Красные цветы мои

В горницах поэтов – как самый почетный гость – восседает стихия. Она больше всего любит гостевать у поэтов. В том числе и у Николая Рубцова: «В горнице моей светло. Это от ночной звезды. Матушка возьмет ведро, Молча принесет воды... Красные цветы мои В садике завяли все. Лодка на речной мели Скоро догниет совсем. Дремлет на стене моей Ивы кружевная тень. Завтра у меня под ней Будет хлопотливый день! Буду поливать цветы, Думать о своей судьбе, Буду до ночной звезды Лодку мастерить себе...».
В горнице Рубцова светло «от ночной звезды» Лермонтова, ощутившего себя пророком. В горнице Рубцова светло от звезды, которая слушала Лермонтова: «И звезды слушают меня, Лучами радостно играя».
Но звезде мало оказалось только речи Лермонтова, хотя и Бог гласил «его устами». А в том как раз и заключается эволюция Творца, что явления стихии познают свою красоту и величие в разных гениях, расставленных по разным эпохам.
В жизни Бога происходит всегда, беспрестанно то, что описал Рубцов: «Красные цветы мои В садике завяли все». Это происходило и до Рубцова и не осталось без внимания поэтов. «Цветок засохший, безуханный, забытый в книге» видел Пушкин. О том, чтобы любимая даже с другим любимым вспомнила о нем, «как о цветке неповторимом», мечтал Есенин.
А «на речной мели» не лодка ли Фета «скоро догниет совсем»? «Вдали огонек за рекою, Вся в блестках струится река, На лодке весло удалое, На цепи не видно замка… Да что же? Зачем бы не ехать? Дождешься ль вечерней порой Опять и желанья, и лодки, Весла, и огня за рекой?..».
Нет, эта лодка не Творцу нужна; а нужно, чтобы она оставалась там, где Фет ее увидел. Чтобы каждый и всякий, кто хотел направиться к Богу, видел его сияние подобно таинственному и очень родному сиянию огня за рекой, всегда имел возможность сесть в лодку и уверенно переплыть бездну.
Рубцов будет «поливать цветы» водой, которую, взяв ведро, «молча принесет» его мать. Цветы бытия – как совершенный результат его самопознания, как предел совершенства в мироздании – можно поливать только водой, которую принесет истина-мать. «Молча принесет» – потому что правда о том, что все сущее от Бога и все сущее есть Бог, не требует глагола, когда в поэте эта истина живет извечно. Истина, живя в поэте, знает об этом, потому и молчалива, потому что принесенная вода, которой поэт будет поливать цветы бытия, сама свидетельствует о себе своим существованием.
Так же своим существованием стихия свидетельствует о том, что она и есть творящий абсолют для себя.
А глаголом завещано жечь сердца тех людей, в ком еще нет истины о сущности стихии. Поэт не может относиться к таковым. А истина, в данном случае явленная в образе матери с водой, выполняет завет Тютчева: «Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои –  Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи, – Любуйся ими – и молчи».
А «думать о своей судьбе» – важнейшее предписание поэту. Причем, не менее важное, чем жечь глаголом сердца людей. Думать о своей судьбе, поливая красные цветы совершенства и мастеря лодку, – это и есть процесс самопознания стихии. Сердца людей глаголом уже сожжены. Сейчас важно: думать о своей судьбе – мастеря лодку, не прекращая творение бытия, не давая увянуть совершенству.
И очень важно «лодку мастерить себе» – именно «до ночной звезды», то есть, не опаздывая и не опережая свое время в мироздании, в центре которого – твоя звезда. Причем, узнанная звезда, родство с которой искренне признано поэтом.
У Рубцова это – «звезда полей». От звезды полей, которой было недостаточно лишь пророческого монолога Лермонтова, было светло в горнице Рубцова.
А «ивы кружевная тень» – это стихотворение стихии на стене горницы поэта. «Дремлет» – потому что буря откровения еще только предстоит, стихия сама глаголом жжет сердца поэтов. Именно под ивой, цветению, увяданию и шелесту листвы которой вверила стихия свое откровение о последовательной эволюции бытия, у поэта «будет хлопотливый день». Поэт будет делать то, что нужно делать именно в этот час и в этот день…