Это было мастерство

Стихии свои стихи стремился уподобить и Владимир Соколов: «Как я хочу, чтоб строчки эти Забыли, что они слова, А стали: небо, крыши, ветер, Сырых бульваров дерева! Чтоб из распахнутой страницы, Как из открытого окна, Раздался свет, запели птицы, Дохнула жизни глубина». Это – идеал поэзии, недостижимый идеал, но стремление к его достижению движет поэзию.
А идеальная поэзия устроена так, что и горы возле великих поэтов сочиняют стихи. Соколов пишет о Лермонтове, когда говорит о горе Машук: «Машук оплыл  – туман в округе, Остыли строки, стаял дым. А он молчал почти в испуге Перед спокойствием своим. В который раз стихотворенье По швам от страсти не рвалось. Он думал: это постаренье! А это зрелостью звалось. Так вновь сдавалось вдохновенье На милость разума его. Он думал: это охлажденье. А это было мастерство».
Машук сочинял стихотворение. Но не было вдохновения, божественный глагол потому еще не коснулся до чуткого слуха Машука, что Бог разговаривал с Лермонтовым, который в небесах увидел Бога. Потому – «остыли строки, стаял дым». Лермонтов был спокоен в присутствии Творца. Присутствие Бога, увиденного в небесах, и было «зрелостью» Лермонтова. И зрелость Соколова – оттуда же, потому что поэзия едина, в нее, чтобы быть поэтом, достаточно только вжиться, если тебе открылся Бог, который делится с поэтом своим мастерством. Именно Лермонтов соприкоснулся с зрелостью всемогущего мастера, в 26 лет став великим поэтом. С этой зрелостью в той же мере не соприкоснулись ни Пушкин, ни Тютчев.
Соколов описал то уникальное явление, что Лермонтов соприкоснулся с зрелостью всемогущественного мастера. Отсюда – «охлаждение», отсюда – холод Лермонтова. Поэту можно полностью довериться милости разума Творца. Лермонтов вжился в этот разум – и стал гениальным поэтом. Это и было высшее поэтическое вдохновение. Не случайным было и место такого вдохновения – Кавказ, гора Машук. Здесь – на мыслящем ландшафте – проявилась зрелость Бога, и Лермонтов оказался на этой земле. Сюда вела поэта его судьба. Здесь гора писала совершенное стихотворение. Гора писала тяжелое стихотворение, которому внимали ангелы, замеченные Лермонтовым «в небе полуночи».
Переводил ли Лермонтов это стихотворение на родной язык? Лермонтов потому и вечен, что поныне переводит это стихотворение. Потому и классическая поэзия вечна, что бесконечно выражает короткое мгновение проявления зрелости всемогущего мастера. А он, как всякий поэт, не застывает в своей зрелости, вновь сомневается в совершенстве мира. И ему тоже кажется, что «средь детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». И тогда творчество всемогущего мастера проявляется в ураганах, метелях, землетрясениях, извержениях вулканов, штормах, тишине полей и лугов, гордой смиренности гор. Стихийные бедствия – отчаянная попытка природы сочинить иные стихи, превзойти себя – но это невозможно.
В это время рядом с великим мастером оказываются иные поэты. Например, Некрасов, Фет, Соколов: «Вдали от всех парнасов, От мелочных сует Со мной опять Некрасов И Афанасий Фет. Они со мной ночуют В моем селе глухом. Они меня врачуют Классическим стихом. Звучат, гоня химеры Пустого баловства, Прозрачные размеры, Обычные слова». Это – всемогущий мастер вернулся в пору поэтического младенчества, вновь учится складывать в строки самые обычные слова. Но это – абсолютный мастер, потому – «И хорошо мне... В долах Летит морозный пух. Высокий лунный холод Захватывает дух». Дух захватывает от близости с ним, который есть вся стихия. И поля, и океаны, и горы, и небеса – творят, сочиняют стихи, в которых все мироздание соединено воедино, в которых ягода, спрятавшаяся в траве, соединена с луной, падающая звезда соединена с безлюдной пустыней, а шелест дерева в одном конце света связан с плеском воды в другом конце мира. Мастер, в котором живет вся стихия, может существовать – только сочиняя вселенские стихи.
Услышать эти стихи и записать их – и есть дар Божий. Соколов услышал: «Упаси меня от серебра И от золота   свыше заслуги. Я не знал и не знаю добра Драгоценнее ливня и вьюги». Не просто ливень и вьюга дороги поэту, но ливень и вьюга – которые уже есть стихи мастера, то есть – живыми увиденные поэтом, постоянно и беспрестанно творящиеся: «Им не надо, чтоб я был иной, Чтоб иначе глядел год от года. Дай своей промерцать сединой Посреди золотого народа. Это страшно – всю жизнь ускользать, Убегать, уходить от ответа. Быть единственным –   а написать Совершенно другого поэта». И они знают поэта такого, каким он призван в мир Богом, они не забывают первозданный портрет поэта. Большой поэт в явлениях природы узнает свой истинный портрет. Но животворящее место поэта – «посреди золотого народа», как место цветка – среди золотого луга. А что есть  «золотой народ»? Это – народ, просвещенный поэзией. В том числе – просвещенный «золотым веком» поэзии; просвещаемый золотой вечностью природы.
Соколов чувствует огромную проблему поэта, не оказавшегося вдруг «посреди золотого народа», не оказавшегося в контексте идеального народа, способного к восприятию стихотворения. Поэт возможен только «посреди золотого народа», который на протяжении многих веков на том или ином ландшафте совместно просвещают поэты и природа. Бродский писал о таком идеальном народе – увидев его в образе народа-реки.
Но поэту самому необходимо быть способным к подвигу – принять смиренно судьбу поэта. Бог задал простой и единственный вопрос: будешь ли поэтом? Он ждет ответа – судьбой и стихами поэта. И каждому поэту необходимо отвечать Богу своей судьбой и своими стихами, а не судьбой и стихами Лермонтова, Некрасова или Фета, не чьей-то грандиозно счастливой или гениально трагической судьбой.
Можно ли от Машука, теперь уже постоянно пишущего только лермонтовские стихи, услышать свое единственное стихотворение? От Бога, и возле Машука, и среди пшеничных полей есенинской Рязанщины, и на берегу моря, где с морем прощался Пушкин, можно каждому поэту услышать только свои стихи. Для каждого поэта у Бога есть неповторимое стихотворение…