у дурака было три сына - 9105

У дурака было три сына
абсюрд

У дурака было три сына Ивана - один младший, один средний и остальной старший. Кум дурака был председателем колхоза, но имени его никто не помнил, потому что по именам в колхозе звали только детишек, поскольку их характер проявлялся не сразу, и звали председателя, как точно его отца и деда и, кажется, прадеда просто Какашка. А у дурака подходящего прозвища не было, так как настоящих дураков слишком много, в отличие от дорог, и взрослые сыновья звали папашу своего Слепая Ьлядь, что даже особенности зрения мало отражало, а уж гомиков в колхозе почему-то не было, что Какашка объяснял наличием в районе райкома и бестолкома, которых мужскому населению всего района хватало с избытком.
Почему у дурака было всего три сына - он и сам не ведал, а Иванами всех записал по ошибке, всякий раз забывая, что Иван уже есть, а, может быть, и сам был записан Иваном - паспорт по старой привычке у него был в колхозной бухгалтерии - правда, зарплаты в колхозе отродясь не платили, хоть, возможно, и начисляли, так как всех заставляли постоянно расписываться в каких-то важных бумагах.
Да и у всех в колхозе больше трёх детей не было, как-то обходилось, хотя клуб спокон века был закрыт, и молодёжи приходилось жениться, а кино привозили раз в неделю, но киномеханик приезжал обязательно пьяный, то без фильма, то без киноаппарата. Какашка сгонял колхозников в котельную и издевался над ними и сутью марксизма-коммунизма, больше фантазируя, как будут они жить после коммунизма, сильно критикуя рай за то, что, если все воскреснут, рая уже не будет, так как в рай попадают только души, а раз воскреснут - всё будет всё равно, как при коммунистах, но только будет запрещено бабам и мужикам совокупляться - а при коммунистах - пожалуйста, сколько душе угодно. И хотя при коммунизме придётся жить культурно, даже какашки за собой убирать, в целом контроль будет примерно как народный, то есть и выпить можно будет в меру, и погулять, и что-то домой притащить, если потребность ещё останется, и бабу чужую, из другого колхоза, конечно, можно будет насадить по согласию и взаимообразно - ни с кого не убудет, заверял Какашка.
Дурак любил философствовать, как все дураки, и объяснял нелюбовь председателя к раю очень просто: во-первых, партийный и по должности против Бога, а, главное, по жизни, как все, смерть не любит саму по себе, а вдобавок ещё из себя выходит, как вспомнит, что на Страшном Суде все его мысли при всех предъявят - дело на сто томов может потянуть, если не сократят и не исключат повторяющиеся - а повторяющихся, конечно, много. Очень не хотелось Какашке, чтоб другие услышали, что он о них думал, и отвечать по каждому пункту своих мыслей не хотелось, если за поступки отвечать никогда не хочется.
Эти, однако, предположения дурака документально не подтверждались и оставались беспочвенными, что для колхозного почвенного бытия считалось дуростью.
Но рождаемость, в отличие от смертности, в колхозе "Искра" падала круче, чем в других колхозах, а число пожаров росло, так что колхозники устали строиться и жили, как придётся, пили и курили. Баня была в колхозе - как не в каждом - вот её спалить так и не могли, почему Какашка и вынужден был сгоревшее правление поместить в мужское отделение, в общем, сперва сделав в женском отделении мужскую помойку по пятым числам каждого нечётного месяца, а женскую - по пятнадцатым числам каждого чётного, но банщик Хорёк Калиныч в эти дни обязательно пил, как и в остальные, и любители мыться коллективно пошли на консенсус и сделали объединённый женско-мужской день по двадцать третьим числам каждого четвёртого месяца.
 
Что характерно, все трое сыновей дурака в армии отслужили, хотя на самом деле отдувался каждый раз Иван-младший, первый раз забритый в пятнадцать лет, и теперь на праздники по нескольку раз переодевался из пехотной в пограничную, а потом во флотскую формы.
И, пьяный стрелял из отцовского ружья по своим воротам, попадая, конечно, но с двух шагов - чему его в армии учили, непонятно. Так, показывал, как ходить строем, но ноги запутывались обе - и правая, и левая. А форменки содержал в чистоте и порядке, так как, когда нажирался уже, аккуратно надевал форму неизвестного рода войск, которую спёр у эфиопского солдата, когда воевал в Африке. Поскольку в ней валялся и в болоте, и в пылюке, форма стала совершенно бесформенной, и никто теперь не пристёбывался к Ивану за то, что гимнастёрка расшита свастиками, как у фашиста какого-то - откуда арийская свастика у эфиопов - неизвестно. Дурак предположил, что эфиопам форму продали индусы, а уж они мастера свастики рисовать.
 
В общем, здесь длинное предисловие надо б закруглить и перейти к событиям. Но события в колхозе были редкостью: к пожарам привыкли, съедобного скота не было давно, а урожай не убирали, потому что не сажали. Да и председателя не сажали, потому что отчёты составлял правильные и рапортовал своевременно - иногда даже досрочно: скажут в райкоме, чтоб к Новому году весенний сев закончил - он бумагу отправляет: к католическому Рождеству посеяли тыщу га (чего - не указывает предусмотрительно). А где та тыща - поди, найди: вокруг одни болота после мелиорации.
Всё равно колхоз столько раз укрупняли и разукрупняли, что одно название осталось.
Хотя насчёт других колхозов в районе, может быть, было как-то иначе, но всё равно - железная дорога была далеко, а по разным картам весь район проходил как секретный химический полигон, но ни даже заставы нигде не было, и райвоенком Полещук по прозвищу По...здюк самочинно проводил учения и смотры с пацанами из детского дома, не то дебилами, не то Даунами, - чего районный фельдшер-акушер знать не мог, поскольку образование имел ПТУ "сельский механизатор".
 
Сыновьям дурака в колхозе работать не нравилось, за что их не любили и заставляли хотя б жениться: в общем, колхозники выходили на работу регулярно где-то в конце каждого месяца, но больше одного часа у правления не толкались - у всех дела, хрен знает, правда, какие - домашнего хозяйства не было ни у кого, а вот самогон варили весь рабочий день, и, главное, хватало на весь месяц, так как бабы практически не пили, всё обсуждали мужиков - колхозных и всемирных, про которых радио говорило каждое утро в шесть часов после гимна Советского Союза. Но что-то в райцентре в радиоузле перемкнуло, и целый час передавали "Голос Америки" на турецком языке, а языка никто не знал. Вообще, с лингвистикой в колхозе было слабо, так как для мужских разговоров хватало восьми слов-связок плюс прозвища мужиков (всех баб называли одинаково "эта"), а для бабских разговоров вообще и сорока тысяч словаря Пушкина было мало, но всё сказано-пересказано, и бабы обменивались уже отшлифованными фразами, не вникая в их номинальный смысл.
 
Это ещё Чернышевский с Лениным спрашивали у всех: что делать?
Колхозники же даже не спрашивали "что не делать", потому что не делали ничего.
 
Из русской литературы в колхозе уважали только Муму, хотя вряд ли читали в подлиннике, а пересказы из-за сплошных Матюков делали произведение очень коротким и ничем не отличающимся, скажем, от адаптированных вариантов "Войны и мира" и "Графа Монте-Кристо".
 
Когда Иван-младший ушёл искать счастье в город, никто и не заметил, но по возвращении в колхоз он принёс столько новостей, что весь колхоз от удивления три дня пьянствовал, правда, как и до этого, и после этого.
Если перевести с колхозного языка на окололитературный, новости были потрясающими, хотя ручаться за то, что все всё поняли правильно, очень сложно: во-первых, Сталина в Мавзолее, оказывается, нет уже сорок лет или пятьдесят. Во-вторых, коммунизм отменили, партию как-то переименовали и колхозы запретили.
В-третьих, ещё что-то изменилось, трудно сказать, не то страны уже не было, не то её переименовали как-то чудно, Иван-младший как доказательство притащил из города крышку от столика кафе, где отпечаталось из прилипшей газеты слово "яиссора", обозначавшее новую страну.
Но на четвёртый день новость надоела, и колхоз продолжал жить нормальной жизнью. Какашка, конечно, задумывался, почему из телефонной трубки вот уже пятнадцать лет не поступают указания, вообще даже ни "пи-пи". Но долго думать было трудно, и в прежние годы, бывало, не каждый месяц телефон работал.
Гораздо серьёзнее обсуждали бабы другую важную новость, принесённую Иваном-младшим: будто изобрели в городе показной ящик навроде кино маленького, и стоят такие ящики даже в столовках, и видел Иван кино "Муму возвращается", что баб перепугало: рассказ "Муму" уважали, честно говоря, за то, что его использовали в качестве практического пособия по регулированию поголовья единственного в колхозе скота - собак и кошек.
Бабы перепугались не на шутку: если все котята и щенята вернутся с болота - жрать будет нечего, и без них окромя воробьёв мяса не было.
Но с возвращенья Ивана неделя прошла, а утопленники не возвращались, так что потихоньку все успокоились и решили, что Муму возвращается только в город - в колхозе не прокормиться.
 
Иван же младший словно спятил, начал говорить много книжных слов и придумывать истории ещё почище, чем Какашка.
Председатель хотя и не поверил Ивану насчёт запрещения колхозов, слово "коммунизм" заменил на "демократия", посчитав, что эти слова похожи, тем более, в переводе на доходчивые матюки.
Он, конечно, обзывал Ивана-младшего "перестройщиком" в порядке иронии и сатиры, но признать, что жизнь в колхозе изменилась, ему пришлось.
 
Новые веяния чувствовались во всём: откуда-то вместо покоцанных гранёных стаканов появились пластмассовые, а закусывали теперь самогон кубиками-рубликами или голимыми бланками, а ещё чаще - такими, которые надо было пять минут даже с зубами жевать, и всё равно опасно было подавиться.
Бабы возле бани устроили рынок. Поскольку денег не было, торговали на луковую шелуху, и именно нерегулируемый рынок привёл председателя к кризису, и в колхозе началось классовое расслоение: у кого шелухи было много - стало ещё больше. а основная масса трудящихся пропивала шелуху и стремительно нищала.
 
Дело шло к голоду, чего Какашка понять не мог: основной продукт в колхозе был мышиный картофель, в изобилии растущий по берегам болота, его даже зимой было легко надёргать, - вдруг стал продаваться напёрстками, а до того вёдрами колхозники друг у друга занимали.
Председатель присмотрелся и понял, что если раньше за мышиным картофелем ходили даже пацаны от года до трёх, не считая повзрослее, теперь его собирали две бабки, а остальные ни за что не хотели сами идти на болото, а только покупали, да не с запасом, а два-три напёрстка - раз закусить. А как шелухи не было - сидели голодные и злые, самогон уже пили совсем без закуси и, конечно, травились страшно - бывало, наутро мужи к встаёт - стакан осилить не может. А пойти за мышиной картошкой сами - нет, пусть это бабки рвут, не мужицкое дело.
Сосед дурака по прозвищу Генерал - потому что ходил и зимой, и летом в кальсонах на голое тело, - от голоду раз упал в обморок после восьми стаканов самогона. А у соседа справа начались сердечные колики, он стал орать советские песни, но из каждой мог вспомнить по одной строчке, что под его универсальный мотив всё равно не подходило: белеет парус одинокий, зачем ты в наш колхоз приехал в тумане моря голубой?
И стал плакать, почему-то настолько опьянев, что решил, будто антисоветчики в колхозе правят вместо сидеть, и пошёл в баню восстанавливать народную власть, бабок с рынка разогнал, вместо красного флага повесил этикетку от портвейна ¬13 и объявил себя большевиком последним, но сдался через три дня за пять напёрстков мышиной картошки и ведро самогона своей куме.
Все сочувствовали неудавшемуся большевику, Мудраку, но три дня без закуски подорвали его светлые идеалы. Полуторагодовалый сын Растрёпы сам переступил через своё мужское достоинство, нарвал полведра мышиной картошки и за полдня стал мультимиллиардером, лишив шелухи весь колхозный лук. Теперь все мужики по очереди катали его в бочке по колхозу за щедрую плату. Так всё и просадил "Лас-Фигас".
 
Нашли в колхозе и нефть - в старые времена сливали лишнюю солярку в канаву - она же не тонет. И продавал её чумазый пацан по кличке Какой-то, так что скоро вся шелуха пошла к нему, и избрали пацана председателем колхоза, правда, без права подписи - всё равно он не умел писать.
 
Какашка ушёл на пенсию, только пенсию, естественно, давать было некому, вся шелуха была в обороте, а лук уже давно был голенький и потихоньку гнил.
Но он не зря всю жизнь председательствовал и нашёл себя в туалетном бизнесе: в бывшем клубе открыл платный туалет - всё равно там уже засрали - и сгрёб шелуху себе, выкупив все акции колхоза, однако шелуха вся же и осталась у него, и теперь мужики и бабы глазами хлопали, оставшись не при делах.
Народ всё же выход нашёл: мышиную картошку теперь продавали "на пальцы". Продавец и покупатель одновременно кидали пальцы, и если покупатель угадывал - получал столько напёрстков, по скольку они с продавцом выкинули.
Однако при этом уже обогатиться никому не удавалось, пока не прорезались финансовые способности у библиотекарши Дули - она вырвала все страницы из собрания сочинений Ленина, и колхоз снова погрузился во мрак лихорадки капитализма, пока все до одного листочка не оказались в клубе, причём отнюдь не в качестве банкнот.
Пытались умельцы отмывать и отстирывать грязные деньги в болоте, но от них всё равно дурно пахло.
 
- Гибнет колхоз, - мрачно говорили теперь и мужики, и бабы.
И только дурак и его три сына Ивана молчали, не зная, что сказать.
 
 
+++