Анищенко-Рубцов

  Уже к 11 вечера прогулялся. Принес на щеках первый морозец. Холодный, гулкий асфальт центральной улицы. Березы в свете фонарей – будто побиты заморозком, опушены инеем.
  Читалось рубцовское:

И никому не известно,
То, что с зимой говоря,
В бездне таится небесной
Холод и грусть октября.

  …Да, Анищенко поэт предельных и запредельных страстей, метафор. И всё-таки лирика Рубцова – в целом – печальней.
  В душе стихотворений Анищенко, в их чувственном ядре живёт великая любовь. Она смягчает его «бездну тьмы». Вчитываясь в его стихи, раз за разом входя в них, срастаясь с ними, никак уже не представляешь Анищенко поэтом «угрюмым», «безысходным», поэтом «без надежды». В самых внешне мрачных его поэмах побеждает формула: «И нет нам начала, и нет нам конца».
  А разве найдёшь у Николая Рубцова образцы вот такой любовной лирики, которые, как золотая осень нынешнего сентября, освещают светом любви и надежды его творчество.

В час, когда светится солнышко,
Маки горят у плетня,
Только и слышу: «Михалушка!
Ты не разлюбишь меня?»
В среду, в четверг, в воскресение
Между прокуренных стен
Ходит по дому спасение
В платьице выше колен.
Ходит родная и светится
Тайной заоблачных сот…
Как же нам выпало встретиться
Между лесов и болот?
Там, где ликующей осени
Рухнули все миражи,
Ты своё платьице сбросила,
Словно прошедшую жизнь.
Сбросила платьице около,
Между снегов и дождей…
Девочка, женщина! Облако!
Вот моё сердце – владей!
Всё принимаю… Пожалуйста…
Всё… до последнего дня…
Только бы слышать: «Михалушка!
Ты не разлюбишь меня?»

  Кто из нас сам не засветится праздником от этих строк?! И это среди «последнего дня», «смертной муки», «тоски и круговерти», «ада»…
Вот выкладки по «аду».

От грешников, сгорающих в аду,
Кому из нас теплее становилось?
От грешников, сгорающих в аду,
Мне никогда не делалось теплее (Я разговор о Боге не веду)
***
Полюбил я в последние годы
Всё, что адом казалось всегда (Не кричите мои пароходы)
***
И Данте в душу опускался,
А говорил, что был в аду (Мы Русь ругаем по привычке)
***
Люби, пока я не успел
Узнать, что выбрался из ада.
Люби мой гнев, мою вражду,
Мои обугленные святцы…
Ведь только я в твоем аду
Хотел бы вечно оставаться! (Люби меня – в мороз, в жару)
***
Так встречают снег и холод
Лишь в России да в аду (Спасение)
***
Как поэт, убежавший из ада,
Я печально смотрю на людей (В поезде)
***
И ты, как ласточка в аду,
Начнешь над памятью метаться.
Живи, как ласточка в аду
И как зачатье после смерти! (Концы с концами не сведу)
***
И летит, как будто дела
Нет до Страшного суда (Что за жизнь?)
***
Когда весь мир и вся свобода
В обличье ада предстают (В тиши деревьев…)
***
Воришка, взятый на поруки
Литейкой, превращенной в ад (Подковки)
***
Прости, Эвридика, за чёрные краски:
Орфей за тобою не опустится в ад! (Эвридика)

  Если к этому добавить его «могилы», «бездны», «последние» и смертные» часы, «смерть», чертей и грешников… Но – во странно! – это не делает стихи Анищенко страшными и «нечитаемыми». Самое простое: свет от контекста. Как, например, снег в стихотворении «Спасение», Рубцовском в чем-то… даже построчно.
  Но ведь уже в самом первом стихотворении книги «Оберег» «Я разговор о Боге не веду…», где слово «ад» и «грешники» прописаны дважды, есть прежде всего тепло автора, его великое заступничество за человека, - любого. Скажем высоко: стихотворение насквозь пронизано гуманизмом.

  А Рубцова стихи? Внешнее ликование в «Сентябре» - почти гимн! А всё равно свойство его таково, что не отпускает ПРЕЖДЕ ВСЕГО концовка. Прежде всего – она помнится.
  «В бездне таится небесной холод и грусть октября». И как в песочных часах вся радость вытекла. Она на втором плане. «Бездна… небесная» будущей зимы, холодов. Таится, неподвластное человеку, роковое, неизбежное и очень и очень печальное по-рубцовски.

Анищенко:

Концы с концами не сведу,
Темна последняя тетрадка.
И я, любимая уйду,
Сгорю, растаю без остатка.
И я, любимая, уйду
Туда, где смерти не боятся.
И ты, как ласточка в аду,
Начнёшь над памятью метаться.
Но там, где муки, тлен и плен,
Ты будешь вечною женою…
Скажи, мой миленький, зачем
Ты не забрал меня с собою?
Скажу: «Любимая, живи,
Топчи заветную дорогу!
От нашей веры и любви
Теплее Родине и Богу.
Живи в остуде и бреду,
Во сне живи и круговерти,
Живи. Как ласточка в аду
И как зачатье после смерти!»

  Есть амплитуда страстей. Неподражаемо анищенская. Но она итогово превозмогается, побеждается яростным  поэтическим «заговором» (вот уж действительно – оберег!).
  Даже душедробильная (на острие бритвы) концовка не опускает читателя в «ад», несмотря на его явление в Слове. «Ласточка в аду» и «зачатье после смерти», почти эпатажные, дерзкие, конечно, запомнятся, но не «победят» великой любовной силы стихотворения.
  А «день осеннего распада и близкий час ревущей снежной бури» финально пересиливают гармоничные стихотворения Рубцова, его «безмятежную» лирику. И каких-то скреп меньше для одоления доминанты печали. В итоге. Только в итоге. Не в частных, не в единичных  стихотворениях.