Парус одинокий

Как лермонтовский «Парус» позволяет увидеть в мире совсем новое, небывалое? Что олицетворяет белеющий парус?
Это – истина, которую можно просто видеть. Это явление истины миру. «Белеет парус одинокий», но никуда не плывет. Парусу некуда и незачем плыть, некуда двигаться. Истина есть то, что всегда на своем месте. И счастья не ищет и не бежит от счастья.
На таком паруснике абсолют пустился в путь, но пути нет, потому что мирозданию необходимо отовсюду одинаково видеть белеющий в тумане парус.
В образе белеющего паруса поэт показывает Творцу его самого. И вообще, любой гениальный поэтический образ, любая метафора есть демонстрация Творцу его собственного облика, состояния, пути, предназначения. Для чего это нужно? Это нужно для того, чтобы Бог, увидев себя таким, каким его рисует поэт, видит поэт, – и становился таковым. Бог заранее любит и утверждает любое слово своего поэта, если поэт видит Бога воплощенным в непредсказуемой стихии. И Бог становится таким, каким он нужен земле и поэту на этой земле.  «Играют волны – ветер свищет, И мачта гнется и скрыпит... Увы! он счастия не ищет И не от счастия бежит!».
Мир уже сотворен. Он идеален с момента сотворения. Но нет в этом счастья для Бога. Он будто уже и не хочет вспоминать, что это он его создал. Будто и он потом за Блоком повторит: «О, как я был богат когда-то, Да все – не стоит пятака: Вражда, любовь, молва и злато, А пуще – смертная тоска».
Может, в этом причина извечной отстраненности Творца от мира, причина социальной несправедливости – как его попущения?
Смысл Бога творящего – в постоянном, не прекращающемся творении мира. Потому объяснимо и наше такое – творящее – прочтение стихов поэтов.
Каждое проявление стихии – есть импульс Бога, его озарение, вспышка парадокса. Парадоксами, озарениями создавался мир.
В «Парусе» Лермонтов изобразил мгновение спокойствия Бога, его временной усталости, передышки. Это – остановка в пути. Но творение мира не прекращается. Когда у Бога передышка, непредсказуемый мир творит поэт. Но поэту невмоготу это делать; потому поэт каждый миг напоминает Богу о нем самом; о том, кто есть кто. «Тому ль пускаться в бесконечность, Кого измучил краткий путь? Меня раздавит эта вечность, И страшно мне не отдохнуть!».
Бог, кажется, всегда грустен, печален и тревожен. Когда достигнут абсолют, когда создан предел совершенства, остается ощущение трагичности. «Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня? Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный, Плату приявший свою, чуждый работе другой? Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи, Друга Авроры златой, друга пенатов святых?». Бог создал мир раз и навсегда – совершенным в его представлении, и ему нечего совершенствовать в этом мире. Его «миг вожделенный настал; окончен» его «труд многолетний». И только в поэтах он отныне продолжает творение мира… 
Трагедия Христа была трагедией достижения им предела совершенства. Он искал выхода из этого предела. Он намеренно становился несовершенным, взваливая на себя грехи мира. Христос искал «счастия» и бежал от него. Революционеры – так же, убегая от «счастия», искали его. Этот ряд может быть длинным. Декабристы, Некрасов, Блок, сам Лермонтов…
Ощущение трагизма бытия есть форма бытия гения. Именно гениальные поэты во время передышки Бога исполняли обязанности Творца по производству невиданных озарений. Был постоянным и страх: вдруг уже через мгновение не будет новых озарений, новых парадоксов.
Ответственность за творение мира велика. Потому поэт спешит как можно скорее вернуть Богу его «работу». Яркими образами, метафорами, озарениями напоминая ему о том, кто он есть.
Лермонтов именно для Бога рисует белеющий в голубом тумане моря парус.
Бог не любит сложностей, потому поэт рисует очень простой образ. Богу незачем усложнять свое бытие. 
И в чем же нравственный закон для мира? В постоянном, непрекращающемся творении; в отсутствии зазора, в отсутствии пустоты. Только в пустоте может поселиться дьявол.
Белеет одинокий парус в той точке бытия, в которой и начало творения мира, и завершение. «Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой... А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой».
Это поэт зовет бурю – для того, чтобы вдохновился Бог. Поэт призван вдохновлять Бога; воодушевлять абсолют. Воодушевлением абсолюта являются и революции, которые всегда любимы поэтами. Поэты Бога призывают в революционеры, в идеальные устроители мира. Но Бог не всегда прислушивается к поэтам; не всегда его бытие может быть связано с предписаниями поэтов.
Поэт ищет потрясений для абсолюта. Буря и есть образ таких потрясений.
В бурях, действительно, есть покой. Поскольку стихия и есть сам абсолют, стихия и есть сам Бог, то буря свидетельствует о том, что Бог вдохновился, социальная справедливость в действии. «Буря бы грянула, что ли, Чаша с краями полна», – мечтал Некрасов.
Буря свидетельствует о том, что абсолют вернулся к творению себя, поэт достиг результата, выполнил свою важную задачу – вернул к работе стихию, вернул к работе Творца. Стихотворение бывает действеннее молитвы.
Поэт вернул к работе Бога. А вернув к работе Бога, поэт вроде бы освободил себя от великой тягостной работы. Об этом крик Блока: «Молчите, проклятые книги! Я вас не писал никогда!». Потому в буре, свидетельствующем о том, что Бог принялся за дело свое, поэт и находит покой.
Поэт знает о таком своем предназначении и относится к нему – как к обыденному, счастливому и трагичному делу. «И в небесах я видел Бога». Лермонтов от Бога слышит нужные слова. Он сам себе от имени Бога говорит слова: «Пойдешь ли ты через пустыню Иль город пышный и большой, Не обожай ничью святыню, Нигде приют себе не строй». И поскольку эти слова гениальны, они и впрямь дарованы Богом. Лермонтов и впрямь имел право на то, чтобы говорить себе эти слова.
«Струя светлей лазури» и «луч солнца золотой» уже существуют, уже созданы. Они уже не так интересны Творцу, однажды создавшему их совершенными.
А что принесет буря? Не принесет ли гибель миру? Не затопит ли парусник? Как бы то ни было, озарение неостановимо. Эволюция мира, воплощенная в его постоянном творении, в любой момент может принести этому миру гибель. Например, ядерное оружие, способное уничтожить Землю, создано на основе озарений физиков. Может ли поэт, вдохновляющий Бога на постоянное творение уже раз и навсегда сотворенного мира, не чувствовать свою ответственность за существование этого мира? Бог и его глазами видит белеющий парус.
Когда Лермонтов был убит, разразилась в горах буря, был ливень. Бог ли так выражал свое отношение к гибели поэта? Или он даже не знал о случившемся? Или же и это было лишь одним из озарений бытия?
Не этой ли бури Лермонтов искал и просил каждый миг своей жизни? И всегда знал о своей судьбе. «Я раньше начал, кончу ране, Мой ум немного совершит; В душе моей, как в океане, Надежд разбитых груз лежит. Кто может, океан угрюмый, Твои изведать тайны? Кто Толпе мои расскажет думы? Я – или Бог – или никто!».
Или же Бог потому не узнал о гибели поэта, не защитил его – что Бог о поэте знает только в нем самом? Только в нем он заботился о нем, защищал, вдохновлял. И дал волю делать все в своей судьбе?
И может быть, все бытие поэта на земле – есть время передышки Творца? И передышка Творца завершается только тогда, когда гибнет поэт? И, может, только в миг гибели поэта Бог возвращается к своему делу, к своей работе по творению мира?
И вечное существование стихов поэта во времени и пространстве – есть творение мира Богом. Стихи поэта, призванные вдохновить Бога, становятся уже его бытием, его делом, его творениями. У него, сотворившего бытие в завершенном виде, появляется возможность не прекращать творение мира. А в непрекращающемся творении мира – смысл бытия самого Бога. Потому стихи и обретают право вечного существования во времени и пространстве. Поэты потревожили Бога, показав Ему необыкновенным, неповторимым Его же мир.
И это в стихах грянула буря. Это пред глазами Бога сверкнул сияющий и недостижимый парус, который напомнил Богу и о его сияющей и одинокой судьбе.
Бог соглашается со стихами поэта, с их содержанием. Соглашается с метафорой. Бог творит значение этой метафоры. Он по метафоре выверяет уже созданное, совершенное бытие.
Если бы бытие изначально не было совершенным, то в нем даже былинка не качнулась бы на ветру, даже листочек на дереве не шелохнулся бы, не говоря уже о появлении стихов, в которых Бог прочитывает свои мечты.
И метафора становится правдой. Бог утверждает ее, потому что это метафора заставила его содрогнуться, увидеть свой мир таким, каким никогда он не видел свой мир. «Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, И звезда с звездою говорит».
Это Бог содрогнулся, это буря грянула. Буря в стихах и буря в природе оказываются взаимосвязанными во вдохновении Творца, в его разбуженном желании продолжать творение мира.
 Простые образы «Паруса». Предел совершенства, достигнутый абсолютом, уже есть в простых образах, метафорах, идеях. В скрипе мачты, в тумане моря, в далекой стране, в волнах, в ветре, в солнце.
Все, что можно было создать в стихии, создано Богом уже в первый миг творения. Потому Бог и находится в усталом и отрешенном состоянии, что уже все возможное создано. Предел совершенства абсолютом достигнут в первый миг его появления – как абсолюта.
Эволюция мира после этого стала возможна только в стихах, только в сознании поэтов. Они вдохновляют Бога, заставляют его содрогнуться. И тогда он стихи поэтов принимает, утверждает и делает их воплощением творения мира…
Эволюция совершается в парадоксе. Самосознание абсолюта воплощается в метафоре.
Чем можно объяснить несвоевременность поэтов в мире; опережение поэтом своего времени? Поэт приходит в мир, оставаясь в той точке, где эволюция завершается. Поэт всегда находится в конце эволюции, он обречен указывать миру путь в этом направлении.
Белеющий парус – это то, что находится одновременно и в конце творения мира, и в начале…