Начни с себя...

В свое время я выразил намерение опубликовать некоторые из своих рецензий, которые мне приходилось составлять на произведения, обсуждавшиеся на заседаниях литобъединения «Красная Пресня» (которым руководил в то время незабвенный Вадим Валерьянович Кожинов), в надежде, что может быть для кого-то это окажется интересным, а то и полезным. Две из этих рецензий были опубликованы ранее (http://www.stihi.ru/2009/11/28/9167 , http://www.stihi.ru/2009/12/01/6164 ); настоящая рецензия - третья в этом ряду.

Когда в одном из последних номеров «Литературной газеты» на глаза мне попался обзор журнальной критики за октябрь 1986 г. (Ш. Умеров, «Начни с себя»), я испытал некоторую досаду. Во-первых, автор дал обзору название которым я хотел озаглавить настоящую рецензию. Во-вторых, я предположил, что Ш.Умеров не сможет обойти вниманием статью Александра Казинцева в десятом номере журнала «Наш современник», а оценки совпадут с моими, и мне сегодня фактически не о чем будет говорить. К счастью (или к несчастью) оказалось, однако, что высказывания Ш. Умерова по поводу статьи А. Казинцева лишь в малой степени совпадают с моими соображениями, и поэтому сегодня я могу поделиться ими, не опасаясь упреков в повторении чужих мыслей.
Если и не все, то по крайней мере некоторые из трудностей, переживаемых в последние годы нашим обществом, были вызваны к жизни многолетним, на протяжении десятилетий разрывом между словом и делом. Провозглашаемые нами прекрасные, гуманные цели и лозунги на практике нередко нарушались, причем зачастую людьми, поставленными и призванными практически их реализовывать. Естественно, что в ряду других причин также и это обстоятельство привело к тому, что мы сейчас называем «трудностями» или «явлениями застоя», поскольку термин «кризис» как-то не принято применять по отношению к соответствующим социальным и экономическим явлениям нашей внутренней жизни. Поэтому надо отдать должное Александру Казинцеву, который, наверное, первым охарактеризовал признаваемое всеми неблагополучным положение в литературной критике последних лет как кризис, отметив, что «кризис критики – это не изолированное явление. Оно отражает СИТУАЦИЮ – общественную, бытовую, социальную».
Анализу различных явлений, в которых, по мнению А. Казинцева, этот кризис проявляется, и посвящены две его статьи – «Простые истины» и «Взыскательная критика и ее противники» («Наш современник», 1986 г., №№ 10, 11), которые мы сегодня обсуждаем.
К чему призывает А. Казинцев – это хорошо и кратко сформулировано в упомянутом выше обзоре Ш. Умерова: «… соблюдать точность в обращении с чужими высказываниями; в споре не задевать личность оппонента; любить не столько себя, сколько литературу; понимать разницу между документом опубликованным и неопубликованным; иметь мало-мальски определенные эстетические принципы; избегать групповщины; не путать товарищество с ярмарочным рекламерством и не замалчивать тех, кто с тобой ещё не приятельствует; соотносить свои выводы и оценки с исторической и литературной действительностью; заботиться о развитии художественного процесса; ощущать ответственность за общее дело…». Ставшие обычным делом отступления от этих принципов А. Казинцев рассматривает как признаки «кризиса критики».
Мне кажется, в нашу задачу не входит выяснение того, следует ли нынешнюю ситуацию в литературной критике трактовать именно как кризис. Независимо от того, имеются ли для такого утверждения достаточные основания или нет, одно несомненно: те отрицательные явления, о которых говорит А. Казинцев, представляют зло, с которым необходимо бороться. Поэтому мне хотелось бы сосредоточить внимание на том, в какой же степени статьи самого А. Казинцева как произведения критического жанра соответствуют уровню той задачи, ради решения которой были написаны. А задача эта очевидна: обозначить и разоблачить зло, и тем самым способствовать его искоренению.
Надо ли говорить о том, что достижение подобной цели – дело очень и очень непростое. Чтобы подчеркнуть это обстоятельство, приведу одну цитату из статьи театрального критика Марка Любомудрова  «Театр начинается с родины», о которой упоминается в первой из обсуждаемых статей А. Казинцева. Хотя статья М. Любомудрова в целом посвящена положению дел в театре и театральной критике, всё же цитируемый из неё абзац вполне можно отнести и к ситуации в литературной критике (во всяком случае, если она такова, какой видится А. Казинцеву). Вот этот абзац:  «Настораживает распространившееся ныне отношение к отечественной художественной культуре (и к жизни, в ней запечатлённой) как бы со стороны, с некоторым недоумением или холодноватой усмешкой; взгляд на неё не изнутри, а снаружи, иногда и с потребительским интересом, не лишённым корысти. Но прикрыто обычно всё вполне «правильной» ортодоксальной фразеологией. За хорошо отутюженным фразеологическим мундиром не всегда можно распознать, искренне ли имярек утверждает хорошие мысли или только маскируется ими, разрушает ли он доброе по незнанию – так сказать, не ведая, что творит, или с умыслом. В наше время стало особенно важным и необходимым умение отличать правду от лицемерия, истину – от тонких подделок и подмен».
В качестве небольшой иллюстрации того, как непросто провести такое различие применительно к критике, приведу ещё две цитаты.
Вот один критик пишет о другом» «… Задачу свою критик ограничил стремлением побольнее уязвить автора, о котором он взялся писать, выставив его в как можно более неприглядном виде, а посему и делает он это в выражениях намеренно оскорбительных… Нет в статье молодого критика ни элементарного желания понять поэта (без которого зачем садиться за критическую статью?), ни даже охоты развернуть собственную аргументацию…».
Другой же критик не остается в долгу у первого, и в свою очередь так о нем отзывается: «… характерный прием молодого критика – не спорить с оппонентом, а всеми средствами стараться скомпрометировать его…», и далее: «… Нельзя же … специализироваться либо на разносах, либо на восторженных откликах, даже не ставя перед собой задачу понять автора».
Вот так, почти в одних и тех же выражениях обвиняют друг друга в одних и тех же грехах два принципиальных литературных противника. Для тех, кому эти выдержки незнакомы, могу сообщить, что в первом случае мы имеем дело с высказыванием критика Андрея Мальгина о критике Александре Казинцеве, во втором же – Александра Казинцева об Андрее Мальгине. Напомню, что именно критическую деятельность Андрея Мальгина Александр Казинцев считает «… характерным порождением тех процессов…», которые он рассматривает как свидетельство кризиса критики. Если же основываться на высказываниях Андрея Мальгина, то очень даже запросто можно прийти к выводу, что выступление А. Казинцева направлено не по адресу…
Я не буду пытаться ответить на вопрос, кто же из двух «молодых критиков», как они снисходительно друг друга величают (кстати, во второй из обсуждаемых нами статей А. Казинцев именует А. Мальгина уже «юным критиком»!), прав. Мне хотелось, как я уже ранее сказал, понять, насколько обсуждаемые нами статьи А. Казинцева могут способствовать преодолению «кризиса критики» хотя бы в некоторых из тех его проявлений, которые отмечает сам автор. Мне представляется бесспорным, что наилучшим образом Александр Казинцев выполнил бы свою задачу, если бы в его статьях не проявлялись симптомы тех самых негативных явлений, с которыми автор пытается бороться.
Я с большой симпатией всегда относился к критику Александру Казинцеву, и потому с не меньшим сожалением должен констатировать, что в указанном выше смысле его статьи очень и очень далеки от эталона и, скорее всего, могут добавить немало увесистых аргументов его оппонентам. Это не относится к декларативно-установочной стороне статей, здесь, по-моему, всё в порядке. Но их содержательная сторона представляется мне далеко не безупречной, более того, находится в противоречии с позитивной программой автора.
Прежде всего, я не могу согласиться с тем, как и в каком тоне в ряде случаев квалифицирует А. Казинцев приводимые им конкретные примеры, долженствующие убедить читателей в деградации критики вообще и конкретных критиков в частности.
Вот он пишет о том, как критик Андрей Нуйкин в одной из своих статей допустил грубый промах: объективно получается, что А. Нуйкин привел нелестное высказывание одного автора в таком контексте, что оно оказалось направленным не по тому адресу. Я был бы согласен с тем, что это – грубейшая ошибка критика, вопиющий брак, причину которого даже трудно объяснить, нечто вроде «зевка» гроссмейстера (в поисках найти этому объяснение я даже пытался связаться по телефону с А. Нуйкиным, но оказалось, что он в отпуске). Но я не могу согласиться с А. Казинцевым в том, что это – не досадная грубая ошибка, не халатность и безответственность, а совершенно сознательно использованный нечестный прием. Вполне возможно, что у меня слишком наивные представления о пределах допустимого в нашей критике, но всё же мне кажется, что для подобных утверждений необходимо иметь неоспоримые аргументы.
Ещё более несправедливо, по-моему, обходится А. Казинцев с другим подвернувшимся ему, видимо, под горячую руку критиком – Евгением Бунимовичем.
Здесь уместно сделать небольшое отступление. Разбираемые нами статьи А. Казинцева относятся к жанру, часто именуемому как «критика критики». Следовательно, то, чем мы сейчас занимаемся – это «критика критики критики». Но чем выше возносятся этажи такой критической постройки, тем дальше удаляется разговор непосредственно от литературы, т.е. от тех вопросов, которые могут представлять общий интерес, внимание всё больше сосредотачивается на том, кто, что, как, когда и в каком контексте сказал, т.е. на вопросах, всё в большей степени представляющих интерес лишь для непосредственных зачинщиков подобных дискуссий. Но раз уж мы взялись за такое дело – за «критику критики критики», то следует постараться сделать это максимально добросовестно, поэтому прошу меня извинить, если в чём-то мои соображения покажутся чересчур затянутыми и занудными.
Так вот, возвращаясь к Евгению Бунимовичу, напомню, что в журнале «Юность» (№ 4 за 1986 г.) была опубликована его статья «Четыре дебюта». За что же Е. Бунимовичу досталось от А. Казинцева? Вот за эти строки: «… Может быть, поэтому критик В. Куницын, разбиравший повесть Ю. Вяземского в ряду других на страницах журнала «Наш современник», увидел в главном герое повести «Шут» лишь унизительное кривляние злобного негодника, а в самой повести – красочное описание гнусностей. Впрочем, такой взгляд на подростка не нов. Им охотно делятся со всеми желающими вечно недовольные старушки, сидящие у каждого подъезда».
Я могу понять, когда один критик не соглашается с другим. Но мне непонятно, какие такие важнейшие причины побудили А. Казинцева учинить форменный разнос бедному Е. Бунимовичу. Вот как он это делает (здесь мне опять придется привести довольно длинную цитату из статьи А. Казинцева):
«Е. Бунимович упрекает В. Куницина, не так давно выступившего в «Нашем современнике» с разбором произведений молодых прозаиков, в том, что тот «увидел в главном герое повести «Шут» лишь унизительное кривляние злобного негодника, а в самой повести – красочное описание гнусностей». Дебютант, видимо, желая продемонстрировать лихость только что заточенного критического пера, тут же делает стремительный выпад: «Впрочем, такой взгляд на подростка не нов. Им охотно делятся со всеми желающими вечно недовольные старушки, сидящие у каждого подъезда». Порадоваться бы остроумию критика «Юности» – его сравнение весьма ядовито. Да только ведь «старушки», которым он уподобил В. Куницина, не всю жизнь сидели у подъездов. В сорок первом им было двадцать пять… Не они ли отстаивали бесконечные смены в холодных цехах, не им ли приходилось оплакивать братьев, любимых, отцов? Критику следовало бы не отмахиваться от мнения людей, имеющих такой жизненный опыт. И уж, во всяком случае, не поминать их ради красного словца с этакой иронической усмешкой. Но это попутное замечание. Что же до статьи В. Куницина, давшей Е Бунимовичу повод продемонстрировать остроумие, то не мешало бы критику посмотреть хотя бы, о чём она. Статья посвящена отнюдь не характеристике героя повести «Шут», а рассмотрению первых книг молодых авторов».
Так вот, сначала замечание по поводу «старушек». То, как А. Казинцев отчитывает Е. Бунимовича за этих самых «старушек», поневоле склоняет к мысли о том, что, возможно, не лишено оснований высказывание того же А. Нуйкина относительно критики в журнале «Наш современник». А высказался А. Нуйкин так: «… Одна странная черта проскальзывает в критических публикациях журнала. Периодически в ходе острых споров на его страницах можно встретить интонации, когда автор как бы стремится привлечь внимание к высокому качеству своего патриотизма, а с другой – к явной его нехватке у оппонента и иже с ним». Лично мне кажется, что в замечании А. Казинцева в адрес Е. Бунимовича по поводу «старушек»  можно усмотреть следы тех попыток скомпрометировать оппонента, о которых сам А. Казинцев отзывается как о приёмах, недопустимых в серьёзной полемике.
Теперь несколько слов по существу в свете призыва А. Казинцева к точному цитированию. Уже первая из обсуждаемых его статей начинается словами: «Начну с элементарного – ответственности за точность в обращении с чужими высказываниями, с профессиональной добросовестности. Казалось бы, тут и говорить не о чем – добросовестность должна быть неотъемлемым качеством критики. Говорить, однако, приходится…».
Вот давайте и поговорим. Только предварительно приведу ещё одно высказывание А. Казинцева на ту же тему из его статьи в «Литературной России», опубликованной в своё время в рамках дискуссии о проблемах молодой поэзии: «… нанизывание цитат – занятие прихотливое, комбинации получаются самые разнообразные». Какая же комбинация получилась у самого А. Казинцева в данном конкретном случае? Когда он цитирует Е. Бунимовича, то начинает цитату с середины фразы, со слов: «… увидел в главном герое повести «Шут» лишь унизительное кривляние злобного негодника» и т.д. И затем А. Казинцев выговаривает Бунимовичу по поводу статьи Куницына: «… не мешало бы критику посмотреть хотя бы, о чём она. Статья посвящена отнюдь не характеристике героя повести «Шут», а рассмотрению первых книг молодых авторов».
Но если бы А. Казинцев процитировал Е. Бунимовича не с середины фразы, а с самого начала, то у него не было бы оснований для подобного назидания, потому что у Бунимовича, напоминаю, написано черным по белому: «Может быть, поэтому критик В. Куницын, разбиравший повесть Ю. Вяземсого В РЯДУ ДРУГИХ…». Обращаю ещё раз внимание: разбиравший ПОВЕСТЬ, а отнюдь не только её героя, и В РЯДУ ДРУГИХ, а не её одну. Так что при ознакомлении с первоисточниками некоторые претензии А. Казинцева к Е. Бунимовичу выглядят довольно надуманными, а сама комбинация – как говорится, состоящей из трех пальцев…
Мне вообще показалась чрезмерной та страстность, если не несдержанность, с которой А. Казинцев бичует А. Нуйкина и Е. Бунимовича. Особенно это очевидно по отношению ко второму, которого, казалось бы, на первых порах надо благожелательно поправлять, отечески наставлять и воспитывать. Но оба упомянутых критика, наряду с подлинными и мнимыми ошибками, совершили, видимо, непростительный грех: хотя и в мягкой форме, но всё же публично выразили в чем-то своё несогласие с тем, что могли прочитать на страницах «Нашего современника». И создается впечатление, что горячность выступления А. Казинцева протии них – это импульсивная реакция на призывный клич: «Наших бьют!». А это уже есть симптом того, что называется групповщиной, борцом против которой А. Казинцев себя считает.
Размышляя над причинами неоправданной агрессивности А. Казинцева по отношению к Е. Бунимовичу, я склонялся к той мысли, что всё дело в проявленной последним неосторожности дебютировать в качестве критика на страницах «Юности». Вторая статья А. Казинцева превратила это моё предположение в уверенность. Похоже на то, что принципиальные литературные вопросы в полемике двух журналов – «Нашего современника» и «Юности» – незаметно для самих участников и, может быть, вопреки их намерениям, но неуклонно вытесняются другими, диктуемыми превратно понимаемой необходимостью поддержания собственного престижа  и всяческого умаления оного в отношении оппонента.
Нельзя не отметить ещё одну странность. Когда оппоненты журнала «Наш современник», в частности, А. Мальгин, отмечают неопровержимые недостатки в его публикациях, то А. Казинцев пишет в таком миролюбивом тоне: «Конечно, в публикациях журнала и конкретно в тех, что названы критиком «Юности», есть и недочёты. Встречаются и поспешные обобщения, и недостаточно четкие характеристики, а порою и досадные неточности… Никто, разумеется, не станет возражать, если  СЕРЬЕЗНЫЙ КРИТИК рассмотрит все эти недочёты, поможет устранить неточности. Такая работа будет на пользу общего для всех ЧЕСТНЫХ литераторов дела».
Отсюда с очевидностью следует, что поскольку А. Мальгин по классификации А. Казинцева к категориям СЕРЬЕЗНЫХ и ЧЕСТНЫХ критиков никак не относится, да к тому же ещё является и НЕДОСТАТОЧНО АВТОРИТЕТНЫМ (спрашивается, недостаточно авторитетным для кого?), то он и не имеет права указывать даже на очевидные и неопровержимые промахи и просчёты. А от критиков, которых А. Казинцев считает СЕРЬЕЗНЫМИ, он ожидает только ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОЙ помощи в устранении этих самых недочётов. Так почему же СЕРЬЕЗНЫЙ критик (разве не так?) А. Казинцев не проявляет подобной благожелательности, как это проявилось в случае с начинающим критиком Е. Бунимовичем, или с тем же А. Нуйкиным?
В ряду недостойных приёмов, характерных для представителей недобросовестной критики А Казинцев называет замалчивание. Не знаю, как в отношении ЗАМАЛЧИВАНИЯ, но один из примеров УМОЛЧАНИЯ можно обнаружить хотя бы в первой же из обсуждаемых статей. Речь идет вот о чем.
А. Казинцев очень сурово отчитывает Юрия Кузнецова за восторженность, с которой тот в своей краткой рецензии на страницах «Литературной учебы» оценивает появление в нашей литературе поэта Виктора Лапшина. И даже, в конце концов, не за восторженность, а за завышенные, по мнению критика, оценки стихотворений подборки Виктора Лапшина, которые были опубликованы в том же номере «Литературной учебы».
Иметь собственное, независимое мнение о литературном произведении – не только право, но и обязанность критика. И в том, что оценки критика Казинцева в данном случае расходятся с оценками поэта Кузнецова, нет ничего криминального или противоестественного. Криминал же и противоестественность усматриваются мной в другом.
Дело в том, что наряду с рецензией Юрия Кузнецова в том же номере «Литературной учебы» опубликована и рецензия Вадима Кожинова, давшего тоже чрезвычайно высокую оценку стихам Виктора Лапшина, хотя и в других выражениях. Но мы-то понимаем, что даже сдержанная похвала критика Кожинова для любого автора значит ничуть не меньше, чем бурные проявления восторга поэта Кузнецова. Тем не менее, А. Казинцев полемизирует ТОЛЬКО с Юрием Кузнецовым, а о рецензии Вадима Кожинова даже не упоминает. На месте Вадима Валерьяновича я бы, наверное, просто обиделся, а на месте оппонентов А. Казинцева не преминул бы обвинить последнего в следовании не только литературным соображениям. Ведь поневоле возникает вопрос: почему А. Казинцеву понадобилось умолчать о рецензии Вадима Кожинова? Точный ответ на это может дать только сам А. Казинцев, а прочим остается только высказывать по этому поводу свои догадки, среди которых не исключены и подозрения в наличии у критика и каких-то конъюнктурных соображений. Лично у меня есть две версии. По одной из них А. Казинцеву важно было, не отвлекая внимание читателей ни на что другое, последовательно провести мысль о том, что чрезмерное захваливание поэта в пору его дебюта может весьма отрицательно сказаться на его последующем творчестве, и подкрепить эту мысль примером самого Ю. Кузнецова (в трактовке А. Казинцева, конечно). В угоду этому он и оставил за бортом то обстоятельство, что публикация Виктора Лапшина сопровождалась не только восторженной рецензией Юрия Кузнецова, но и чрезвычайно положительной рецензией Вадима Кожинова (к слову, совсем недавно Вадим Кожинов косвенно подтвердил свою высокую оценку поэта Виктора Лапшина, процитировав в своей статье в журнале «Москва» его стихи в одном ряду со стихами Лермонтова, Блока, Рубцова). Вторая версия такова. Упомянув несколько ранее в своей статье Вадима Кожинова в перечне критиков, которых А. Казинцев считает ОПЫТНЫМИ, СЕРЬЕЗНЫМИ специалистами своего дела, он предпочел умолчать о рецензии Вадима Валерьяновича, поскольку в противном случае СЕРЬЕЗНЫЙ критик Кожинов мог оказаться как бы причастным к захваливанию, т.е. к одному из тех явлений, которые А. Казинцев рассматривает как симптом кризиса критики. При этом А. Казинцеву пришлось бы, конечно, поставить в вину В. Кожинову и захваливание самого Ю. Кузнецова. Мне кажется, что такая проблема перед критиком стояла, и он после долгих размышлений предпочел все же пойти по скользкому пути – по пути умолчания…
Уже не в первый раз, в том числе и в статье «Простые истины», А. Казинцев с сарказмом отмечает, как превозносят друг друга, возводят друг друга в ранг «талантливых» молодые литераторы, группирующиеся, в частности, вокруг журнала «Юность». Конечно, это неприлично. Но также не очень скромно возводить в ранг «умного критика» самого себя, объявлять себя продолжателем традиций Белинского и Гоголя, а у А. Казинцева такая тенденция прослеживается. Разбирая рецензию И. Штокмана на поэму Е. Евтушенко «Фуку», он критикует недостатки рецензии, а заодно и недостатки поэмы, после чего тут же резюмирует: «Критика ответственна перед читателем, который нуждается в совете профессионального ценителя, да и просто в умном собеседнике, способном и обратить внимание на действительно талантливое, главное, общественно значимое произведение, и рассмотреть его достоинства и недостатки». В контексте статьи А. Казинцева мало у кого могут остаться сомнения в том, кого же именно следует считать «профессиональным ценителем» и «умным собеседником».
Не очень симпатичным и выходящим за рамки литературных вопросов выглядит стремление А. Казинцева классифицировать литераторов по каким-то странным критериям, наклеивая положительные или отрицательные ярлыки. Что, например, может означать вот это: «… не гремит негодующий глас общественности, когда ДОСТОЙНЫЙ автор подвергается нападкам ПОСРЕДСТВЕННОСТИ»? Очень интересно было бы ознакомиться со списком авторов, которых А. Казинцев считает ДОСТОЙНЫМИ, ну, а заодно и тех, которые НЕДОСТОЙНЫЕ. И к чему вообще может прийти критика, если ее представители вместо аргументированного спора с оппонентами будут отмахиваться от них как от назойливых мух, объявляя ПОСРЕДСТВЕННОСТЯМИ.
Немного отвлекаясь, не могу все же не вставить несколько слов и в полемику между А. Мальгиным и А. Казинцевым по поводу статьи последнего «Механика успеха или индивидуальность нового типа». А. Мальгин пишет: "Соглашаясь с некоторыми оценками, содержащимися в этой статье, я тем не менее не могу принять самого тона, в котором они были высказаны». На что А. Казинцев ответствует: «Оценки (по крайней мере некоторые из них) признаны справедливыми. Казалось бы, чего же спорить?».
Но ведь ясно же, что Мальгин в данном случае спорит не с оценками, он высказывает свое несогласие именно с ТОНОМ, в котором они были сделаны. Казинцев же считает, что победителей не судят, раз он В ПРИНЦИПЕ прав, то все остальное не суть важно. Однако, следуя этой логике, можно дойти и до самооправдания в использовании запрещенных (для других, разумеется!) приемов во имя достижения благородных целей, поскольку открыто утверждается принцип: не важен метод, важен результат. Не отсюда ли и проистекают те недостатки, которые видятся мне в обсуждаемых статьях А. Казинцева?
А. Казинцев справедливо пишет, что следует различать резкую литературную полемику и «бытовую» грубость. Но разве не как проявлением утонченной бытовой грубости можно тратовать то, что во всей большой статье «Механика успеха…» А. Казинцев, по-моему, ни разу не назвал Петра Вегина Петром Вегиным или хотя бы П. Вегиным (за исключением мест, где ему приходится цитировать других авторов), он для критика – просто некий Вегин, человек без имени. Это, по-моему, в данном случае не только грубо, но в какой-то мере и непрофессионально, поскольку хорошего там или никудышнего поэта, но читатели знают именно Петра Вегина.
Не знаю, согласится ли Александр Казинцев хотя бы с некоторыми из моих замечаний. Возможно, в чем-то или даже во многом я ошибаюсь. Но думаю, что ему будет полезно узнать о своих статьях мнение не только постоянных, многоопытных и пристрастных оппонентов, но и обычного (к тому же благожелательного) читателя, который искренне желает, чтобы принципы, руководствоваться которыми А. Казинцев призывает своих коллег – критиков и вообще литераторов, наконец-то восторжествовали.
Закончить же свое выступление я хотел бы вот на чем. Совсем недавно в «Литературной России» в связи с 275-летием со дня рождения М.В. Ломоносова опубликована с сокращениями его статья «Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенных для поддержания свободы философии». Вот какие мысли высказывал Михаил Васильевич два с половиной века тому назад:
«Чтобы быть в состоянии произносить искренние и справедливые суждения, нужно изгнать из своего ума всякое предубеждение, всякую предвзятость и не требовать, чтобы авторы, о которых мы беремся судить, рабски подчинялись мыслям, которые властвуют над нами, а в противном случае не смотреть на них как на настоящих врагов, с которыми мы призваны вести открытую войну… Прежде чем бранить и осуждать, следует не один раз взвесить то, что скажешь, для того, чтобы быть в состоянии, если потребуется, защитить и оправдать себя».