Санторини

***

Нам хорошо вдали от дома:
бордели и аэродромы,
разбег во мглу, прохладный взлет -
никто не вспомнит, не найдет.

Пропеллер, герб из белых лилий.
Мы здесь когда-то тоже жили
и облака за рядом ряд
в субботний резали салат.

Но стал наш мир угрюм и стар.
Маяк разрушен, спит радар.
И лишь печаль гудит в моторе
над горьким Средиземноморьем.

Небесные волонтеры

Когда окажусь там, где не высоко-не низко,
буду встречать на входе души умерших,
прибывающих на автомобилях, на лошадях, пеших,
объяснять на русском, греческом и английском
их дальнейшие действия и регламент;
потом провожать их куда-то дальше, приговаривая:
"неволнуйтесьвсехорошомысвами".


Санторини

Ночь над маленьким городом,
сохнут тарелки, кружки.
Набиты любовным шепотом
гостиничные подушки.

И чтобы сквозь окна синие
лучше услышать море,
построились в ровную линию
комнаты в коридоре.


***

Перо. Прохладные чернила.
О, как их линия тонка.
Твой почерк, полный нежной силы,
с узором ленты и венка.

Чернила до границы мира.
Их черный цвет - мой грустный Бог.
Во мгле карета растворилась.
Давно зима, и спит восток.

Хоть нет нужды в моем ответе,
но все равно всю ночь светло
в том самом дальнем кабинете,
где стол, бумага и перо.

***

Вновь отзвонили в ночь колокола.
Тюрьма затихла и почти уснула,
лишь по периметру порою караулы
шагали мерным шагом до утра.

А рядом четверо играли в баскетбол
на освещенной маленькой площадке.
Они легки и, в целом, все в порядке:
у них подбор прекрасен и отбор.

Внутри тюрьмы царил покой и мрак,
для баскетбола все светил прожектор,
и сны рабов пропитывали лето,
мыча мячу оранжевому в такт.

***

стою на посту у начала равнины,
где воздух рождается, и над которой
летают  летательные аппараты,
взлетевшие в пасмурных семидесятых
с маленьких желтых аэродромов.
Они оглушают тяжелой турбиной
покинутый кампус, рассеянно-летний,
летят над равниной, где пост мой наивный
летят над равниной, где пост мой последний.