко мне на обследование, и я этого добился, а больше мне ничего не надо.
     – Ладно, мы еще вернемся к этому разговору. А теперь пользуйтесь моментом и просите, что вам в отделении еще нужно, ведь министр приезжает не каждый день.
     И я попросил «Мингограф-34» Siеmens, терапевтический вариант с велоэргометром, спироанализатор (Германия) и дефибриллятор.
     – Хорошо, – сказал министр, – при поступлении вы их получите.
Скоро эти уникальные приборы были доставлены, и в том же 1974 году впервые в Молдове мы наладили спироэргометрию (нагрузочная проба   с   одновременной   автоматической   регистрацией   потребления
кислорода и выделения углекислого газа на таком уровне в Молдове не делается даже в настоящее время), что позволило выявлять скрытые формы ишемической болезни сердца и, что самое ценное, определять толерантность больного к физической нагрузке при определении группы инвалидности.
   
   В 1974-1975 годах с помощью министра здравоохранения МССР Кирилла Алексеевича Драганюка я поменял почти все отечественные диагностические приборы на зарубежные и с грустью попрощался с «Физиографом-068», передав его вместе с другими приборами медицинскому институту в Нальчике.
Позже я узнал, что, делясь мнением о посещении нашего отде¬ления, министр сказал: «Сегодня в Котовске я встретил врача с характером, похожим на мой: спит в отделении, если не закончил то, что задумал, и от предложения переехать в Кишинев отказался».
     На следующий день позвонили из приемной министра здраво¬охранения и попросили чуть подождать: со мной будет говорить министр. Я слегка растерялся, но, затаив дыхание, слушал его, а он спросил:
    – Аурел Юрьевич, вы были в этом году в отпуске?
    Я ответил, что нет.
    – А вы бы хотели поехать в Одессу, в санаторий «Молдова» с министром?
     Хотя я и растерялся, но ответил, что согласен.
 
   До обеда Кирилл Алексеевич обычно был занят процедурами и активной работой по формированию новой администрации министерства. Этой проблемой в Кишиневе занимался первый заместитель министра Н.Г. Лешан. Он постоянно звонил Кириллу Алексеевичу и советовался по поводу той или иной кандидатуры. Был свидетелем разговора, когда Кирилл Алексеевич спросил, согласился ли Т.В. Мошняга занять пост заместителя министра. На это Н.А. Лешан ответил, что Мошняга согласен только на пост министра (правда, спустя десятилетия он стал ненадолго министром). После обеда мы долго гуляли по берегу моря, обсуждая будущее здравоохранения республики.
 
    Однажды он показал мне список кандидатов в начальники управлений и заместители министра и спросил, как я смотрю на то, чтобы занять пост заместителя министра. Я сразу же отказался, сославшись на плохое здоровье. Тогда он спросил, кого бы я выбрал первым заместителем. Просмотрев список, я назвал Николая Ивановича Долгого. Как потом выяснилось, в выборе я не ошибся.
Во время одной из наших бесед с Кириллом Алексеевичем позвонил начальник «Молдмедтехники» Петр Семенович Раку и сообщил, что на базу поступила уникальная аппаратура. Он просил разрешения распределить ее Т. Мошняге на «новостройку», то есть для  будущей  республиканской  больницы.  (Кстати,  на  территории старой республиканской больницы для этой новостройки, которая еще находилась на уровне нулевого цикла, под брезентом уже хранилась целая гора ящиков с аппаратурой. По этому поводу я говорил неоднократно министру: «Пока построят республиканскую больницу, часть аппаратуры морально устареет, а часть просто погибнет. Лучше распределите ее другим  больницам, чтобы использовали ее сейчас».)
     Кирилл Алексеевич выслушал и сказал:
      – Я обещал эту аппаратуру Пену. Так что выписывай на Котовскую больницу.
      Это было в четверг, и я сказал Кириллу Алексеевичу, что сейчас же еду в Кишинев, чтобы успеть забрать аппаратуру.
     – Распоряжение министра никто не нарушит, не волнуйся.
     Я сказал, что все равно еду, так как я из тех людей, кто только тогда поверит, когда почувствует вещь в руках.
И мы вместе с Кириллом Алексеевичем сели на вечерний поезд и приехали в Кишинев. На своей машине он отправил меня в Котовск. На другой день я получил всю аппаратуру и отвез ее в отделение. А в воскресенье мы вернулись в Одессу.
В следующий раз мы с Кириллом Алексеевичем вместе отдыхали в Сочи. В эти дни там проходил пленум Всесоюзного общества изобретателей и рационализаторов, в работе которого участвовал и я.
     Виктория Васильевна Журавлева, когда-то приезжавшая в мое отделение знакомиться с опытом по внедрению рационализаторских предложений и изобретений в медицинских учреждениях. Кстати, она пригласила меня в Сочи выступить с циклом лекций по вопросам изобретательства и рационализации в медицине и одновременно устроила на лечение в санаторий «Металлург». Подобные услуги она мне оказывала и позже, за что я ей глубоко благодарен. На этот раз, узнав, что в Сочи находится на отдыхе и министр Драганюк, она со своими сотрудниками познакомила нас со всеми достопримечательностями города и края. Нам показали многие красивые места. Больше всего запомнились озеро Рица и шашлычная на бывшей даче И.В. Сталина. Через несколько дней Виктория Васильевна устроила нам дегустацию настоящего пива там, где его производят.
     Опережая события, скажу, что после первого визита Кирилла Алексеевича в мое отделение мы с ним и его семьей – супругой Зоей Алексеевной, сыновьями Алешей и Сашей, которые выросли на моих глазах, – стали близкими друзьями и остаемся ими по сей день. В самые тяжелые минуты моей жизни я за советом обращался именно к Кириллу Алексеевичу, ему я мог раскрыть свои сокровенные тайны, знал, что получу дельный совет, как поступить. Это был человек слова – редкое достоинство. Кое-кто упрекал меня в том, что я, пользуясь дружбой, просил у министра аппаратуру, а он давал ее мне, но ведь я работал с полной самоотдачей, приносил славу району, республике. Моему другу министру никогда не приходилось краснеть за меня. Ему я обязан очень многим. Убедившись в моих способностях, он помог мне дорасти до того Пену, который пишет эти строки. Я без преувеличения могу сказать, что был его хорошим учеником, и вложенные в мое развитие зерна дали свои плоды и полностью окупились. Я знаю, он всегда гордился моими достижениями.
     Кирилл Алексеевич Драганюк был великим человеком, настоящим патриотом, он – патриарх классической организации здравоохранения. За 16 лет пребывания в должности министра здравоохранения МССР, он построил базу здравоохранения республики на перспективу. С его именем связано внедрение в клиническую практику новейших достижений науки и техники.
     По оснащению медицинской диагностической техникой Молдавия занимала первое место в СССР. Многие уникальные диагностические приборы появлялись сначала у нас, а уже потом в других республиках. Кирилл Алексеевич обладал редким талантом организатора, огромным авторитетом и умением логически выбрать и принять единственно правильное решение. Он всегда мог убедительно доказать в самых высоких инстанциях, что то, что он предлагает или требует, необходимо. В высшей степени принципиальный в решении тактических и стратегических задач, он оставался при этом доброжелательным, отзывчивым и на редкость интеллигентным человеком. Его уважали и ценили и после того, как оставил пост министра.
     Его вклад в развитие здравоохранения республики настолько многогранен и велик, что его описание вряд ли поместилось бы даже в отдельной книге, которую я бы назвал «Эпоха Кирилла Драганюка в развитии здравоохранения Молдавии» и которую, надеюсь, историки еще напишут.
Будь моя воля, его бюстом я бы открыл новую Аллею клас¬сиков. Он по праву является первым классиком в организации здравоохранения.
    …Перед его 70-летием я зашел к нему на работу в Респуб¬ликанский диагностический центр, создателем которого также являлся он. Беседуя о предстоящих торжествах, я заметил, что Кирилл Алексеевич выглядит осунувшимся, бледный. Зная, что он страдает язвенной болезнью желудка, спросил:
    – Кирилл Алексеевич, когда в последний раз вы проходили фиброгастроскопию?
    – Даже не помню, – ответил он.
    – Тогда я вас прошу, сделайте это сегодня же и не забудьте сдать общий анализ крови.
   Я поехал в Хынчешты, а он пошел в кабинет фиброгастроскопии. По приезду я сразу позвонил в кабинет фиброгастроскопии и поинтересовался, каков результат. Мне ответили – плохой... Я узнал, что Кирилл Алексеевич обречен.   

   Через несколько дней он сообщил, что торжества отменяются – предстоит срочная операция по поводу язвы. Ее он перенес в день своего 70-летия. После длительного лечения он окреп и вышел на работу. Но спустя время потребовалась вторая операция, затем третья… после которой, по словам оперировавших хирургов, ему оставалось жить два- три месяца.
    Я навещал его и часто звонил. Он верил, что и на этот раз вырвется из когтей болезни. Боролся за жизнь в своей манере: тихо, спокойно и рассудительно. О чем он думал наедине с собой, знал только он. Но своим поведением в присутствии домочадцев и друзей он не давал ни малейшего повода считать, что ему известно о своей обреченности. Хотя, я уверен, что, как ни скрывали от него истину, он ее знал. Но, будучи человеком волевым, не желал подчиниться болезни. При встречах и в телефонных разговорах он всегда сначала вкратце рассказывал о своем здоровье и непременно упоминал об улучшении, пусть даже незначительном, а потом, сменив тему, переходил к разговору о работе. Однажды, чтобы как-то ободрить его, я взял с собой сигнальный экземпляр своей книги «Трактат по клинической эхографии». Сел рядом с Кириллом Алексеевичем на диван и положил книгу ему на колени. Он попытался ее приподнять, но уже не смог: книга большая и тяжелая. Тогда он стал перелистывать и тихо позвал Зою Алексеевну:
    – Посмотри, какую книгу написал Аурел Юрьевич! Он настоящий ученый, выросший из практической медицины cела.
Потом Кирилл Алексеевич поведал мне, что на работе возникла серьезная проблема – вышла из строя лучевая трубка компьютерного томографа (очень дорогая деталь) и как он договорился с президентом республики Владимиром Ворониным помочь приобрести ее.
    Будучи неизлечимо болен, Кирилл Алексеевич таял как свеча, но думал только о жизни, о работе. Увы, болезнь беспощадно прогрессировала.
На второй день утром я позвонил. Как всегда, телефонную трубку взяла Зоя Алексеевна. Не успел спросить, как дела, как услышал, что Кирилла Алексеевича рвет. Дрожащим голосом спросил Зою Алексеевну:
   – Что случилось?
   – Да вот, – начала она … – и тут же послышался голос Кирилла Алексеевича:      

    «Зоя, кто звонит?» – «Аурел», – ответила она, и он сразу же попросил трубку.
    Я в растерянности спросил:
     – Что случилось, Кирилл Алексеевич?
   – Да вот вчера решили немножко расширить диету, съел несколько черешен. И выходит, что мы поспешили. Извини, Аурел, что вынужден говорить с тобой, находясь   не в лучшем состоянии.
Я его успокоил:
   – Кирилл Алексеевич, ради Бога, извините, что потревожил вас, когда вы в таком состоянии, я позвоню попозже, к вечеру.
   – Ничего, спасибо, что позвонил, мне уже легче.
   Каждый раз, собираясь позвонить, я боялся услышать, что Кириллу Алексеевичу очень плохо. Хотя звонков он ждал и отвечал на них, старался быть в курсе событий. Он никогда не позволял себе быть слабым, вел себя с перспективой на жизнь. Но жизнь его предала.
   В нашем последнем телефонном разговоре утром 28 мая 2004 года он сказал, что особых сдвигов в состоянии здоровья не замечает.
  – Вот, вижу, Зоя Алексеевна открыла балконную дверь, ярко светит солнце. Сейчас выйду и погляжу. Бог знает, удастся ли еще увидеть такой ясный солнечный день…
   – Вы что, Кирилл Алексеевич, – и я перевел разговор на другую тему: – Есть хороший препарат, называется «Полифепан» (иногда я советовал ему, что принимать), который снимает вздутие кишечника и интоксикацию. Столовая ложка этого порошка растворяется в стакане теплой воды…
   Он прервал меня:
  – В стакане воды? Я, Аурел, за один прием могу выпить только 5 миллилитров жидкости.
    Последовала пауза.
    Затем спросил Кирилла Алексеевича, можно ли навестить его в воскресенье.
   В ответ услышал:
   – Не надо, ты и сам больной человек. Спасибо, что часто звонишь и интересуешься моим состоянием. Я благодарен тебе за долгую и честную мужскую дружбу. У меня много друзей, но ты для меня самый близкий.
  Эти слова он произнес совсем тихо.
   И я понял, что Кирилл Алексеевич больше не хочет видеть никого, он чувствует, что жизнь его покидает, и последние часы хочет провести только с семьей. Позже я узнал, что такой же ответ получил и звонивший из Одессы его близкий друг Сергей Сергеевич Графов (бывший председатель Госстроя МССР).
    Второго июня после сильного гипертонического криза я слег с нарушением мозгового кровообращения, а третьего позвонила Зоя Алексеевна и сказала, что ночью Кирилла Алексеевича не стало. Хотя мы все осознавали, что чуду не бывать и такой момент наступит, я никак не хотел верить, что Кирилла Алексеевича вдруг не станет. Услышав слова Зои Алексеевны, я ощутил какую-то опустошенность во всем теле, а слезы лились, обжигая щеки.
Передо мной стал серьезный вопрос: как попрощаться с Кириллом Алексеевичем, когда я сам лежачий больной. Но я нашел в себе силы, и нас с женой Марией   отвезли в Кишинев.
    Он лежал в красивом гробу – в том самом зале, где еще неделю назад мы с ним обсуждали проблемы страховой медицины, где когда-то мы с ним часто беседовали и отмечали дни его рождения, где раньше веселились и шутили… На стульях вокруг гроба сидели те же участники торжеств, но на их лицах были скорбь и слезы. Я сел на стул у его изголовья и рыдал, как ребенок, а мое протезированное сердце, казалось, было готово вырваться из груди. Подошла Зоя Алексеевна, погладила его по голове и шепнула:
   – Вставай, Кирилл, пришли Аурел и Мария.
Сергей Сергеевич Графов обнял меня и молвил:
   – Аурел, мы потеряли лучшего друга.
Чувствуя, что сердце вот-вот остановится, я наклонился к лицу покойного и сказал:
   – До свидания, Кирилл Алексеевич, до встречи в ином мире.
Если и есть Бог, он очень несправедлив: он забрал Великого Человека, который честно, верой и правдой всю жизнь служил на благо здоровья людей.
Я счастлив, что прожил 30 лет рядом с Кириллом Алексеевичем, выдающимся современником, и горд, что был в числе его близких друзей. Пока я жив, мне его   будет не хватать.
   Теперь я навещаю его на центральном кладбище при каждом моем приезде в Кишинев. Сажусь возле его могилы, расположенной в нескольких метрах позади церкви, поблизости от ручейка. Когда бы я ни пришел, там всегда свежие цветы. Зажигаю свечу и со слезами на глазах рассказываю, чем я занимался, как живу, точно так же, как когда-то делал при  встрече с ним живым…