Святитель Ермоген

Отрывок из поэмы




Экспансия


За крепко сплочённым дубовым столом
Два пана вельможных негромко
Беседу вели. Печь дышала теплом,
Иконы мерцали в потёмках.

Бесхитростным был запоздалый обед:
Бутылка вина из запасов,
Две курицы, яйца, гусиный паштет
И жбан монастырского кваса.

Был гетман коронный Жолкевский  угрюм,
Полковник Гонсевский,  напротив,
Был с виду беспечен. Но рой тяжких дум
Обоих терзал, разохотив

К речам без намёков. Полковник внимал
 Седого бойца наставленьям
И с хрустом куриные члены ломал
Меж тем и другим откровеньем.

 – Послушай-ка, пан Александр, что скажу –   
Пан гетман крутнул сивым усом.
– Я честью своей, как и ты, дорожу
И не был злодеем и трусом.

Однако же рад, что без крови Москва
Под польскую руку решилась
Отдаться. Судьба, знать, её такова,
Раз чудо сие совершилось.

Из чаши отпил. Пожевав, произнёс:
– Не ведаю, что под Смоленском
Задумал король, только чует мой нос –
Политика эта не с блеском

Творится. И надобно мне убедить
Его королевскую милость:
Едино лишь принца на трон посадить
Готова Москва; что пролилось

На Речь Посполитую манной Небес
Нежданное это решенье.
Мир схизмы к нам в руки без битвы и весь
Идёт. Было б только терпенье.

– Увы, пан король слишком нетерпелив,
И сам на престоле российском 
Желает воссесть…


– … кровью польской залив
Чужую страну. Впрочем, с риском

Остаться ни с чем. Мне юлить не к лицу.
Я крест целовал перед Богом
И знатью московской, что принца к венцу
Явлю – и конец всем тревогам.

С Москвою войну продолжать не резон,
Да видно судьба, коли шведы
В союзе с Россией. И наш гарнизон
В Москве должен стать и изведать

Немало хлопот. Жаль жолнеров. Пусть им
Войны зреть лицо доводилось
Не раз, ждёт их лихо, коль не убедим,
Его королевскую милость.

Вздохнув, повторил: Посему говорю:
С Москвою войны не желаю,
Но верой и правдой служа королю,
Тебя в граде сем оставляю.

Дождись Владислава любою ценой.
Со свитой ли, с войском коронным
В Москву он придёт, овладеет  страной
И  Римом спасёт миллионы.

В улыбке расплывшись, Гонсевский в ответ:
– Всё выполню, пане коронный.
А воинства польского доблестный цвет
От бед здешних заговорённый.

Средь русских немало радеющих нам 
(И чернь в их руках, и скарбница ).
И стены крепки, и по всем сторонам
Арматы . Что может случиться?

Жолкевский на это ответа не дал.
Сказал, что чуть свет отбывает
Со скарбом. (На сколько державный подвал
Честной муж облегчил? Кто знает?)

               

Святитель Ермоген. Просветление


В палатах, в больной нестроеньем Москве
Владыка, за фразою фраза,
Чеканил слова, воззывая к пастве
Без гнева, без слёз, без экстаза.

Решётчатых окон печать как декор
Ложилась на стол невысокий.
Скрипело перо. Верный инок был скор,
Чертя воспалённые строки.

Вдруг с грохотом дверь распахнулась. Вошли,
Нестройно стуча сапогами
(Бумаги в руках, в поясах кошели),
Три мужа, тряся бородами.

По жесту владыки монах молодой
Безропотно келью оставил.
От тройки вошедших пахнуло бедой,
Попранием дедовских правил.

Измены удушливой сладостный тлен
Наполнил святые палаты.
«И ты с ними, князь?» –  произнёс Ермоген.
Мстиславский  застыл виновато.

«Безродный» Андронов  да дьяк Салтыков 
К владыке без всякого чину
Тотчас приступили и с разных боков
Свою изложили кручину:

Что, дескать, крулевич на трон не готов
Московский немедленно сести –
Сидеть среди русских невежд и шутов 
Немного крулевичу чести.

Вот Зигмунт , его многомудрый отец,
Готов тот же час, быв запрошен,
Для блага простых огрубевших сердец
Взвалить на себя эту ношу.

Владыка поднялся. Нахмурясь, спросил
Без гнева в суровой печали:
Кто принял решенье, когда огласил,
И то ли, слепцы, намечали?

Е р м о г е н

Честны ли вы, чада, пред Богом, людьми?
Честны ли вы перед собою?
А думные что же? Средь этих седми
Никто ль не подвергся разбою?

М с т и с л а в с к и й

Честны ль мы, владыко? Честней не сыскать.
Вот думных рука,.. вот печати…
Спасать надо царство. От черни спасать –
Погубит, дай только почати.

А н д р о н о в

Владыко, согласьем своим укрепи
Сии настояния наши.
Не медли с решением. Поторопи.
День завтрашний скуден и страшен.

С а л т ы к о в

Москву залучив, Зигмунт – славный король
Тебя наградит, чем захочешь.
Пойдёшь поперёк – нас убогих уволь –
Беду на себя напророчишь.

Е р м о г е н

Изменники, воры и род ваш лукав. 
Не вы ль на кресте присягали:
Коль в вере святой бысть крещен Владислав –
Он царских преемник регалий?!

С а л т ы к о в

Тебе ли, упрямец, не всё ли равно,
Что Зигмунт, что сын его юный?
Прострётся владычняя длань над страной –
И в лад заиграют все струны.


Е р м о г е н

Безумцы! Коль станет над нами папист –
Се пагубный яд, не лекарство.
Осыплется с древа державного лист,
И рухнет могучее царство.

Смутятся умы сильных мира сего,
И унии тень, как в Украйне ,
Накроет державу к усладе врагов,
И то уж не держится в тайне.

М с т и с л а в с к и й

О вере ли спорить, коль гибель грозит
Сословным начаткам, достатку?
Смертельным недугом отвсюду сквозит,
Самим не добыть нам порядку.

А н д р о н о в

А Бог не един ли у нас и у них?..
Лях русский народ не неволит:
По прежнему чину духовный свой стих
Поёт пусть и Бога пусть молит.

Е р м о г е н

Что, адово семя, вы мелете? Вы
Ужели не русские люди?
Вам, тати, вперёд не сносить головы –
Измены народ не забудет.

Андронова кровью лицо налилось,
И князь вдруг затих, как споткнулся.
А следом пришла исступления злость,
И в воплях ансамбль захлебнулся.

Кривой Салтыков засапожный свой нож
Рванул, распоров голенище:
– Прикладывай руку, иначе умрёшь!
Москва же пойдёт пепелищем!

Владыка был дьяческой схвачен рукой
У горла и грубою бранью
Осыпан, что он де такой и сякой
Сгниёт за упрямство баранье

В подполе, во мраке, в забвенье… и вдруг
Злодея рука ослабела –
Горящий зрак старца в нём вызвал испуг,
Обмякло дородное тело.

Сподручникам бросив сквозь зубы: «Идём!» –
В дверь шмыг – будто и не бывало.
Был бледен святитель, но жарким огнём,
И верою сердце пылало.

Оставшись один, Ермоген, тяжело
Вздохнув на скамью опустился
И тут же поднялся. Лицо ожило,
Он медленно перекрестился,

С трудом непривычным скользнул к образам,
Упал на колени. Лик Божий,
Свидетелем быв патриаршим слезам,
Глядел всё печальней, всё строже.

Судьбы приоткрылась бесшумная дверь,
За нею стремилась дорога
В небесную высь. И повергнутый зверь
Под лапою единорога

Покорно лежал. И звучал дивный глас:
«То путь твой. Веди несогбенно
Народ твой. Не нынче страда началась.
Трудись же и нощно, и денно».

И снова в палатах, в тревожной Москве,
Владыка, за фразою фраза,
Чеканил слова, воззывая к пастве
Без гнева, без слёз, без экстаза.

Но каждое слово – призыв и укор
(Не так ли взывали пророки?).
И таяли свечи, и инок был скор,
Чертя воспалённые строки.

          

Святитель Ермоген. Подвиг прозрения


Рассвет был тяжёлым. День новый был сед.
О стёкла площадные крики
Стучались предвестьем заведомых бед,
Лелеемых присными клики.

Полковник Гонсевский – Кремля комендант –
Со свитою шумной явился:
Мол, что за чернец, что за комедиант?
Почто, как упрямец, взъярился?

Подать принадлежность ему для письма.
– Скорей отпиши беспокойным,
Дабы разошлись. Будет кстати весьма
Уняться и пешим, и конным.

Ты будешь обласкан крулевской рукой,
Жить будешь в достатке, почёте.
Москва обретёт вечный мир и покой,
О чём все вы, плача, печётесь.


Земной выбор прост. Ты ведь мудр, ты умён.
К чему это кровопролитье?
Под сенью спасительной польских знамён
Живите и Бога хвалите.

Усталый подняв на полковника взгляд,
Владыка ответствовал ясно:
 – По воле Небес гаковницы  палят,
А значит, палят не напрасно.

Не нам выбирать. Выбор сделан давно…
Не тем – в златотканом жупане,
Не мною. С времён давних бродит вино
И в русском, и в польском стакане.

Господь не простит неразумия тех,
Кто, помощь взыскуя у ада,
Смешает те вина  (вот истинный грех!)
И страшною будет награда.

Грехом униатства уже искушён
В семь тыщ сто четвёртое лето
Народ украинский. Не ведает он,
Чем в детях аукнется это.

Платить же ему до скончания дней
Межбратней враждой за латинство,
Забвеньем своих древнерусских корней
И долгой войной за единство.

И Речь Посполитая с этой поры,
От внутренней распри слабея,
Разрушит себя. Знай: итог сей игры –
Погибель. О том сожалея,

Тебе говорю: уходи из Москвы.
Король пусть покинет пределы
Смоленской земли. И останетесь вы
И здравы на время, и целы.

Грядёт ополчение русских земель.
Оно вразумит вас, панове,
Избавит от гонора, вышибет хмель –
Москве это делать не внове.

Всё понял Гонсевский. Из келии вон
Со свитой стремительно вышел.
Владыка всходил на незримый амвон –
Всё выше, и выше, и выше.

Полковник был зол за позор и урон –
Такого ли ждал результата?
Сняв маску учтивого рыцаря, он
Сказал раздражённо солдатам:

– Возьмите его и свезите отсель.
Да в Чудов. В темнице узнает
На сене гнилом патриаршью постель…
Пусть к стенам безмолвным взывает.

Ишь, вздумал пророчить. Когда посидит
На тухлой воде да на хлебе,
Покладистей станет. А то, вишь, сердит
На радость мужицкой потребе.

Владыка был брошен в холодный подвал.
Но, верен могучей природе,
Ещё целый год его дух воевал,
Молясь о стране и народе.

Вода да в неделю сноп тощий овса:
Святейший был гладом иссушен,
И в светлой молитве узрел Небеса,
И принял Господь его душу.

Последняя смуты открылась глава –
Прозрения и единенья.
Знать, сила молитвы была такова,
Что разом убила смущенье.
               

Единение. Посад


Был Новгород Нижний пронизан молвой.
Она непрерывно сновала
Меж разных сословий и прочной канвой
Скрепляла мирские начала.

Раздался набат, и сбежался народ
На площадь пред земской избою.
Дьяк свиток с печатью владыки берёт –
Сейчас огласит над толпою.

Меж тем средь посадских кипит разговор:
В Москве де поляков сиденье;
Что тушинский проклят владыкою вор;
Что крепнет в стране нестроенье.

П е р в ы й  к у п е ц

Да что ж это деется? Кожи, меха,
Что вёз я в Москву на продажу,
Черкасы  в дороге побрали. Плоха,
Знать нынче боярская стража.

В т о р о й  к у п е ц

А третьего дня не один полный ларь
Отборнейших сукон Карп Шишкин
В присест потерял. А и сам говядарь
Козьма  эдак сотни три с лишком
Вола, не доведши один перегон
До стольного града, лишился.
Враз дух из погонычей вышибли вон.

П е р в ы й  к у п е ц

А ты, Епифан, что смутился?
Нешто кнутовищем не высечен был
В заводе своём шляхтичами?
Побрали твоих жеребцов и кобыл,
А ты ведь силён был речами
Про ляшскую вольность, шляхетскую честь…

Т р е т и й  к у п е ц
       (крестясь)

Я, братья, теперь вразумился.
Насилу дал Боженька ноги унесть…
А кровушкой –  всё же умылся.

П е р в ы й  к у п е ц

 От ляхов проклятых не стало житья.
Торговля вконец захирела.
Ограбят, и счастье, коль после битья
Жив будешь.
 
В т о р о й  к у п е ц

            Москва погорела,
А рубленник  скопом без дела сидит:
Кто избы-то нонеча ставит?
Разбойничков время лихое плодит,
А справных работничков травит.

П е р в ы й  р е м е с л е н н и к

Фрол-златокузнец – ворота на замок
И сгинул: ни слуху, ни духу.

В т о р о й  р е м е с л е н н и к

Что швец, что гончар – всяк нуждой занемог…
Одно, други, слово: поруха.

          Т р е т и й  р е м е с л е н н и к
               (с некоторым удивлением)

И бондарь Фома всем семейством своим
Кудай-то незнамо подался.

В т о р о й  к у п е ц
          (хмуро)

И мы неровён час дворы затворим.


В т о р о й  р е м е с л е н н и к
            (раздумчиво)

Один, значит, путь нам остался.

С л у ж и л ы й  д в о р я н и н
              (запальчиво)

А что вкруг Москвы? Головёшки да тлен.
Народ разбежался со страху.
В боярах – измена. Один Ермоген
За веру стоит – хоть на плаху.

      В т о р о й  с л у ж и л ы й  д в о р я н ин
                (более рассудительно)

Свей Новгород отнял. И лях наровит
Смоленск оторвать от державы
И сесть на Москве. Вере русской грозит
Погибель.

С л у ж и л ы й  д в о р я н и н

 И нету управы
На думных бояр – верных Зигмунту слуг:
Совсем помутились рассудком.
Пещись о народе им, вишь, недосуг;
О прибыли польской? – так нут-ка.

                В т о р о й  с л у ж и л ы й  д в о р я н и н

Изменники ищут в костёле друзей;
Аль некого кликнуть на царство?
Аль нет православных средь русских князей?
Погубит Россию боярство.

П е р в ы й  к у п е ц

Святейшего, сказывал Минин Козьма,
Примучили. Взят в заточенье.

В т о р о й  к у п е ц

Нам, други, –  сума, патриарху – тюрьма…

В т о р о й  р е м е с л е н н и к
         (решительно)

Один, значит, путь – в ополченье.

В т о р о й  к у п е ц
       (распаляясь)

Пищалью, мечом да калённым ядром
Неужто земля не богата?
А нет, так рогатиной, да топором,
Да гнать из Москвы супостата.

Когда же владыки у земской избы
Послание читано было,
Народ взволновался желаньем избыть
Злодеев всеобщею силой.

С помоста осанистый Минин Козьма,
Что старостой земским был в Нижнем,
Вскричал: «Не объявится правда сама –
В безделии, братья, не выждем

Добра, лишь худое умножим стократ,
И веру и честь потеряем;
И муки, что терпит сегодня наш брат,
 Нам завтра покажутся раем.
Нет нонче заботы иной, окромя
Заботы об общем спасеньи.
И пусть спустошим мы свои закрома,
Заложим детей и именье,
А войско сберём под надёжной рукой
И воинским полным снарядом
Снабдим, дабы прочные мир и покой
Добыло навек нашим чадам,
Спасло патриарха и веру спасло;
И царь православный приидет.
Возложит святейший ему на чело
Венец и крамола изыдет».

Гонцов отрядили в иные места
Служилых  скликать в ополченье;
За Русскую Землю во славу Христа
В едином стоять разуменье.

Летели призывы до края земли
Во все города и пределы.
И смелые ясность ума обрели,
И робкие вторили смелым.

Посадские люди, крестьяне, князья,
Служилые шли в ополченье,
Дабы неразумия грех поразя,
Избавить страну от смущенья.

 
Единение. Село


С морозца в избу (лапотки, армячок,
Тулупчик внакид из овчины),
В дверях поклонившись, вошёл мужичок,
На образ крестясь благочинно.

«Здрав будь, Омельяне!» «Здрав буди, Петро!
С хорошим ли чем, аль не очень?» –
 Хозяин тщедушный прищурил хитро
На гостя пытливые очи.

П е т р

Я в Нижнем был нонче. Там Минин Козьма –
Говядарь  (он там старшиною) –   
Сбирает народ. Как минует зима,
Дороги подсохнут, весною
Походом пойдут на Москву. Поведёт
Великое то ополченье
Князь Дмитрий Пожарский .
 
Е м е л ь я н

                Опять, чай, грядёт
Хрестьяном разор и мученье.

П е т р

И наш испоместный охочих кричит
С собою на ратное дело.
Корит: не пристало лежать на печи,
По зову владыки приспело
На стольный наш град, что теперь под литвой,
Идти ополчением общим,
За веру святую накласть головой,
А мы де бунтуем и ропщем.

Е м е л ь я н

Да как не роптать? Худо стало совсем
Хрестьяном. Невмочь от задухи.
Нешто государь наш незряч, глух и нем?..
А правду глаголят, аль слухи,
Что царь де Василий с престола сведён
И к ляхам с московской казною
Понужен навек –  на позор и полон –
Со всею ближайшей роднёю?
И ляшское семя грядёт во цари,
А с ним и латинская вера
В погибель нам всем? Что слыхал? Говори.
Куда нам податься таперя?

П ё т р

То сущая правда. Глашатай о том
На площади в Нижнем прилюдно
Чёл свиток. Внимал  я с разинутым ртом.
В моём разумении скудном
Таперя нам, кум, нет нужды выбирать –
Земелюшка молит защиты.
За веру, за волю легко помирать…


Емельян

Кабысь, кум, за волю… Поди ты
Земелею, чай, не повязан? Эвон
Одни заповедные лета ,
Что звон поминальный, по волюшке звон.
Замри и ни-ни из подклета.
А было лет со сто тому, говорят,
(И то не глухое преданье),
Плати пожилое и хош – новый ряд,
Хош – в город, а хош – подаянье
Проси. Нонче сыска пятнадцать годов
По беглым объявлено. Горе
Нам всем. Ты с детвою голодной готов
Бежать за Хвалынское море ?

П е т р

Да, лют сей закон. Православным невмочь.
И всё же латинство – геенна.
Пойдёшь с испоместным?».

Е м е л ь я н

Да я, кум, не прочь.
А будет ли нам перемена?

П е т р

Как знаешь. А я с испоместным пойду
В великое то ополченье.
Авось Божьей милостью не пропаду…
А там будет и облегченье.

                Январь – июнь 2007 года