Эллионоре Леончик
Скажи-ка мне, Эллионора,
Когда опять Москва сгорит?
И скоро ль "тушинского вора"
Благословит бухой пиит?
Мой Индоуткин мне накрякал,
Что керосином пахнет всё.
И так, уродец, перелякал,
Что лечь готов - под колесо.
Под этим красным колесищем
Я полежу (не возражай!).
Ведь в дело пролитой кровищи
И мой вольётся урожай.
И поплывут опять по Дону
Плоты и виселиц кресты...
Ох, будет звону-перезвону!
Нам не пора взрывать мосты?
Скажи-ка мне, Эллионора
© Copyright: Валерий Новоскольцев, 2014
Свидетельство о публикации №114100903755
Свидетельство о публикации №114100903755
Рецензии
И еще, на будущее: никогда не повторяйте находок других, ищите свое)
Роберто О.
——
Юрий Остапенко,
из книги:
-
«Михаил Симонов.
Жизнь и труды создателя СУ-27»
-
Я помню, как в 1999 году на суховской фирме отмечали 70-летие Михаила Петровича Симонова (по традиции в авиапроме ОКБ называют фирмой имени того, кто это КБ создал, – в нашем случае это была суховская фирма, в честь П.О. Сухого).
Ну так вот, когда были вручены подарки – модели самолетов, картины, глобусы со спрятанной внутри бутылкой коньяка, кинжалы в чеканных ножнах, глянцевые альбомы и пр., слово взял юбиляр.
Михаил Петрович тепло поблагодарил всех, кто говорил в этот день добрые слова в его адрес, тех, с кем он работал и продолжает работать во имя нашей страны, тех, кто летает на истребителях фирмы «Сухой», за нашу большую общую семью, именуемую авиапромом, и предложил выпить за наставников.
– Я своим наставником, подлинным учителем считаю Роберта Людвиговича Бартини, выдающегося конструктора, который за тот небольшой срок, что мне довелось поработать с ним, сумел, как сейчас принято говорить, заточить мои мозги, сумел открыть для меня авиацию совершенно с новой стороны, раскрыл философию (именно философию – это было так странно!) покорения человеком неба. Я работал рядом с гением…
Я сидел в группе журналистов и видел недоуменные взгляды своих коллег. Вроде бы логичнее было, на наш взгляд, поднять здравицу за Павла Осиповича Сухого и назвать его своим учителем, но Симонов сказал то, что сказал.
Много позже, когда юбилейные страсти улеглись и мы сидели в его кабинете в окружении моделей самолетов разных фирм, картин, кинжалов, глобусов и груд красных папок с приветственными адресами, я рассказал Михаилу Петровичу о том недоумении, которое высказали мои коллеги.
– Я обратил внимание на то, что нигде в прессе не промелькнули мои слова про то, что я считаю Бартини своим учителем. А зря. Этот человек достоин того, чтобы в нашей стране о нем помнили, достоин того, чтобы ему воздвигли памятник и внесли в учебники авиационной истории. Ведь и Сергей Павлович Королев называл Бартини своим учителем, и не только он.
Сколько вы с ним работали, Михаил Петрович?
– Около года, и каждый день, трясясь в зеленой электричке на пути в Люберцы, точнее, на станцию Ухтомская, я радовался предстоящей встрече с чудом, с Робертом Людвиговичем.
Базировалась тогда группа Р.Л. Бартини (не уехавшая еще в Таганрог) в Ухтомской, на территории вертолетного ОКБ, возглавлял которое Николай Ильич Камов. С нами, кстати, тогда работали конструкторы, прикомандированные к Бартини по распоряжению министерства из ОКБ Камова. Я знаю, Николай Ильич был не очень доволен, что у него забрали людей, но я думаю, что и камовским ребятам общение с Бартини оказалось полезным. Да вот вам доказательство: в нашей группе среди других молодых конструкторов-камовцев был Сергей Викторович Михеев, который позже стал Генеральным конструктором ОКБ. Вы посмотрите, какие машины Михеев делает, ни на какие другие не похожие! Ка-50, Ка-52 – это же шедевры вертолетного искусства! Нигде в мире не умеют делать вертолеты соосной схемы, а наши делают, да еще какие! А что, если и ему Бартини каким-то образом «заточил» мозги?
<…>
В тесном зальчике, выделенном Камовым ухтомскому ОКБ-86, царила атмосфера постоянного мозгового штурма. Неистовый итальянец на время оставил в покое свою амфибию ВВА-14, он сейчас был увлечен идеей громадного, океанского, как он говорил, экраноплана с практически неограниченным радиусом действия. Современные ограничения – малы баки, мала теплотворная способность топлива, мала мощность двигателей и т. д. – опутывали главного конструктора, и его мысль устремлялась поверх этих барьеров, на океанские просторы, где его… летательный аппарат (это был не самолет и даже не экраноплан в чистом виде) был полным хозяином двух стихий. Каково?
Самой примечательной вещью в конструкторском зале (это, скорее, был конструкторский зальчик, в нем едва умещались двенадцать человек, включая главного конструктора) был большой, сделанный по заказу кульман Бартини. Роберт Людвигович привез его из Новосибирска, где он прожил дольше всех остальных заключенных. «Про меня просто забыли, – горько шутил он, – со всех уже сняли судимость и отправили в Москву, а я все в Сибири, вроде бы уже и прощенный, но невостребованный. Ну хорошо, сказал я тогда себе, сотворю я здесь такой аппарат с размахом крыла больше футбольного поля. Вот тогда-то я и заказал одному краснодеревщику из яковлевского ОКБ (они там базировались тоже) кульман по своему проекту. Он едва ли не вдвое больше обычного, но все равно мал».
По утрам сотрудники Бартини, входя в зал, сразу шли к замечательному кульману шефа, где чаще всего в хаосе пересекающихся и волнистых линий, колонок цифр и формул проступали контуры каких-то неведомых машин, которым под силу было преодолевать и земное тяготение, и порывы солнечного ветра. Иногда искусной рукой Роберта Людвиговича был нарисован красавец-самолет невиданных очертаний; однажды была изображена в проекции трех видов натуральная летающая тарелка; много было экранопланов, летящих над волнами, были диковинные машины вертикального взлета.
Что вас задело, Михаил Петрович? – услышал Симонов за спиной голос шефа. Он стоял, задумавшись, перед рисунком диковинного самолета с крылом обратной стреловидности.
– А не свалится в штопор? Здесь ведь все против правил.
– Бойтесь правил, Михаил Петрович. Нет-нет, когда вы за рулем, правила дорожного движения обязательны, а вот когда вы за кульманом, раскрепоститесь, воспарите над грешной землей, которая как путами опутывает творца правилами: то нельзя, это не по правилам, так не принято. Вырывайтесь за рамки принятого. Помните, в учебнике есть такая гравюра, где монах (кажется, монах) проломил хрустальный небосвод и перед ним открылся новый мир, еще более привлекательный, поскольку он непознанный. Так и творец не должен сам себя ограничивать рамками познанного. Ну а что касается обратной стреловидности… Тот немецкий конструктор тоже, наверное, слышал упреки в свой адрес, когда в 1943 году стал проектировать самолет с обратной стреловидностью: так нельзя, это не по правилам. А он построил такой самолет.
– И он летал?
– Летал, дорогие мои, – это Бартини говорил уже для остальных подошедших к кульману. – Реактивный «Юнкерс-287» полетел в 1944 году и показал интересные результаты, а главное, дал много интересных идей, которые, между прочим, пригодились и тем, кто строил самолеты с крыльями и обычной стреловидности.
Он замолчал и вдруг обратился к Симонову:
– А ну-ка, дорогой Михаил Петрович, изобразите здесь самолет своей мечты. Раскрепоститесь.
Все сгрудились около кульмана Бартини и смотрели, как новичок уверенными штрихами набрасывает облик истребителя с сильной стреловидностью (прямой), двумя двигателями, крупным килем…
– Недурно, недурно, молодой человек. Только вы не услышали мою просьбу: раскрепоститесь. Но недурно. И еще, на будущее: никогда не повторяйте находок других, ищите свое. Порой оно может даже идти наперерез общепринятому… А теперь – все за работу.
– Каждый из нас буквально ловил каждое слово Роберта Людвиговича, обращенное к нему, – продолжал вспоминать Симонов. – Удивительное дело: мы не чувствовали в нем начальника, это было другое чувство – чувство общения с мудростью. Судьба одарила его удивительными способностями. Он мог рисовать двумя руками одновременно, мог говорить и читать на шести европейских языках, он увлекался (немного не то слово) логикой, астрономией, физикой, математикой, сочинял стихи, играл на фортепиано, удивлял нас иногда своими телепатическими способностями – он часто отвечал на вопрос, который ему только собирались задать.
Во время работы у нас поощрялись разговоры, споры, неожиданные (сумасшедшие) предложения. Повторяю, Бартини был не столько начальником, сколько старшим, более мудрым наставником.
А вот мнение другого Генерального конструктора, упоминавшегося уже Сергея Викторовича Михеева:
«Судьба подарила мне полтора года непосредственных контактов с Р.Л. Бартини, оставивших удивительные воспоминания и веру в неисчерпаемые возможности человеческого разума… Обычно он говорил о работе очень тихо, спокойно, как о чем-то давно решенном, но для пущей убедительности он сопровождал свой рассказ тезисами, которые навсегда остались в моей памяти как правила Бартини. Вот лишь некоторые из них:
– правило «и – и» вместо «или – или»;
– нельзя догонять, повторяя траекторию лидера, надо идти наперерез;
– зло надо превращать в добро, иными словами, негативный эффект надо заставлять работать в твою пользу».
Накануне праздника Победы 8 мая 1970 года Роберт Людвигович принес две бутылки шампанского и попросил молодежь освободить один из столов. Подняв граненый стакан (другой посуды в рабочем помещении, конечно же, не было), он тихо и проникновенно поздравил своих молодых коллег и воздал должное и тем, кто сражался на фронтах, и тем, кто ковал оружие.
Когда все выпили, Роберт Людвигович сказал, что он с юных лет боролся против фашизма и рад, что и его самолеты внесли пусть небольшой, но весомый вклад в победу.
Марина Сергеева-Новоскольцева 12.11.2025 18:20 • Заявить о нарушении
Роберто О.
——
Юрий Остапенко,
из книги:
-
«Михаил Симонов.
Жизнь и труды создателя СУ-27»
-
Я помню, как в 1999 году на суховской фирме отмечали 70-летие Михаила Петровича Симонова (по традиции в авиапроме ОКБ называют фирмой имени того, кто это КБ создал, – в нашем случае это была суховская фирма, в честь П.О. Сухого).
Ну так вот, когда были вручены подарки – модели самолетов, картины, глобусы со спрятанной внутри бутылкой коньяка, кинжалы в чеканных ножнах, глянцевые альбомы и пр., слово взял юбиляр.
Михаил Петрович тепло поблагодарил всех, кто говорил в этот день добрые слова в его адрес, тех, с кем он работал и продолжает работать во имя нашей страны, тех, кто летает на истребителях фирмы «Сухой», за нашу большую общую семью, именуемую авиапромом, и предложил выпить за наставников.
– Я своим наставником, подлинным учителем считаю Роберта Людвиговича Бартини, выдающегося конструктора, который за тот небольшой срок, что мне довелось поработать с ним, сумел, как сейчас принято говорить, заточить мои мозги, сумел открыть для меня авиацию совершенно с новой стороны, раскрыл философию (именно философию – это было так странно!) покорения человеком неба. Я работал рядом с гением…
Я сидел в группе журналистов и видел недоуменные взгляды своих коллег. Вроде бы логичнее было, на наш взгляд, поднять здравицу за Павла Осиповича Сухого и назвать его своим учителем, но Симонов сказал то, что сказал.
Много позже, когда юбилейные страсти улеглись и мы сидели в его кабинете в окружении моделей самолетов разных фирм, картин, кинжалов, глобусов и груд красных папок с приветственными адресами, я рассказал Михаилу Петровичу о том недоумении, которое высказали мои коллеги.
– Я обратил внимание на то, что нигде в прессе не промелькнули мои слова про то, что я считаю Бартини своим учителем. А зря. Этот человек достоин того, чтобы в нашей стране о нем помнили, достоин того, чтобы ему воздвигли памятник и внесли в учебники авиационной истории. Ведь и Сергей Павлович Королев называл Бартини своим учителем, и не только он.
Сколько вы с ним работали, Михаил Петрович?
– Около года, и каждый день, трясясь в зеленой электричке на пути в Люберцы, точнее, на станцию Ухтомская, я радовался предстоящей встрече с чудом, с Робертом Людвиговичем.
Базировалась тогда группа Р.Л. Бартини (не уехавшая еще в Таганрог) в Ухтомской, на территории вертолетного ОКБ, возглавлял которое Николай Ильич Камов. С нами, кстати, тогда работали конструкторы, прикомандированные к Бартини по распоряжению министерства из ОКБ Камова. Я знаю, Николай Ильич был не очень доволен, что у него забрали людей, но я думаю, что и камовским ребятам общение с Бартини оказалось полезным. Да вот вам доказательство: в нашей группе среди других молодых конструкторов-камовцев был Сергей Викторович Михеев, который позже стал Генеральным конструктором ОКБ. Вы посмотрите, какие машины Михеев делает, ни на какие другие не похожие! Ка-50, Ка-52 – это же шедевры вертолетного искусства! Нигде в мире не умеют делать вертолеты соосной схемы, а наши делают, да еще какие! А что, если и ему Бартини каким-то образом «заточил» мозги?
<…>
В тесном зальчике, выделенном Камовым ухтомскому ОКБ-86, царила атмосфера постоянного мозгового штурма. Неистовый итальянец на время оставил в покое свою амфибию ВВА-14, он сейчас был увлечен идеей громадного, океанского, как он говорил, экраноплана с практически неограниченным радиусом действия. Современные ограничения – малы баки, мала теплотворная способность топлива, мала мощность двигателей и т. д. – опутывали главного конструктора, и его мысль устремлялась поверх этих барьеров, на океанские просторы, где его… летательный аппарат (это был не самолет и даже не экраноплан в чистом виде) был полным хозяином двух стихий. Каково?
Самой примечательной вещью в конструкторском зале (это, скорее, был конструкторский зальчик, в нем едва умещались двенадцать человек, включая главного конструктора) был большой, сделанный по заказу кульман Бартини. Роберт Людвигович привез его из Новосибирска, где он прожил дольше всех остальных заключенных. «Про меня просто забыли, – горько шутил он, – со всех уже сняли судимость и отправили в Москву, а я все в Сибири, вроде бы уже и прощенный, но невостребованный. Ну хорошо, сказал я тогда себе, сотворю я здесь такой аппарат с размахом крыла больше футбольного поля. Вот тогда-то я и заказал одному краснодеревщику из яковлевского ОКБ (они там базировались тоже) кульман по своему проекту. Он едва ли не вдвое больше обычного, но все равно мал».
По утрам сотрудники Бартини, входя в зал, сразу шли к замечательному кульману шефа, где чаще всего в хаосе пересекающихся и волнистых линий, колонок цифр и формул проступали контуры каких-то неведомых машин, которым под силу было преодолевать и земное тяготение, и порывы солнечного ветра. Иногда искусной рукой Роберта Людвиговича был нарисован красавец-самолет невиданных очертаний; однажды была изображена в проекции трех видов натуральная летающая тарелка; много было экранопланов, летящих над волнами, были диковинные машины вертикального взлета.
Что вас задело, Михаил Петрович? – услышал Симонов за спиной голос шефа. Он стоял, задумавшись, перед рисунком диковинного самолета с крылом обратной стреловидности.
– А не свалится в штопор? Здесь ведь все против правил.
– Бойтесь правил, Михаил Петрович. Нет-нет, когда вы за рулем, правила дорожного движения обязательны, а вот когда вы за кульманом, раскрепоститесь, воспарите над грешной землей, которая как путами опутывает творца правилами: то нельзя, это не по правилам, так не принято. Вырывайтесь за рамки принятого. Помните, в учебнике есть такая гравюра, где монах (кажется, монах) проломил хрустальный небосвод и перед ним открылся новый мир, еще более привлекательный, поскольку он непознанный. Так и творец не должен сам себя ограничивать рамками познанного. Ну а что касается обратной стреловидности… Тот немецкий конструктор тоже, наверное, слышал упреки в свой адрес, когда в 1943 году стал проектировать самолет с обратной стреловидностью: так нельзя, это не по правилам. А он построил такой самолет.
– И он летал?
– Летал, дорогие мои, – это Бартини говорил уже для остальных подошедших к кульману. – Реактивный «Юнкерс-287» полетел в 1944 году и показал интересные результаты, а главное, дал много интересных идей, которые, между прочим, пригодились и тем, кто строил самолеты с крыльями и обычной стреловидности.
Он замолчал и вдруг обратился к Симонову:
– А ну-ка, дорогой Михаил Петрович, изобразите здесь самолет своей мечты. Раскрепоститесь.
Все сгрудились около кульмана Бартини и смотрели, как новичок уверенными штрихами набрасывает облик истребителя с сильной стреловидностью (прямой), двумя двигателями, крупным килем…
– Недурно, недурно, молодой человек. Только вы не услышали мою просьбу: раскрепоститесь. Но недурно. И еще, на будущее: никогда не повторяйте находок других, ищите свое. Порой оно может даже идти наперерез общепринятому… А теперь – все за работу.
– Каждый из нас буквально ловил каждое слово Роберта Людвиговича, обращенное к нему, – продолжал вспоминать Симонов. – Удивительное дело: мы не чувствовали в нем начальника, это было другое чувство – чувство общения с мудростью. Судьба одарила его удивительными способностями. Он мог рисовать двумя руками одновременно, мог говорить и читать на шести европейских языках, он увлекался (немного не то слово) логикой, астрономией, физикой, математикой, сочинял стихи, играл на фортепиано, удивлял нас иногда своими телепатическими способностями – он часто отвечал на вопрос, который ему только собирались задать.
Во время работы у нас поощрялись разговоры, споры, неожиданные (сумасшедшие) предложения. Повторяю, Бартини был не столько начальником, сколько старшим, более мудрым наставником.
А вот мнение другого Генерального конструктора, упоминавшегося уже Сергея Викторовича Михеева:
«Судьба подарила мне полтора года непосредственных контактов с Р.Л. Бартини, оставивших удивительные воспоминания и веру в неисчерпаемые возможности человеческого разума… Обычно он говорил о работе очень тихо, спокойно, как о чем-то давно решенном, но для пущей убедительности он сопровождал свой рассказ тезисами, которые навсегда остались в моей памяти как правила Бартини. Вот лишь некоторые из них:
– правило «и – и» вместо «или – или»;
– нельзя догонять, повторяя траекторию лидера, надо идти наперерез;
– зло надо превращать в добро, иными словами, негативный эффект надо заставлять работать в твою пользу».
Накануне праздника Победы 8 мая 1970 года Роберт Людвигович принес две бутылки шампанского и попросил молодежь освободить один из столов. Подняв граненый стакан (другой посуды в рабочем помещении, конечно же, не было), он тихо и проникновенно поздравил своих молодых коллег и воздал должное и тем, кто сражался на фронтах, и тем, кто ковал оружие.
Когда все выпили, Роберт Людвигович сказал, что он с юных лет боролся против фашизма и рад, что и его самолеты внесли пусть небольшой, но весомый вклад в победу.
Марина Сергеева-Новоскольцева 12.11.2025 18:20 • Заявить о нарушении
– Мы немного засмущались (я – точно), поскольку знали уже, что Роберт Людвигович был арестован перед войной, – вспоминал Симонов, – и не поняли (опять же я, может, кто-то из наших знал), о каких его самолетах шла речь.
И Бартини рассказал, что во время войны на базе спроектированного им пассажирского самолета «Сталь-7» был разработан дальний бомбардировщик Ер-2. Он с гордостью говорил, что этот самолет внес свой вклад в победу СССР, поскольку был одной из двух машин, способных долететь с подмосковного аэродрома до Берлина, отбомбиться и вернуться обратно. Вторым таким самолетом был Ил-4.
– Вы хотите спросить, почему «Ер»? А потому, что после моего ареста КБ возглавил один из молодых моих сотрудников 28-летний Владимир Ермолаев, выпускник МГУ. Меня еще некоторое время после ареста возили в КБ, чтобы я закончил переделку «Стали» в ДБ-240 (так поначалу назывался мой дальний бомбардировщик). В историю он вошел под индексом «Ер». Я очень жалею, что не был реализован мой проект, разработанный уже в тюрьме: перехватчик с реактивными двигателями и скоростью, равной двум звуковым. То был 1942-й год…
Но вернемся к воспоминаниям нашего героя. После Казани, после изящных планеров-парителей, после невесомых воздушных шаров Долгопрудного встреча с Бартини была подобна встрече с айсбергом огромного интеллекта, чистого разума, который отнюдь не подавлял, а заставлял поднять голову, устремиться выше и дальше, дальше от земных дрязг и неурядиц, за горизонт и даже далее.
Ко времени описываемых событий у Роберта Людвиговича Бартини сложилась своя космогоническая теория сотворения Вселенной, и он охотно включал в ее обсуждения своих молодых коллег.
Для авиаторов, может быть, несколько обидным прозвучит то, что конструирование самолетов Бартини считал всего лишь ремеслом, а делом своей жизни – теоретическую физику. Он удивлялся тем, почему человечество обходится тремя измерениями, но в его вселенной, вселенной Бартини, их было шесть – три измерения пространства и три – времени.
Он считал, что, изменяя пространство, можно изменить и время, и наоборот. Это было трудно понять его молодым сотрудникам, но такой его постулат не мог не убеждать: «Прошлое, настоящее и будущее – одно и то же. В этом смысле время похоже на дорогу: она не исчезает, когда мы прошли по ней, и не возникает сию секунду, открываясь за поворотом».
– Слушать Роберта Людвиговича было необыкновенно интересно. Ну хотя бы потому, что он всегда говорил необыкновенные вещи. Мы уже привыкли к тому, как говорил он, что авиация стала обыденностью, она утратила элемент чудесности, и это неверно. Господь не заповедал человеку умения летать, и только силой своего разума тот преодолел земное тяготение – гордитесь этим, друзья, вы сверхлюди!
– Стиль работы нашего шефа, – продолжал Симонов, – был очень необычным. Он мог подолгу сидеть, глядя куда-то за горизонт, или вообще с закрытыми глазами, не шевелясь и, казалось, даже не дыша, а потом приходил в себя и выдавал фантастические идеи, большинство из которых на тот момент реализовать было невозможно.
Он ни о чем не жалел. У него не было привычки оглядываться в прошлое, переиначивать жизнь. Он всегда был устремлен в будущее. Замыслы переполняли его, им было тесно в рамках одного какого-то конструкторского бюро, его замыслы должны были претворять в жизнь большие коллективы во имя больших целей.
– Но вернемся к работе, к тому самому океанскому экраноплану. Я, возможно, раскрою какие-то секреты, но какие, собственно, это секреты. То был год 1970-й, так что вспомним проект того удивительного летательного аппарата, идеи которого мы старательно переносили на свои кульманы. Это был воистину гигантский корабль. По размерам он превосходил футбольное поле, толщина его была незначительной, так что он напоминал летающий пирог. Лететь он должен был невысоко над поверхностью моря. На нем была посадочная полоса, запасы топлива и вооружения делали его грозой океанов. Он был практически неуязвим. Попадания вражеских снарядов или даже бомб не нарушали его живучести: бомбы пробивали насквозь этот «пирог». Авиация и средства ПВО, базировавшиеся на нем, были способны атаковать неприятеля и в то же время защитить небо над собой.
Экраноплан Бартини спешит наперерез
На кульмане Бартини каждый день менялись места расположения двигателей, кабин персонала, точек подвески оружия – Бартини спешил довести проект, чтобы (с блеском, на иное он не рассчитывал!) защитить его на предстоящем научно-техническом совете (НТО).
– Его суждения были всегда неожиданны и оригинальны, – продолжает вспоминать Симонов. – Всех, помнится, застал врасплох вопрос, звучавший примерно так: может ли экономическая система, имеющая меньшую мощность, догнать экономическую систему, имеющую большую мощность?
Все, кто был в зальчике, призадумались – мы все выросли в той системе, которую лучше не обсуждать. Но я, тем не менее, ответил, что система меньшей мощности не догонит ее. «А если бежать наперерез?» – спрашивает. «Если наперерез, то догонит». Вот я сейчас нашим экранопланом стараюсь бежать наперерез.
На ученый совет, где надо было защищать идею экра-ноплана (того самого, хозяина двух стихий) Бартини взял с собой Симонова. Как и принято, перед началом доклада на стене были развешены плакаты, схемы, графики. Роберт Людвигович стоял около них, ожидая, когда рассядутся министры (были П. Дементьев от МАПа и Б. Бутома – от минсудпрома), был генерал М. Мишук, заместитель главкома ВВС по вооружению, и еще много людей, причастных к обороноспособности страны.
В общем-то, далеко не сентиментальный Симонов с обожанием смотрел, как его шеф с присущим ему южным темпераментом «летит над волнами», рассказывая о неограниченных возможностях летающего авианосца, как он назвал свое детище.
Когда Бартини закончил, повисла тишина. Никто не изъявлял желания выступить в обсуждении доклада. Председательствующий попросил высказать свое мнение Дементьева, министра авиационной промышленности. Тот пожал плечами: покоритель морских просторов – это по части моряков.
Бутома тотчас возразил: это проект авиапрома, это авиаконструктор придумал, вам им и заниматься.
Единственным, кто высказал свое мнение на совещании, был Ростислав Алексеев, главный конструктор Горьковского КБ судостроения на подводных крыльях. Отец стремительных «Ракет» и «Комет» сказал:
– Я снимаю шляпу перед талантом Роберта Людвиговича.
На следующий день возбужденный и очень довольный своим выступлением Бартини пригласил Симонова:
– Михаил Петрович, надо связанно и очень кратко изложить суть нашей работы. Со слуха трудно сложные вещи воспринимаются, и сформулировать их в качестве документа очень важно. Вы больше других участвовали в проекте, попытайтесь подняться над обыденностью, но вместе с тем связанно и очень кратко.
Симонов «связанно и очень кратко» изложил доклад шефа и спросил, куда отсылать.
– В Совет министров.
И так далее…
Марина Сергеева-Новоскольцева 12.11.2025 18:21 Заявить о нарушении
И Бартини рассказал, что во время войны на базе спроектированного им пассажирского самолета «Сталь-7» был разработан дальний бомбардировщик Ер-2. Он с гордостью говорил, что этот самолет внес свой вклад в победу СССР, поскольку был одной из двух машин, способных долететь с подмосковного аэродрома до Берлина, отбомбиться и вернуться обратно. Вторым таким самолетом был Ил-4.
– Вы хотите спросить, почему «Ер»? А потому, что после моего ареста КБ возглавил один из молодых моих сотрудников 28-летний Владимир Ермолаев, выпускник МГУ. Меня еще некоторое время после ареста возили в КБ, чтобы я закончил переделку «Стали» в ДБ-240 (так поначалу назывался мой дальний бомбардировщик). В историю он вошел под индексом «Ер». Я очень жалею, что не был реализован мой проект, разработанный уже в тюрьме: перехватчик с реактивными двигателями и скоростью, равной двум звуковым. То был 1942-й год…
Но вернемся к воспоминаниям нашего героя. После Казани, после изящных планеров-парителей, после невесомых воздушных шаров Долгопрудного встреча с Бартини была подобна встрече с айсбергом огромного интеллекта, чистого разума, который отнюдь не подавлял, а заставлял поднять голову, устремиться выше и дальше, дальше от земных дрязг и неурядиц, за горизонт и даже далее.
Ко времени описываемых событий у Роберта Людвиговича Бартини сложилась своя космогоническая теория сотворения Вселенной, и он охотно включал в ее обсуждения своих молодых коллег.
Для авиаторов, может быть, несколько обидным прозвучит то, что конструирование самолетов Бартини считал всего лишь ремеслом, а делом своей жизни – теоретическую физику. Он удивлялся тем, почему человечество обходится тремя измерениями, но в его вселенной, вселенной Бартини, их было шесть – три измерения пространства и три – времени.
Он считал, что, изменяя пространство, можно изменить и время, и наоборот. Это было трудно понять его молодым сотрудникам, но такой его постулат не мог не убеждать: «Прошлое, настоящее и будущее – одно и то же. В этом смысле время похоже на дорогу: она не исчезает, когда мы прошли по ней, и не возникает сию секунду, открываясь за поворотом».
– Слушать Роберта Людвиговича было необыкновенно интересно. Ну хотя бы потому, что он всегда говорил необыкновенные вещи. Мы уже привыкли к тому, как говорил он, что авиация стала обыденностью, она утратила элемент чудесности, и это неверно. Господь не заповедал человеку умения летать, и только силой своего разума тот преодолел земное тяготение – гордитесь этим, друзья, вы сверхлюди!
– Стиль работы нашего шефа, – продолжал Симонов, – был очень необычным. Он мог подолгу сидеть, глядя куда-то за горизонт, или вообще с закрытыми глазами, не шевелясь и, казалось, даже не дыша, а потом приходил в себя и выдавал фантастические идеи, большинство из которых на тот момент реализовать было невозможно.
Он ни о чем не жалел. У него не было привычки оглядываться в прошлое, переиначивать жизнь. Он всегда был устремлен в будущее. Замыслы переполняли его, им было тесно в рамках одного какого-то конструкторского бюро, его замыслы должны были претворять в жизнь большие коллективы во имя больших целей.
– Но вернемся к работе, к тому самому океанскому экраноплану. Я, возможно, раскрою какие-то секреты, но какие, собственно, это секреты. То был год 1970-й, так что вспомним проект того удивительного летательного аппарата, идеи которого мы старательно переносили на свои кульманы. Это был воистину гигантский корабль. По размерам он превосходил футбольное поле, толщина его была незначительной, так что он напоминал летающий пирог. Лететь он должен был невысоко над поверхностью моря. На нем была посадочная полоса, запасы топлива и вооружения делали его грозой океанов. Он был практически неуязвим. Попадания вражеских снарядов или даже бомб не нарушали его живучести: бомбы пробивали насквозь этот «пирог». Авиация и средства ПВО, базировавшиеся на нем, были способны атаковать неприятеля и в то же время защитить небо над собой.
Экраноплан Бартини спешит наперерез
На кульмане Бартини каждый день менялись места расположения двигателей, кабин персонала, точек подвески оружия – Бартини спешил довести проект, чтобы (с блеском, на иное он не рассчитывал!) защитить его на предстоящем научно-техническом совете (НТО).
– Его суждения были всегда неожиданны и оригинальны, – продолжает вспоминать Симонов. – Всех, помнится, застал врасплох вопрос, звучавший примерно так: может ли экономическая система, имеющая меньшую мощность, догнать экономическую систему, имеющую большую мощность?
Все, кто был в зальчике, призадумались – мы все выросли в той системе, которую лучше не обсуждать. Но я, тем не менее, ответил, что система меньшей мощности не догонит ее. «А если бежать наперерез?» – спрашивает. «Если наперерез, то догонит». Вот я сейчас нашим экранопланом стараюсь бежать наперерез.
На ученый совет, где надо было защищать идею экра-ноплана (того самого, хозяина двух стихий) Бартини взял с собой Симонова. Как и принято, перед началом доклада на стене были развешены плакаты, схемы, графики. Роберт Людвигович стоял около них, ожидая, когда рассядутся министры (были П. Дементьев от МАПа и Б. Бутома – от минсудпрома), был генерал М. Мишук, заместитель главкома ВВС по вооружению, и еще много людей, причастных к обороноспособности страны.
В общем-то, далеко не сентиментальный Симонов с обожанием смотрел, как его шеф с присущим ему южным темпераментом «летит над волнами», рассказывая о неограниченных возможностях летающего авианосца, как он назвал свое детище.
Когда Бартини закончил, повисла тишина. Никто не изъявлял желания выступить в обсуждении доклада. Председательствующий попросил высказать свое мнение Дементьева, министра авиационной промышленности. Тот пожал плечами: покоритель морских просторов – это по части моряков.
Бутома тотчас возразил: это проект авиапрома, это авиаконструктор придумал, вам им и заниматься.
Единственным, кто высказал свое мнение на совещании, был Ростислав Алексеев, главный конструктор Горьковского КБ судостроения на подводных крыльях. Отец стремительных «Ракет» и «Комет» сказал:
– Я снимаю шляпу перед талантом Роберта Людвиговича.
На следующий день возбужденный и очень довольный своим выступлением Бартини пригласил Симонова:
– Михаил Петрович, надо связанно и очень кратко изложить суть нашей работы. Со слуха трудно сложные вещи воспринимаются, и сформулировать их в качестве документа очень важно. Вы больше других участвовали в проекте, попытайтесь подняться над обыденностью, но вместе с тем связанно и очень кратко.
Симонов «связанно и очень кратко» изложил доклад шефа и спросил, куда отсылать.
– В Совет министров.
И так далее…
Марина Сергеева-Новоскольцева 12.11.2025 18:21 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.