м

Я рос гадким,
просто уверен, что так считала
вечно раздраженная мать
и пьяный отец.
Еще я был умненьким,
тихим,
скромнягой
с немного расшатанной психикой
/ что за громкие фразы?
- просто шалили нервишки/ .
Я был самостоятелен,
но не для папеньки с матушкой
/ я же сдохну без них, непременно/.
Естественно, был и стеснительным,
потому отношения с девочками
не складывались.
Ох, зато у меня был Макс.
Он умело превращал едкое прозвище,
данное матерью,
"птица"
/ - когда ты уже перестанешь падать
и научишься ходить, как все люди?/
в ласковую кличку.
И всегда-всегда был рядом.
А еще он говорил
/ у меня с трудом получается произнести
это очень странное слово/,
что мы друзья.
Я стал жаден тогда.
Стоило ему позвать меня:
- эй, Птица! Эй!
как мой желудок наполнялся
гордостью,
нежностью,
восторгом,
воодушевлением,
почти яростной радостью.
И да: скажи он мне сигануть с моста,
я бы прыгнул.
Ни единого сомнения,
это же Он просит.
Вот только М. не разделял
мою маниакальную озабоченность им.
И он ушел.
Я болен с тех самых пор
и до сегодня.
Я заеб/ался
рыдать и натираться водкой,
переводя продукт.


Ох, милый М,
спусти мне это с рук.
Для тебя я всегда найду
свободную
койку,
сам посплю в твоих ногах.
Ведь ты - лучшее,
что я испытывал.
И я все еще жаден.
вернисьвернисьвернись
я прошу

Макс,
эй, Макс,
ты мой самый Горький.