***

И без тебя я не выношу самого себя. И с тобой я не выношу нас.
Мне нехорошо. Не беспокой меня. Мне нехорошо. Спаси меня.
Целыми днями я сижу взаперти и таращусь на стопку неотправленных писем. Когда же я смогу убедить тебя в том, что ты именно то, чего требует моя красота? Когда же мы с тобой перестанем воевать и уничтожать друг друга?


Комната, в которой я сплю. Комната, в которой без тебя я, сдавливает меня своими стенами. Когда я ухожу в ночь, сквозь заброшенные здания, сквозь изо рта пену я напиваюсь в нищете своих чувств. Мой разум взорван. Мой разум выдуман. С нами случилась беда, но не чушь. Ты изрыгиваешь на меня всю свою обыденную безразличность. Ты моришь голодом меня своими же гениталиями. И я не буду говорить тебе о своих тюрьмах, о своих гусеницах в коконе, о своей паутине, в которой я запутался сам. О звездных планетариях, которые живут в моей голове. Я отдавал тебе все, взамен ничего не оставляя себе, кроме петли, что обвила мою бледную шею. Пока я фланирую вдоль вен ночного города, перешагивая через твои предательства, словно через траншеи, я не сплю всю эту чертову чернильную ночь. Ведь о тебе в моей голове и месяца не прошло, и я страдаю и рыдаю вслух, вымаливая у Господа хоть какую-нибудь помощь.


Гниль свою и скабрёзность скрываю под одеждой, срыгивая изо рта неумолимость и это девственное одиночество, которое утрачено навсегда. Я вижу твои длинные волосы лежащие сырыми в могиле. Я вижу твои пальцы, под ногтями которых предсмертное желание жить. Ты убивала меня, не давая любить себя. Всем своим долготерпеньем я выжигал эту морию и эту тягу к твоим жестким ресницам из своих сладострастий. Нам не предвиделось побывать здесь вдвоем. Измениться, как до корней сожженные деревья, окованные этой осенней тоской и страстью. Я не могу набраться смелости, чтобы пройти все круги этого ада в одиночку. Ведь твой великолепный рот, твои не оплакиваемые глаза, твои окоченевшие соски. Все это моя посмертная ноша, это мои клятвы, от которых не избавиться. Я обезумел. Я бреду за тобой сквозь эти размытые дождем улицы. Мои дырявые ботинки промокли. Моё дырявое сердце прорвалось. Я вижу сны, в которых твоя голая спина согревает мои холодные простыни и мои одинокие ночи. С губ вырывалось имя твоё и сбитая спесь с головы моей со стыдом исчезала прочь.


И я цепенею от злобы, в которой я, девятнадцатилетняя флэтовая пьянь, у которой кроме гнили в душе, горечи в сердце и гнева на языке ничего нет. Но я не мог оставить её. Я не мог насмотреться ею. Я не мог наслушаться её голосом. Я не мог вдоволь насладиться её телом. Весь этот шум в моей голове ранит моё чревоугодие. Засыпаю измученным, желающим умереть. Выгляжу так, будто загнанный раненый зверь. Будто загнанный одинокий старик, который всеми забытый, неопрятный, отчаянный. Вся эта любовь лишила меня головы. Я обезумел, как и ты в этом скучании.


Закуривая, сажусь на старый сломанный стул. Улицы пожирают мои глаза. Тьма пожирает моё тело. Ты выжрала во мне всё моё человеческое тепло. И тени тягостные, пугающие, надламывающие мои детские страхи насели на мои уставшие плечи. И любовь моя бедная, потерянная, потрепанная посмеивается надо мной.
И молчаливая зима дышит в мой затылок. И тихая умертвенность стучит по вискам. Я не понимаю, что я пережил и никогда не пойму, что мне предстоит пережить. Но пальцы холодные согреть больше некому. Да и незачем. Я глажу тебя по щекам. Я трогаю твои губы. Я руками ощущаю всю влагу твоего тряпья между бедер. Печаль о потерянном. Что было – тому не бывать.
И топить время за столом в тесной комнатушке без обоев, без мебели, без любви просто переросло в привычку. Все эти дни пройдут. Я завтра же очнусь и перестану скулить.
И пока ты рвешься в голове моей на сырость и безразличие, которое прячется в сигаретных ларьках и винных магазинах, ты орешь в моё ухо, что я выел в тебе всё твоё тепло человеческое.
И корни пускать больше не в кого и не во что. И зимы этой нам на двоих никогда не прожить. И все что осталось мне, так это сидеть на этом старом сломанном стуле, закуривая сигарету, безответно никого не любить.