Стихия Лермонтова

Михаил Лермонтов своей жизнью и поэзией предстает как совершенное проявление стихии. Беспристрастность стихии – вот что такое лермонтовский демонизм. Совершенство истины и красоты существовало и взращивало себя в несовершенстве.
Стихия изначально совершенна. А «несовершенство» стихии – это тот предел ее совершенства, возле которого неуютно человеческому миру, далекому от совершенства.
Лермонтов воплощал стихию, в которой существовал не традиционный абсолют. В этом абсолюте нет зла; и демонизм в этом абсолюте есть воплощение Божьего беспристрастия, без которого невозможно править миром.
Современники поэта свидетельствовали о том, что Лермонтов часто был несносен в жизни, язвителен и зол. Лермонтов и не стремился примириться с земным бытием. Совершенство не может подстроиться под несовершенство мира. Тогда бы мир рухнул, потому что только совершенство – выраженное в текстах поэта – добывает для мира любовь и защиту стихии, во всяком случае – ее снисхождение, которое и есть милость Божья.
Но милость безмерной стихии в отношении мира может реализоваться только в пределах совершенства, обозначаемых и охраняемых поэтом.
Лермонтов знал, что он «не для ангелов и рая всесильным богом сотворен», что он «для мира и небес чужой». Поэт чужой для тех небес, где нет «бога» той эволюции, которую обозначал и воплощал Лермонтов. Но для «бога» этой эволюции, идущей в сердце поэта, он свой, и он понимает это: «И верь безжалостной душою, Что мы на свете с ним одни».
В чем значительность именно Лермонтова, именно его стихов? В том, что бытием именно этого поэта, словами именно этих стихов выражает себя стихия, уже узнавшая, уже знающая  о себе, что она и есть абсолют, она и есть Бог. Потому Лермонтов своими стихами и своим бытием навсегда опережает Россию, опережает мир. Тема изгнания – закономерно одна из основных в его стихах.
Лермонтов изгнан в ту реальность, чтобы обозначить ее существование, где стихия сама есть абсолют, где достигнут предел совершенства. Но там Лермонтов один со стихией. Да, он не очень добр к людям, может, и зол. Но там, где находится он, доброта от него не нужна никому. Стихия, судя по ее многовековому повседневному самовыражению, не нуждается в человеческом сочувствии и нежности.
Демонизм Лермонтова есть то единственное для самосохранения человека состояние, которое возможно наедине с холодной стихией, абсолютом, достигшим предела совершенства.
Там, где достигнут предел совершенства, не требуется сочувственного сердца. Оно требуется для мира, который на пути к совершенству. Любовь и сочувствие к миру – не совершенному, уязвимому, беззащитному проявляли поэты, которые всегда были и остались на пути в то пространство, где предел совершенства уже был достигнут.
Пушкин остался на этом пути.
Лермонтов страдал в том пространстве, он хотел бы, может, и вернуться – на родину. Он любил земную родину – вопреки своей космической гениальности. И он не брал, не хотел забирать с собой в пределы совершенства свою несовершенную отчизну. «Но я люблю – за что, не знаю сам – Ее степей холодное молчанье, Ее лесов безбрежных колыханье, Разливы рек ее, подобные морям; Проселочным путем люблю скакать в телеге И, взором медленным пронзая ночи тень, Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге, Дрожащие огни печальных деревень; Люблю дымок спаленной жнивы, В степи ночующий обоз И на холме средь желтой нивы Чету белеющих берез. С отрадой, многим незнакомой, Я вижу полное гумно, Избу, покрытую соломой, С резными ставнями окно; И в праздник, вечером росистым, Смотреть до полночи готов На пляску с топаньем и свистом Под говор пьяных мужичков».
О чем эти стихи? Эти стихи – о тоске Лермонтова, заточенного судьбой в пределах совершенства. Но ему не дано из этих пределов вернуться на родину, потому что преждевременное совершенство может погубить мир, сломать его. Потому гениальный поэт и бывает заточенным в безысходном контексте совершенства. Ему не нужно, возвращаясь, приближаться к миру. Иначе испуганный мир, стремящийся сохранить себя, сам отдалится, причем, отдалится навсегда от пределов совершенства. Миру во имя существования необходимо находиться на безопасном расстоянии от этих пределов. Лермонтовская тоска о холодном молчанье степей, огнях печальных деревень, избе, покрытой соломой, издали совершенствует этот мир, за что потом он будет благодарен поэту. За то, что не погубил несвоевременным совершенством, завершением творения.
Лермонтову вернуться на родину было невозможно. Не потому, что стихия не отпускала. Она, скорее, была безразлична ко всему. Дело в том, что невозможно вырваться за пределы совершенства, однажды оказавшись в них. «Но для чего живу, страдая, Про это больше знает он». Но «про это» столько же, сколько «он», знал и сам Лермонтов, потому что воля всеведущего была воплощена в судьбе поэта.
Лермонтов даже пытается вернуться в несовершенный мир. Он пишет альбомные, незначительные с точки зрения литературы стихи. Поэт делает попытку быть услышанным Богом, который всемогущ в пространстве несовершенного мира. В этом пространстве он милосерден и гневен, творец и сокрушитель. Но в пределах совершенства он равнодушен и беспристрастен. Таково двуединство вечности, таково ее пространство.
Но Лермонтов сочинил другого Бога. Его поэтическое слово материализовалось, подобно звезде, грому, гранитному утесу над морем. Вернее, Лермонтов увидел этого Бога. А другого он уже увидеть не мог. Он не мог вырваться за пределы абсолюта, потому никакого другого Бога для него не существовало.
Для Лермонтова не существовало бога Пушкина, Тютчева, Фета, Гоголя, Достоевского, Толстого. Что произошло с Лермонтовым, как он оказался в пространстве, в котором не оказались другие поэты?
Ушел ли он от них далеко? Или был настигнут стихией еще в колыбели?
Лермонтов, в силу разных причин  отвергаемый миром, просто отчаянно шагнул в бездну, будучи сиротой. «Пускай меня обхватит целый ад, Пусть буду мучиться, я рад, Я рад, хотя бы вдвое против прошлых дней, Но только дальше, дальше от людей». О чем бы ни были эти стихи по внешнему сюжету, они – о его уходе через бездну в пределы совершенства мира. Потому что в эти пределы заключена и бездна – как песчинка.
Одна земля, одно время, одна территория. Но поэты даже в одном времени существуют в разных пространствах. И мы вправе читать и неожиданно по-своему гениальные стихи, потому что не литературоведение наша цель, а безграничное обозрение целого, единого. Наша цель – собирание этого единого, в котором стихи гениальных поэтов светятся, как «дрожащие огни печальных деревень». Так же, как эти огни созерцателю могут показаться чем угодно, разбудить его необъятное воображение, так и стихи поэтов. Необъятность воображения созерцателя, уходящего дальше смыслового содержания стихов поэта, ценна в качестве поводыря эволюции. Вымысел, над которым Пушкин обливался слезами, есть поводырь эволюции, смысл которой не достижение конечной точки совершенства. Смысл эволюции в том, чтобы не прекращалось творение мира…
А в пространство Лермонтова шел Блок. Он «и сам не понял, не измерил, кому» он «песни посвятил, в какого Бога страстно верил, какую девушку любил». И Блок привел в пространство Лермонтова – Христа. «Впереди – с кровавым флагом, И за вьюгой невидим, И от пули невредим, Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной, В белом венчике из роз – Впереди – Исус Христос».
Христа во главе красногвардейцев Блок привел в пределы совершенства. Только оказавшись во главе красной гвардии, «с кровавым флагом», Христос, кажется, достиг предела совершенства. 
Флаг был кровавым от кровоточащих ран распятого, но воскресшего Христа.
Значит, Христос, обещав несовершенному миру вернуться, ушел в пределы совершенства, где господствовал непредсказуемый абсолют – стихия.
Не будет ли возвращение Христа означать торжество власти и всемогущества абсолюта – стихии? Не он ли есть истинный отец Христа?..
Христу, пришедшему в лермонтовские пределы в блоковской поэме, скорее всего, не 33 года, а 26 лет. И в этом пространстве Христу – из поэмы Блока – предстояло принять лермонтовские страдания. Отвергнутость миром, казнь, гибель…
Природа России, изображенная Лермонтовым, воплощает истину, будто знает о страданиях людей, о социальной несправедливости. Сказано о России: «Ее степей холодное молчанье». Где Бог? Лермонтов увидел холодного, безразличного Бога. И демонизм был не злом, а холодом, отрешенностью Бога, занятого своим делом.
И Лермонтов любил Бога такого, каким постиг его. И свое родство ощущал только с таким Богом.
Но почему был холоден и самоотстранен Бог от мира? Может, он уже чувствовал себя тем, кем всегда в мире чувствует себя поэт? Может, это он говорил: «В очах людей читаю я Страницы злобы и порока»? И может, это он и в бытии другого поэта – Блока – ощущал в мире «смертную тоску»?
Или же мир находился в такой точке своей эволюции, когда Бог ушел в себя – и только решал: брать ответственность за этот мир или не брать. Хотя у него не было другого выбора, кроме как быть Богом, как и у поэта нет другого выбора, кроме как быть поэтом.
Революционеры тоже поэты, причем, они – всегда поэты. Они подталкивали Бога к быстрому принятию решения. Вот что такое революция; и вот почему поэты – всегда революционеры.
В социальной несправедливости, в угнетении крестьян в случае с русскими поэтами XIX века поэт, в данном случае – Некрасов, видит трагический сон Бога, выраженный в отстраненности от человека. «Там били женщину кнутом, Крестьянку молодую», а Бог не заступался. Но зачем ему заступаться, когда на Сенную зашел его поэт, а он сам был в своем поэте, который сказал Богу, воплощенному в поэтической гениальности: «Гляди! Сестра твоя родная!». И поэт реализует право, данное себе самому, тревожить Бога, напоминать ему о мире. Потому лучшие русские стихи, даже когда они о цветах и звездах, в этих звездах и цветах воплощают Бога, который есть стихия.
Поэт – единственный, кто имеет голос, слышный Богу, потому вступает в разговор с абсолютом, напоминая ему, что он и есть абсолют.
Напоминая – не просто словом и значением слова, а совершенством стихотворения, являющегося аргументом того, что предел совершенства существует. Но в этом пределе поэт страдает и тоскует. Тоска, «смертная тоска» поэта в пределах совершенства нужна Богу для существования, а не метафора и не лексическое значение слова. Тоска поэта абсорбирует тоску Бога для того, чтобы Бог становился исключительным сиянием, исключительной радостью бытия.
Вот для чего нужен Богу поэт – заточенный в пределах совершенства. Только в них может существовать Бог. Только там возможно бытие Бога. Поэт определяет этот предел своим стихотворением. В этих пределах возможно всемогущее бытие Бога, способного заступиться за социальную справедливость на земле.
И сегодня сама эволюция от нас требует такого прочтения Лермонтова, такого прочтения поэта. Прочтения вместе со стихией, потому что пределы совершенства не схематичны, они – стихийны, они обозначаются безграничным парадоксом.
Нам необходимо читать стихи вместе с Творцом; нам необходимо творящее чтение стихов, чтение – воспроизводящее парадокс, необходимый человеческому духу и уму для существования возле непредсказуемого, импульсивного сердца абсолюта. Читая стихи гениев, мы воспроизводим парадокс, необходимый для родства с абсолютом, непредсказуемо творящим себя каждый миг.