Перестройка, Армейские будни Мешочники Песня 60- Х

Перестройка
Ну, стало мне с поэзией совсем невпроворот.
Я бросил это грустное занятие.
Гешефт решил я сделать – не аборт!
На дело подыскал двоих приятелей.

Один из них бывалый акушер,
Другой специалист по акробатике.
Мы занялись продажей сигарет,
Презрев законы школьной математики.

Дела пошли, мы денег ломанули, 
Но нас,  как мишку олимпийского, надули.
Теперь без денег мы, без сигарет.
Всем некурящим  шлём большой привет.

 Три дня мы пребывали просто в шоке.
 Сидели, как койоты на востоке.
 Не ели  и не пили вообще,
 Потом налили еще, и еще.

Когда мы выпили водяры по две бочки,
И в ней, родимой,  утопили всё до точки,
–Хана, кранты, сворачиваем дело,–
Сказал Серега,– мне поднадоело!

Всё завтра же пускаем с молотка.
Я зашиваюсь.
 Всем покудова.
–Пока!
 
А утром мы на месте протрезвели,
И новенькую песенку запели.
Витюша заявил:– Вот хрена с два,
По-новой начинаем все дела.

Витёк, тот оптимист: – Уйти в отставку!
Опомнитесь!  Повысить надо ставку!
И так  три раза мы еще пытались,
Пока все дружно без штанов остались.
 
Весь бизнес наш коту ушёл под хвост.
 Нет, брат Серега был совсем не прост!
Он всё прибрал один к своим рукам,
И нас послал к далёким берегам.

Его мы не послушались и зря.
Враги теперь мы, старые друзья.
Ему мы киллера, как водится, наняли.
Нас выследили, сроком повязали.

      Армейские будни
Армейские будни, армейские будни.
Мы все в них немножечко злыдни и блудни.
Девчонок не видели сорок недель,
Они нашей жизни заглавная цель.

В нас кровь играет и любовь к свободе,
Когда в строю во взводе и на взводе.
С девчонкой хочется по-полной оторваться,
Когда тебе на месяц лишь за двадцать.

А армия уж, если не тюрьма,
То монастырь, как дважды множь на два.
У них, как и у нас, с девчонками напряг.
Поймут меня полярник, зэк, моряк.

Если б  голодающим монахам
Натощак показывать стриптиз…
С лестницы, в ночи, вдвоём  со  страхом,
Мы спустились,  наконец-то, вниз.

Рискуя свободой, иду в самоволку,
Сменив галифе на штаны и футболку.
Мой друг был успешней, он с девочкой спал.
Мне ж в память от местных достался фингал.

И губы любимой, сменив на «губу»,
Под бдительным оком сержанта иду.
Потом  гауптвахту сменил старшина,
На мне отыгрался сверхсрочник сполна.

Наш пыл не остыл, мы с дружком  взбеленились,
И оба в одну до безумья влюбились.
Отныне враги мы и с другом не дружим,
И верно одной только родине служим.

Но гены  играют мотив на трубе,
И я в самоволку бегу на зоре,
Рискуя свободу навек потерять.
Ах, ёшь твою мать, ну, не ёшь твою мать!

 Повстречал не шлюху, комсомолку,
Шла домой слегка навеселе.
Познакомился, болтал с ней без умолку,
Не было таких в моём селе.

Вызвался помочь подвинуть мебель,
При её и при моей потребе…
Утром муштровал меня фельдфебель. 
–Гусь ты лапчатый, ну что стоишь, как лебедь?


И что ты лыбишься,  наглючее мудрило,
Не умничай, не то получишь в рыло.
Я научу тебя отечество  любить.
На ус мотай, чтоб дольше не забыть.

Наряд вне очереди, драить туалет,
Устав учить, по струночке лететь,
А если надобно отчизну защищать,
То постоишь за родину за мать!

Пять суток гауптвахты и вперёд,
Интеллигент паршивый, грязный сброд!
Их учишь, учишь, это им  не впрок,
У них на взводе лишь один курок.

Одна мишень и цель у них одна,
Из армии соорудят бардак!
Коли мы их сейчас не припугнём,
Из батальона сделают дурдом.

 Пять раз я бегал в самоволку,
И полюбил ту комсомолку.
Ради неё свободой рисковал,
И разразился бешеный скандал.

Пост номер три у нас при батальоне,
Свинарник маленький, там пять свиней в загоне.
Я их приставлен, на ночь сторожить.
Эх, как без милой до утра дожить?

Души и тела резкое движенье…
С поста слиняв, направился я к ней.
Сказать, что я люблю, и сделать предложенье,
И к черту всех фельдфебелей, свиней!

Её окно струило свет в ночи.
Не спит родная, без меня тоскует.
Я влез в окно, душа моя ликует.
Вдруг в глотке крик застрял.

Мой лютый враг над ней, как тетерев,  токует.
Наш прапор голяком,
Проклятый тот фельдфебель,
В моё отсутствие усердно движет мебель.


Не всю ядрёна мать, а лишь кровать,
И вместе с Клавкой,
Комсомолкой и шалавой!
Я в самоволки больше к ней не плавал.

Обойму автомата разрядил.
Ну, слава богу, в них не угодил.
–Мужик, ты что? Вот деньги и часы.
Погодь, я только нацеплю трусы.

И голос мой, что прозвучал во мраке.
–Ты что здесь делаешь? Паршивая собака!
–Я здесь три месяца уже в законном браке.
Сейчас в очередной лежал атаке.

–Ну, поздравляю, каждому своё!
Эх, ё моё! Ну, точно ё моё!
И только тут я стал слегка смекать.
–Ох, ё моё!– Я повторил раз пять.

И произнёс на острие экстаза.
В пространство: – Ну, ты и зараза!
Я, кажется, окошечком ошибся.
Со мной бывает. В детстве я ушибся.

Я снова прибежал на пост.
Свинарник с визгом повстречал меня.
Всё обошлось, как глуп я был,  и прост,
Какая всё - таки тупая я свинья!

С тез пор по самоволкам не ходил,
Одну лишь родину два года я любил.
От триппера она меня спасла,
И в подоле сюрприз не принесла.

Потом я, понял:
 – Это же инцест,
Любить лишь родину,
Нести столь тяжкий крест…

И обзавёлся я подругой и женой,
И гауптвахтой не грозится мне конвой.
Фельдфебеля того не позабыл,
Но на девятом небе больше я не был.

              Мешочники
  Песня 60- Х годов
А мы мешочники с вокзала курского,
Да, мы кусочники, но любим Юрского.
Эх, мы рязанские, да мы советские,
И нам не чужды пляски половецкие.

В Москву приехали не за орехами,
Карманы нашенски давно с прорехами.
А без колбасочки, какие плясочки!
Мы на картошечке поём лишь, трошечки!

А со стаканчиком, да и с бутылочкой,
Коль не поймёшь умом, поймёшь затылочком.
Сколь ни кокетничай, и сколь ни пялься зря, 
Но без колбасочки пляшу лишь вальсы я.

А на бульварчике какие кошечки!
Да со вчерашнего, во рту ни крошечки.
И в подворотне вмиг нашёл компанию,
Для пущей храбрости там застаканил я.


Пришёл к подруге, пьян, а там мужик сидит,
Наверно муж её,  уж больно он сердит.
И победил меня в неравной он борьбе.
Дал подзатыльника, вернув меня  к себе.

Я дать отпор хотел. Да с гордой головой.
Под гимн решил уйти, как будто я герой.
Но с похмелюги , мать, какие песенки?
И потому лицом считаю лесенки!