Подборка 2

я проживу
--------------
я где-то есть а где-то больше нет
но я ведь не могу быть сразу всюду
могу вернуться передать привет
а через миг я здесь опять не буду
какой же чёрт меня сюда занес
я верю в то что приношу тут пользу
стихов моих стремительный занос
меня опять похоже держит возле

я проживу конечно без стихов
и жизнь такая будет мне по нраву
мне станет ясен пафос облаков
понятен раж всех речек и каналов
карманов важность в пиджаках и шляп
солидность на макушках чьих-то строгих
идей расхожих рыхлые бока
и лиц невнятность в городах убогих

я проживу поверьте без стихов
стихая сердцем истекая кожей
смакуя сладость всех земных грехов
и невозвратность дней своих итожа
я проживу…

пусть каплями дождя
смывает смысл  увесистая  осень
и белок злых пугая и щадя
проносится весна меж пьяных сосен
и лето выжигает добела
остатки дней прозрачных...
и быть может
я проживу...от стула до стола...
когда однажды ты мне в том поможешь

пророческое
------------------

он вышел и сказал
- говно
и сразу ясно стало прочим
поэту   многое   дано
и все про жизнь
он знает точно

он вышел и сказал
- страна
и сразу ясно стало прочим
как много в ней ещё говна
и что её он
любит очень

а где-то рухнула стена
(не ждите здесь приличной рифмы)
страданья
голод
мор
война
и остальные алгоритмы
простых законов бытия
опять придут говну на смену

как  мерно  вертится  земля
как  деловито и  надменно

***
в чужие окна
в скважины замков
за балдахины знаний всех и смыслов
войдя тупым от счастья острием
размахивая жизни коромыслом
ты не поймёшь в ней ровно ничего
и сядешь в угол
и закинешь руки
и будешь постоянно не о том
скрипя зубами
и съедая скуку
и ничего не будешь понимать
набросив на себя забот личину
а за окошком будет месяц май
менять одежды
годы и причины

***
не будет ничего – ни брода, ни ручья
не будет ни сомненья, ни участья
и ты придёшь – чужая и ничья
прозрачным призраком иного счастья
где никому никто не на века
где каждый каждому и словно всё впервые
отчаянная, как весной река
отбросив предрассудки ледяные
туда, где всё совсем наоборот
где нет времён, мужей, дождей и денег
где пропивает латы Ланцелот
пока Дракон спокойно жрёт деревни

где всё не так, как снилось мудрецам
а так как есть – хмельно и бестолково
где режет правда по больным сердцам
и прочат грозы вещие вороны
и ищут смысл голодные коровы
которых некому давно доить
и бык мычит про быть или не быть
а в кронах стынет песня Казановы

мой бог, зачем всё это, в чем резон
зачем трава, песок, а в зимах столько снега
собака, кот, моря и горизонт
когда ты здесь ещё ни разу не был?

далила

проходит жизнь как по мечте
кораблик с надписью "далила"
где среди тысяч мелочей
пробряцав "дзынь" проедет мимо
мостов
постов
видений
снов
основ всех тайн и мирозданий
и мокрых от дождя кустов
и вдалеке огней мерцаний
в плывущих окнах берегов
сквозь пыль лоснящейся дороги
и прелесть мировых грехов
в рассказах местной недотроги

и крым и рим
и солнце в ластах
плывет в исход или в исток
и ты – лежащая распластав
себя на север и восток
и я в тени
и не тяни
меня в зиндан своих желаний
где каждый сорванный цветок
согласен завтра стать папайей
в варенье что зовётся жизнь

и круг уже не завершить
и нам уже не пересесть
в чужой корабль иных скитаний
и ран воды не пересечь

человек
-----------
 я не стою новостроек
на больших бульварах
никогда я не был стоек
лишь не часто - ярок
а соблазнов было столько
хоть лови сетями:
танцевали ведьмы «польку»
с пьяными гостями…
и швырялась жизнь горстями
под ноги каретам
тем, что в полночь превращались
в пепел сигаретный…

я не стою этих парков
и фонтанов шумных,
пастернаков и ремарков
и затмений лунных
пароходов уходящих
отлетевших уток
внуков рядом в люльке спящих
...ни годов, ни суток -
тех что прожили мы вместе
странно так и мило
где готовила ты есть мне
и постель стелила…

я не стоил революций
войн
делений плазмы
детских утренних поллюций
и религий разных…
и таинственного смога
в древней райской тайне
и наивной веры бога
в день шестой созданья

колыбельное
-----------------
я улягусь на планете
я на ней останусь спать
недопонятым поэтом
и поэтому опять
не по мне ударят громы
не по мне пойдут дожди
не ко мне сбегутся гномы
с надоевшей рифмой жди

с обезвоженными льдами
свежевысохшей сосной
свежевыжатыми снами
лебедой и лабудой

сладко спать когда на свете
мимо всё и мнимо всё
страсти
жёны
рифмы
дети
се и то ни то ни сё
смыслы
цели
стоп дорога
сел на рифы твой арго
ну зачем ты хочешь много
где у многих ничего

незапятнанного слова
наступает благодать
ни один ещё обломов
так не исхитрялся спать

среди пядей и обломков
всераспаханной земли
на которой рвутся ловко
плохо склеенные дни
на которой псы и волки
и немного естества
и на солнечных заколках
слабо держится листва
***
за сквозняковое окно уходит небо
там высоко и далеко и я там не был
ступить туда как за порог на тонкий воздух
нет это будет не полет всего лишь роздых
всего лишь речка подо мной а дальше море
и я еще такой смешной не знаю горя
и горе словно с той горы и нет уж мамы
и я лечу взбивая сны подушкой магмы
в руке свеча лечу в ночи моргаю звездам
и облаками облачать себя уж поздно
о если б знать еще тогда перед окошком
о том умею ли летать спросив у кошки

Лукоморье

Не уйти от тоски у родного порога…
Будни, тайны, грехи, столбовая дорога.
Одинокий перрон. На перроне малыш.
Кто, откуда пришел? Почему здесь стоишь?

Ничего не ответил, только глянул темно.
Из тоннеля толкалось и тянулось Оно...
Поезд – даже не поезд – то ли змей, то ли слон,
Весь в зеленых ковбоях выползал на  перрон.

Милый мальчик, пойми же, маловата Земля,
Значит, скоро кому-то жить здесь будет нельзя.
Мы сейчас подсчитаем, где, кому и зачем.
Потерпи, это тайна, и прости, много дел.

Он стоял на перроне, молча глядя во мглу,
Вдалеке за горою кто-то радугу гнул,
Лес чернел за трубою, дым валил из трубы
Из домов вместе с горем выносили гробы.

Взгляд ребенка суровел, голос парня грубел,
Тут он понял, что в школе не напишет ЕГЕ,
В институт не поступит и детей не родит,
Дом его, словно спутник, за Землёй улетит,

Вместе с пеплом и дымом, и перроном в дыму,
Вместе с Крымом и Римом - в непроглядную тьму,
Где ни войн, ни перронов, ни солдат, ни ЕГЕ,
Где иванушки лезут на лопату к Яге,

Где кругом Лукоморье, дуб да цепь на кости,
И штыком на заборе ледяное «прости».

***
во глубине глубин
в сиянии сияний
где никого никто любить и ненавидить еще не мог
и был как бог
и не было ни зданий ни тревог ни знаний
лишь звездный смог
и плавали на дне веков зародыши гармоний
нарушив коие возникнет белый свет
и было так велико и спокойно
от этих нет
сквозь толщу вод и непреклонность волн
сползал по завязям растений день вчерашний
и заползая в раковины слов
произносил да будет и обрящет
так создавая версии основ
сходились змий и ева и ослов
навьюченных дарами от волхвов
тащила ввысь горячая пустыня
и плыли тени новых городов

***
Украинское
 
О том,
о чем, возможно, важно,
но здесь нельзя,
я вам не сообщу, отважно
швырнув в глаза
остатки показной отваги
и влажность глаз,
и важность этой сладкой влаги,
живущей в нас.

Безвыходность нелепость нежность,
как бес в ребро,
все наши принципы прилежны,
как серебро
на ложках чайных,
что натёрты здесь добела.
И ночь давно сварилась в чане
и так светла.

И выкипают словно тайны
её миры,
и месяц лежа на диване
над ней горит.
И вечер тот, что близ Диканьки
давно прощен
и съеден, сваренный на сале
с густым борщом...

***
 А был ли мальчик?

Запели птицы непомерно звонко
о том, что мы с тобой теперь "на ты",
и ты сказала: Я  хочу ребенка,
который будет собирать цветы!
Я в тот же миг соорудил  поляну,
шатер  воздвиг  из пижм и повилик.
Мы предавались сладкому обману,
который был поистине велик...

И нависал туман, клубя светило,
и зрел закат, краснея вдалеке.
Никто из нас не знал, что это было,
когда река струилась по руке.
Сливались устья и сбивались меры,
как волны тел схватившихся в борьбе,
еще такой смешной и неумелой,
и лишь рука водила по реке...

А был ли мальчик? Пряно ветры пели,
чуть шевеля в его глазах цветы,
и воздух, продырявленный шрапнелью,
был так же чист, как обещала ты.

***
Эта осень похоже будет более долгой и желтой
Только б листья  пожухнув не выпали боком зиме
Только  ветер с дождем  как всегда выходя на охоту
Провода бы не рвали  и связи ведущие вне...

Вне  тебя,  вне меня,  веру в  бога  законы и смыслы
Отчего, почему,  осветив  очевидностей  лом
Мироточит луна  коромыслом горбатым повиснув
На  лохматом ристалище  новых событий  и  слов

Это  небо в  алмазах,  восторгах  и идиомах…
Это  осень   застрявшая  в мокрых стволах  как  во мне
Над сгущаемым заревом  в джоулях, ваттах и омах
Не измерить нам силу и  всю напряженность  планет

Мы уйдем в эту яркость, пусть встанут другие получше
Понахальней беспечней  осенним безропотным днем
Мы уйдем как мечта по маршруту сиреневой тучи
Не оставившей выбора между  грозой и дождем



***
Мне снятся поезда, идущие назад,
Толкающие сталью остов неба.
С бегущих крыш  глядят мои глаза,
Высматривая, был тут, или не был.

Конечно, был! Вот станция Семья,
Мой день рожденья, завтра умер Сталин.
Ещё  три пункта: Мать,  Отец  и  Я.
А тут был  Брат. А дальше   мы  расстались.

А вот растяжка с надписью "Судьба",
Но перед ней опущенный  шлагбаум,
И словно  тормозящие  года
Закрыли  путь  меж лесом и домами.

Тот полустанок, рыжинОй объятый,
РыжЕл, как ад, как в Африке земля
И назывался просто пунктом "пятым",
Напоминая,  что  был   "рыжим"  я.

Судьба косая прямо мне в глаза,
Шипя и злясь, о чём-то всё твердила,
Я слышал только "можно" и "нельзя",
А между ними всё гнило и выло.

И  притворясь, что верю словесам,
Я прыгал  снова  в  отходящий  поезд
И уезжал в любови, как в леса,
Забыв о том, что мы давно с ней  порознь.

Стуча, дробились версты, как мечты,
Мелькали лица, вторя семафорам,
Мне не хватало суши и воды,
И синевы - прозрачной и бесспорной!

Но было что-то, было в той дали,
Замызганой, курносой, бестолковой,
Где к миру задом, на краю земли,
Свернулся  смысл  утерянной подковой.

Назад - туда, где белый ипподром
И лошадь Вера, с шорами, в кювете,
Туда, где  ты  ещё  "Всегда готов!"
И  ни за что на свете не в ответе.

И мчится поезд, верностями  вспять,
И  скачут  годы, как  шальные белки,
И снится мне, в который раз опять,
Как кто-то мудрый переводит стрелки.

тАка
(А.Пелевину)

в тишине под балдахином
выпьешь хину
примешь схиму
и пойдешь себе по миру
закурив тугую приму

где камчатка, где пальмира
каждый всюду смотрит криво
улыбаюсь им игриво
пока жизнь проходит мимо

там свароги, там гуингмы
всюду истины и гимны
что же всё так рыбийжирно
формалиново и длинно

то ли дело наши дроги
на пороге лишь поры
ирокезы и пироги
ремонтантные тревоги
надувные полубоги
дураки и их дороги…

в никуда – туда куда-то
где последняя атака
где стоит ещё итака
рядом с ней лежит собака
вечная как жизнь сиртака
и родная наша тАка

Борец с умом

Когда бы я дружил с умом,
То стать бы мог...
             борцом сумо.
И много ел бы без ума,
На животе была б сума,
Под животом всегда мешок,
Для пищи, члена и кишок.
А за спиной
Всегда смешок:
"Опять идёт наш голышок!"

Сейчас я с виду не такой,
Но, всё равно, дружу с сумой.
Лежит моя в ней голова,
Язык, бутылка и права,
Не на вожденье, а вообще:
На жизнь, что плавает в борще,
На сны, прибитые к кресту.
Мне говорят, что я расту,
В глазах прибавил синевы,
(Хотя давно без головы)
Я понимаю, что мне льстят,
Наверное, за что-то мстят…

Но я, с сумою, не грущу,
Слагая дифирамб борщу.
Мне нравится борьба с умом,
Хоть я и не борец сумо.
---------------------

Холодный кипельный мотив
Давно засыпал этот город
Он здесь почти неуязвим
И пролежит еще лет сорок
И будет так же плакать с крыш
И лужей продираться к смыслу
Как незадачливый малыш
Потом прибудет рыжий дворник
И станет под шумел камыш
Сгребать лопатой серый вторник
Сгоняя стайки шумных птиц
С площадок детских
Гнать метлой застрявших в переплетах зданий
Прохожих без имен и званий
И даже лиц
----------


***
За две копейки позвонить туда,
где мама с папой вместе чистят рыбу,
где на конфорках греется вода
в огромной  выварке, а с ней обиды
меж коммунальные – о да, о да!

Но скоро станет рыба-фиш*
кипеть в  кастрюле,
и ты останешься смотреть:
вдруг, кто-то плюнет.
И  все  на  кухню  приплывут
(да, как искусно!)
чтоб  рыбным  воздухом  вздохнуть –
так это вкусно!
Потом все станут говорить совсем о чём-бы:
о перебоях с молоком  и  негре Чомбе,
о космонавтах и друзьях из братской Кубы,
о том: "Нет, мяса бы достать, так рыбу губят!
Вот надо – вырезАть, крутить зачем-то с луком?!
Нет бы изжарить, да сварить?!"
...Какая скука!

Затем, застенчиво кряхтя,
придут с тарелкой
и будет пасха и кутья,
и спирт из грелки...

За две копейки позвонить в тот бред,
в ту коммуналку,
где даже телефона нет
и пахнет свалкой,
из автомата (где бы взять?),
из  века  нано,
где, если долго-долго ждать,
ответит мама.




+++

Чем  жизнь становилась  короче, тем больше в ней было кота:
Он словно подслушивал ночи, в  которых  была  маета.
Как будто  в  них слышал  такое, чего  я  не  мог  и  не  знал,
Но  таен  тех  был  не достоин, хоть тоже не спал   допоздна.

Я к пище его примерялся, прикидывал:  так  ли, не так,
Как  он   языком умывался и  пробовал  лезть  на  чердак.
И  днем, засыпая злорадно, всё  делая  вслед  за  котом,
Вопил:  « а  оно тебе надо?!», срываясь  со  шкафа  на  стол.

То  муху  приметив, за нею  бросался как  малый   пацан,
Пусть  зря,  ни о чем не жалея  и  ел  умиляясь  кацан.
Кот  молча  следил  и,  порою, когда  я  свернувшись дремал,
Делился   бесстрастно   водою  и  в  миску  мне  корм  подсыпал.


***
Последние любители фастфуда
Еще живут. Еще бывает снег...
Осталось ровно тридцать пять французов,
Двенадцать русских  и  один  узбек.
Евреям удалось уйти в пустыню,
Поэтому их трудно сосчитать,
Хотя,  с учетом  нано-скарлатины,
От силы – двадцать, или  двадцать пять.

Еще бывает солнце в день по часу
И шелест волн. И  одинокие  леса
Еще  желтеют  по заросшим трассам
В объятиях  ржи,  пшеницы и овса.
Еще бывает дождь. Над дальней сопкой
Парит орел, хотя скорее – гриф,
И над бескрайней  розовой  Чукоткой
Сияние севера  еще  горит,

И  антрацит   еще  синеет  в  недрах,
И  город  есть  в  Испании – Мадрид,
И  дворник  Чуча  мерзнет в старых кедах,
Но  делать дело как-то не спешит...
Он  чистит  опустевшие  высотки,
Не понимая, в чем их  тайный смысл,
И  гриф  летает  над  испанской  сопкой,
Под звон гитар и рев бегущих крыс...

И нет росы, давно уж нет росы
И пчел с муаровой и влажной попкой.

+++
Как это унизительно,
ждать,  пока   тебя  выберут
(Или  не  выберут  вовсе,
так  и  не  дав  ответ).
Так  вот  мы  и  рождаемся
(в  Питере  или  Выборге?),
только  не  ждем ничего  еще,
просто  пока   нас  нет…

Встретятся  ли, не встретятся
в прошлом   наши   родители?
Нужно,  чтоб  прежде   дедушка
рано    на   ноги   встал.
Чтобы  он,  раскулаченный
орденом   победителей,
к будущей   нашей  бабушке   
в  город   Сквиру   сбежал.

Это пока  по  матери
(я  бы  их  всех по-матери!)
Время, субстанция  нежности,
сводит  в  конце-концов.
До основания  разрушена,
благо,  остались  кровати
в  бедной   стране,   для  зачатия
будущих   мам   и  отцов.

Как это унизительно,
сметь   и   дышать  по  карточкам,
в  страшном,  в  колючей   проволоке,
черном   квадрате  снов,
что   бы   Иосифу   Гитлеру
вместе  с  Адольфом  Сталиным         
этот квадрат  раскрашивать
в  цвет  лагерей  и  слов.

Тысячи  лет   искали  мы   
ключ   от  смерти  кощеевой.   
И,  всякий  раз  находя  его
в  собственном  холодце,
в собственном   холодильнике,
в склянке   вчерашнещеевой,
тихо   на   место  прятали,
с   гордостью  на  лице.

Как  это  унизительно,
ждать,  что   тебя  не  выберут
и  не  наступит  утро,  вдруг,
влагой  семи  морей.
Так  вот  и   вымираем  мы,
как   вымирали  мамонты:
дети   глядят   в   компьютеры
и   не   хотят   детей.

***
Озеро на дне реки,
Над ним – домоуправа.
(Плеск воды, играет фортепьяно).
За столом сидит домоуправ – пьян,
И рисует,  правде вопреки,
Озеро  на  дне  реки...

Он  когда-то быть хотел  поэтом
И гуляя  как-то вдоль  Оки,
Наслаждаясь красок перецветом,
Вдруг  увидел, позабыв очки,
Озеро  на   дне   реки

Он лежит в своей роскошной ванной,
Берег левый видит, берег правый,
Восседают в лодках рыбаки –
В озере  на  дне  реки.
Чистят  пятки рыбки  из Таиланда,
Жизнь сложилась вроде бы и ладно.
Он уже давно домоуправ,
Потому что – вор и пьян, и прав!

Он  заложит  в  смету  Шмайсер-Нано,
Тот, что  чистит  недра  океана
И экспертов  НАСА,  чтоб найти
Озеро на дне реки.
Он построит виллу  на  Кайманах,
Мастеров приставит лучших самых,
Серебром натянет потолки –
Озером на дне реки.
Будет жить открыто и гуманно,
Мудро говорить о самом главном:
Смысле жизни, вере в Бога и -   
Озере на дне реки.

Но однажды, замолив грехи,
Вглядываясь в земляную воду,
В рябь и ряску, сплетни и молву,
Вдруг, и впрямь, увидит синеву,
И,  поняв  сакральный  жест природы,
Сам  себя утопит от тоски
В озере  на  дне  реки...

а пока...
 
и я спросил, а будет ли беда?
и мне сказали: будет лебеда

и я спросил, а будет ли народ?
и мне сказали: будет недород

и я спросил, а будет ли вода?
и мне сказали: больше никогда

и я спросил, а будет что-нибудь?

забудь
забудь
забудь
забудь
забудь

а суша будет суша ты скажи?
нет только твари  мыши  и  ежи

а тварям разве не нужна вода?

среда
еда
беда
и
лебеда

и я спросил тогда, а как же быть?

не быть
не быть
не быть
не быть
не быть

колыбельное

я улягусь на планете
я на ней останусь спать
недопонятым поэтом
и поэтому опять
не по мне ударят громы
не по мне пойдут дожди
не ко мне сбегутся гномы
с надоевшей рифмой жди

с обезвоженными льдами
свежевысохшей сосной
свежевыжатыми снами
лебедой и лабудой

сладко спать когда на свете
мимо всё и мнимо всё
страсти
жёны
рифмы
дети
се и то ни то ни сё
смыслы
цели
стоп дорога
сел на рифы твой арго
ну зачем ты хочешь много
где у многих ничего

незапятнанного слова
наступает благодать
ни один ещё обломов
так не исхитрялся спать

среди пядей и обломков
всераспаханной земли
на которой рвутся ловко
плохо склеенные дни
на которой псы и волки
и немного естества
и на солнечных заколках
слабо держится листва



Черный список

Внесем друг друга в черный список,
на черный взгромоздясь  рояль,
чтоб медленно на нем напиться.
Не будем  верой  метить  даль,
что за окном верстАми длится,
а будем пить...!
И черный шарф,
и черный  кайф,
и  черный ворон,
что нам подбросит стылый  март,
устроят  нам   переговоры.

Так с Ниццей говорит Монмартр,
когда  меж  ними  километры,
так  мужики  идут  «до  ветру»,
сломав   очередной   гидрант,
когда огнем  охвачен  дом,
и  лес,
и век,
и поднебесье –
всё черное пространство бесье,
над  коим повязали бант.

...За малыша, который спит,
не  видя  глупой  пьяной  мамы,
за  спичку,   что   уже  горит
и  поджигает одеяло.
За  фальшь,
за наши  злые  лица
и   деловитость  подлеца,
внесем  друг друга  в черный список,
чтоб   нам   не   уронить  лица.