Как юзеры в блоге рассказ писали

Как-то задал один юзер у себя в блоге френдам задачу, мол, допишите рассказ. Выставляю без изменений их текст, только ники изменены. И вышло две ветки. Вам какая больше нравится?

Первый кусок, оставленный автором блога:

Когда я подошел к ней, она спокойно сказала:
- Он меня оставил. Вы всегда нас оставляете - во имя своих целей.
Лицо ее осунулось; казалось, вся сила жизни сосредоточилась в каком-то недоступном уголке ее сердца.
- Умереть с ним было бы легко, - продолжала она и сделала усталый жест, словно отстраняя непонятное. - Он не захотел! Как будто спустилась на него слепота... а ведь это я с ним говорила, я перед ним стояла, на меня он все время смотрел! Ах, вы жестоки, вероломны, нет у вас чести, нет состраданья! Что делает вас такими злыми? Или, быть может, вы все безумны?
Я взял ее руку, не ответившую на пожатие; а когда я ее выпустил, рука беспомощно повисла. Это равнодушие, более жуткое, чем слезы, крики и упреки, казалось, бросало вызов времени и утешению. Вы чувствовали: что бы вы ни сказали, ваши слова не коснутся немой и тихой скорби.

(Джина777)
И потому я решил действовать. Где-то высоко лопнула струна, и я пошёл по реальности, как по ровному глиссаду. Впрочем, нет, я двигался скорее в ритме танго, а по комнате рассыпались гроздья созвездий, как ни странно, видимых не только мне. Какое там сопротивление, она не выказала даже недоумения! Вот что значит правильно взять мелодию за хвост - она была живая, горячая, и даже грамотно отвечала там, где следует. Мы весело плыли по волнам наслаждения, и нарочно затягивал финал, чтоб утомить её. Однако дело затянулось настолько, что я едва не притомился - однозначно, эта дурочка ещё и голодна! Как будто полгода не пробовала мужчину...в смысле, не шпанца заводного. Я чуть увеличил темп, и через пару минут танец растаял во времени-пространстве, а мы, обессиленные, повалились на ковёр, правда, не расцепляя объятий.
- А кого это ты имела в виду, выражаясь во множественном числе? - поинтересовался я милым тоном, вспорхнув на ноги и аккуратно застёгиваясь, (раз, два, легче работай, боец, легче, руки плавнее!)
- В смысле? - недоумённо пробормотала она, потягиваясь, словно сонная кошка.
- Я просто хотел сказать, что глобальные обобщения вредны для понимания, - миролюбиво произнёс я. - Как и зацикленность на себе. Так что прогноз положительный, как видишь.
- Что ты хочешь этим сказать? - томно спросила она, устремив на меня исполненный неги взгляд.
- То, что сказал, - вежливо улыбнулся я. - Лучше спроси меня о том, что тебе хочется узнать.
- Что дальше? - проворковала она.
- Твоя версия? - весело парировал я.
- Куда мы поедем?
А тут я уже занял позицию у двери, не сгоняя с себя благодущного вида.
- Я ничего совместного не планировал, - вежливо улыбнулся я. Что за веселье наблюдать за быстрым перевоплощением - как часто из неё вылупляется столь злобный монстр? Всё было столь типично, что я уже пожалел о своём красивом танце и недавнем удовольствии. М-да, тот парень не ошибся, факт. А я сделал лишний жест, хотя это непринципиально. Интересно, где же хоть намёк на упоминание о получасе нежности, уж не говоря про благодарность? Я слушал и смеялся, а она продолжала, свирепея всё больше, однако подойти боялась. Разумеется, мне это надоело, не успев ещё начаться, и я наконец сделал резкий жест и щёлкнул пальцами. Она умолкла на секунду, и я этим воспользовался.
- А теперь посмотри на себя в зеркало и увидишь, почему твой герой тебя оставил, - негромко, но с металлическим привкусом сказал я. - Теперь и мне понятны его мотивы. Извиняй, меня ждут, - мог бы взять поклон и изящнее, но медлить я не желал, и, разумеется, не переходя на бег, но быстро покинул дом. Чтобы больше уже не возвращаться. К счастью, мне это удалось, да и вспоминать было бы не к чему, сынок. Так что поосторожней со своей вертихвосткой, она у тебя какая-то типично неискренняя. На таких женятся только идиоты.



Здесь читать исходный текст заново, идут следующие куски текста:
(Фавор)
Слова молчали, или я просто не разрешал им сорваться со своих губ.
Я вышел из комнаты, аккуратно придержав за собой дверь.
Мне было тяжело осознавать, что все что происходит с этой женщиной стало и моей болью. Я ничего не мог сделать для нее. Каждая мысль проносящаяся у меня в голове будто бы порочила ее образ, обманчиво и дерзко запавший мне в душу.
Как она блаженна в своем страдании! Никогда женщина так не прекрасна как когда она в печале, когда молчит. Почему то для меня это было объектом восторга и сладострастного вожделения.
Я не мог более оставаться в ее доме.

(Кьянтимарк)
закрыв ее входную дверь своим ключом я миновал лифт и неспешно спустился по до боли знакомой, навевающей воспоминания лестнице. на улице монотонно и умиротворяюще колошматил асфальт мелкий весенний дождь. его свежая серенада гармонично украсила мое настроение. я рассеяно брел по паутине дворов постоянно меняя направление. постепенно мысли о ней растворились в мокрых кляксах под ногами, уступив место безмятежной пустоте.

(Дождь)
но это было только в первые секунды.затем лужи начали . приближаться они расширялись какой-то неестественной чернотой.эти континенты я видел свои туфли. стоящие на бесконечно малом кусочке земле.паника охватила меня.я закрутил головой по сторонам. в надежде увидеть Иру. но никого не было.Мне казалось я погиб.

(Фавор)
Я шол . в пальцах застыли куски холодного дождя. я сжимал их все сильнее и сильнее. пока из моих ладоней не посыпались алые, степные маки. крохотные цветы.с тихим вздохом. падали в пропасть темных луж.и начинали кружить медленно. будто под звуки деревянной шарманки.На какой то миг. я вдруг замер.Я услышал флейту.Это звучала ты. Теперь я знал спокойно и точно .Зачем нужно уходит...

(Дождь)
Я шел куда глаза глядят. Меня терзали сомнения и угрызения совсети. Мне хотелось вернуться обратно и сказать ей, что люблю ее, люблю все в ней, мечтаю остаться и заботиться о ней.
Но противоречивая мысль о том как я мерзок в своих желаниях, как отвратительно низок, эгоистичен в своих потребностях останавливала и разрушала мои мечты.
Я даже был рад, что ушел не сказав ей всего того, что хотел. Это было бы так неуместно и жестоко в подобной ситуации. Я чувствовал себя ребенком, вопиющим и требующим исполнения как можно быстрее.
Я вдыхал свежесть дождя, и воспоминания нахлынули внезапно и легко, оседая в моем сердце, принося возобновленное ощущение легкости и покоя.
Именно в тот момент я желал разделить с ней свои настольгические переживания, избавить ее от этого гнетущего чувства скорби, подарить тот бесценный момент душевного трепета. Но я не мог осмелиться заговорить с ней, даже в своих мыслях.

(Пиявка)
Мы встретились через несколько лет. Это было весной. Она окрикнула меня, приспустив стекло своего автомобиля, когда я выходил из метро.
Мы зашли в ближайшее кафе.
Мы разговаривали о работах, она похвасталась тем, как замечательно идут дела на её фирме, о выставках, презентациях, новых перспективных договорах. Мы много обсуждали последние книжные новинки. Сейчас она читала какого-то модного, пока неизвестного мне автора, и очень советовала. Удивилась, то я ни разу не ездил в Прагу. На вопрос о личной жизни она вздохнула. Там всё было не очень гладко, её жених никак не хотел съезжать от "какой-то козы, с которой жил уже несколько лет, и у которой от него двое детей". Я смотрел на неё и думал, что сейчас она ещё прекраснее, чем раньше. Даже слишком густой слой загара её не портил, а придавал трогальное очарование. Я поймал себя на мысли, что моя квартира сегодня весь вечер свободна. В тот момент, когда я уже собирался намекнуть ей об этом, отвела взгляд от своего отражения в стекле и сказала: "Знаешь, я хочу спросить тебя о одной вещи. Скажи, ты всё также сильно влюблён в меня, как и раньше?" Я совершенно не вовремя поперхнулся. Она посмотрела на меня как-то странно: в её взгляде промелькнуло что-то похожее на смесь обиды и удивления, и в этот момент мне показалось, что вечер несколько затянулся.

(Миледи)
Коньяк обжег мне нёбо, а в голове яркой зарницей сверкнула мысль - мысль, не дававшая мне покоя с того самого вечера. Резко встав, и кинув на стол несколько банкнот, я коротко и сухо произнёс одно лишь слово:
-Идём.
-Куда?... - она медленно поднялась со своего места, бормоча ещё что-то, но я уже направлялся к выходу.
Я ни секунды не сомневался, что она последует за мною. Так оно и случилось.
Возле кафэ всегда было полно таксомоторов. Весь путь до моего дома мы хранили молчание. Догадывалась ли она о том, что её ждёт? Может быть... Во всяком случае, она сжалась на заднем сидении такси, и время от времени в зеркальце заднего вида я ловил её напряжённо-любопытный взгляд. Нет, ей-Богу, она предчувствует то, что сейчас произойдёт, и сгорает от нетерпения. Но она не знает, КАК это произойдёт. И напрасно она думает, что ей это понравится. Пора, наконец, расставить все точки над "i" в этой затянувшейся - и порядком уже наскучившей мне мелодрамме.
Мы ехали по Старому городу. В одном из этих шестиэтажных доходных домов начала прошлого века я несколько лет назад приобрёл квартиру. Полностью перестроив её по своему вкусу, я населил её своими любимыми предметами - изящной мебелью, которую я покупал у антикваров, небольшой - но тщательно подобранной - коллекцией современного искусства, своими любимыми книгами и различными дорогими мне безделушками, придававшими этому жилищу тот шарм и индивидуальность, на которые неизменно обращали внимание те, кто визитировал меня. Но она ничего этого не увидит - сценой последнего акта станет гостиная, а не внутренние покои.
Мы вошли. Кокетливо одёрнув одежду, она села на диван, подняла на меня глаза.
-Ну?...
-Выпей! - я протянул ей бутылку мартини.
-А где же бокалы?
- Из горлышка...
Она засмеялась, запрокинула голову и сделала большой глоток.
Когда она поставила бутылку на стол, я наотмашь ударил её по лицу. В её взгляде в течении доли секунды промелькнули удивление, обида, гнев, страх, и опять - гнев. Но я опередил её.
Запустив руку в её волосы, я развернул её лицо к себе, и спокойно выговаривая каждое слово, отчётливо произнёс:
- Мне надоело. Надоела ты, твои конфетно-приторные разговоры, твоя сентиментально-культуртреггерская ахинея. Мне надоело быть твоей "жилеткой", платком для вытирания твоих соплей. Мне надоела эта игра в "высокие и утончённые чувства". Ты - кукла, глупая резиновая кукла, вообразившая себя живой женщиной. И сейчас я объясню тебе, для чего на свете существуют резиновые женщины.
То, что я сделал с ней потом, было тысячи раз описано в дешёвых романах и полицейских отчётах. Обычное изнасилование - без ласк, поцелуев, без страсти и вдохновения. Голая механика: толчок, ещё один, ещё...
Она плакала. Но мне было уже всё равно.
Всё закончилось очень быстро. Никакого удовольствия от того, что я сделал с ней, я не получил. Но я знал об этом с самого начала - и ещё несколько лет назад знал, что если это случится, то случится именно так.
- А теперь можешь идти, - я бросил на столик два мятых банкнота, - заработала.
За окном вдруг хлынул ливень. Стуча каблучками, она спускалась вниз по лестнице - точно также, как когда-то спускался я - под дождь.
Больше мы с ней никогда не увиделись.

(Пиявка)
Я выглянул в окно: она долго и безутешно рыдала, стоя во дворе и не обращая внимание на ливень. Она была похожа на мокрого беззащитного цыплёнка, и я испытал какое-то мутное чувство, которое тут же исчезло. Скорее всего, это была тошнота от усталости и большого количества выпитого. Когда я отвёл взгляд от окна, то заметил, что она оставила в прихожей сумку.
Не знаю, что заставило меня заглянуть в неё. Там не было ничего особенного: упаковка бумажных платочков, ключи, портмоне с документами, кошелёк и томик каких-то стихов. Любовная лирика какой-то неизвестной поэтессы с непроизносимой фамилией, она любила подобные сопли.
В книге лежала закладка. Старая, слегка потрёпанная фотография, на которой был я несколько лет назад, такой молодой, счастливый и улыбающийся на фоне лета. Я подбежал к окну, но её уже не было. Там был только холодный и серый дождь.

(Миледи)
Внезапно стёкла в окнах вздрогнули. Гроза, подумал я. Но уже в следующее мгновение стало ясно, что это не гроза. За годы, проведённые мною в Иностранном Легионе, я очень хорошо научился распознавать звук рванувшего фугаса. Мозамбик, Родезия, Коморы - "и далее по маршруту" - этот тонкий свист исследующий почти сразу же за ним глухой удар, столь естественный в странах с экзотической культурой, на улицах Города выглядел, по меньшей мере, неестественно. Впрочем, в сводках теленовостей и в газетных передовицах в последние годы постоянно приходилось слышать и читать о спецоперациях столичной полиции против группировок террористов-мусульман. Иногда сообщалось, что в трущобах на окраинах городов, на старых железнодорожных складах, в Катакомбах, где эти незванные "гости с юга" предпочитали устраивать свои схроны, полицейские находили столько взрывчатки, что её хватило бы, чтобы раз двадцать поднять на воздух Дворец Правосудия.
За окнами уже выли полицейские сирены - патрульные машины неслись в сторону Бульвара. На какую-то долю секунды возникло желание накинуть на плечи плащ, и бежать туда, где констебели уже натягивают оранжевые ленты оцепления, отгоняя зевак - но уже в следующее мгновение это желание исчезло. "Чему быть, того не миновать - шепнул мне мой внутренний голос - а всё, что случается в нашей жизни - случается к лучшему".
...Тот вечер я провёл на редкость хорошо - неторопливо и со вкусом расположившись в любимом кресле, углубился в собственные воспоминания. Странно, но я ни разу не вспомнил о ней. И вдруг я увидел перед собой её лицо - остекленелыми, мёртвыми глазами она смотрела на меня с телеэкрана. Звук был выключен, но я успел нащупать в полутьме кабинета "лентяйку" и прибавить громкость.
"...Повторяю, - донеслось из динамиков телеприёмника, - родственников или знакомых госпожи N, погибшей сегодня в результате взрыва на Бульваре, просят немедленно позвонить по номеру...".
Далее диктор сообщал о подробностях террористического акта, ответственность за который уже успели взять на себя и "Исламское Коммунистическое Действие", и "Радикальные Дервиши", и ещё Бог знает, кто. Но я уже набрал номер и разговаривал с инспектором полиции.
-...Патрульная машина уже отправлена за Вами, - доносилось с того конца телефонного провода, - и не забудьте захватить с собой её сумку".
...Через сорок минут я уже мчался в дежурной машине в сторону Госпиталя, где в полуподвале, под светом синеватых ламп, мне предстояло опознать то, что ещё несколько часов назад было живым и податливым телом. Всего лишь - телом. Живым мертвецом, уже многие годы лишённым души...
Голова с застывшими от ужаса глазами лежала отдельно. Я долго - может быть, слишком долго - смотрел на неё. Странно, но я не ощущал к ней никакого личного сострадания. Погиб человек; смерть была ужасной; я знал этого человека не один год - а я испытывал лишь дежурную скорбь. Такую скорбь мы испытываем, приходя на похороны каких-нибудь не особо близких родственников или случайных знакомых.
- Это она? - спросил инспектор.
- Да, без сомнения, - ответил я, - куда мы направимся дальше?...
...Через четыре с половиной часа я вышел из полицейского управления, где подробно рассказал под запись обо всём - начиная с Того Самого Вечера, и заканчивая нашей сегодняшней встречей. Её сумку я передал кому-то из полицейских, и он очень детально принялся описывать её содержимое. Все предметы, кроме одного, были на месте - но он не знал, что в сумке не хватает одного маленького клочка бумаги. Это знал я - и только я.
Пройдя несколько кварталов, я зашёл в маленький бар, работавший круглые сутки - моим нервам требовалось немного коньяка, а лёгким - никотина. Расположившись за дальним столиком, я извлёк из кармана то, что переложил туда из её сумки, прежде, чем полицейские прибыли за мной и увезли на опознание.
Я смотрел на свою фотографию - долго, задумчиво. Она, конечно же, знала, догадывалась, что наша встреча закончится в моей квартире. Она заранее знала, что уходя, оставит свою сумочку, что я непременно найду эту карточку. Дешёвый трюк. Дешёвый, как вся та "лирика", которой она зачитывалась, и под которую пыталась подогнать реальность.
Я смотрел на своё - чужое - лицо. Смотрел до тех пор, пока пламя не обожгло пальцы, а фотография не свернулась в хрупкий чёрный рулончик, который рассыпался, едва упав в пепельницу. Тогда я встал и вышел на ночную улицу. Нужно было спешить - через четыре часа вылетал самолёт, а мне ещё нужно было собрать чемодан и подготовить бумаги.
Жизнь продолжалась.
Когда через год кто-то из наших общих знакомых завёл разговор о ней, я хлопнул его по плечу, и сказал:
-Знаешь, дружище, я очень рад, что эта грязная сука, наконец, освободила наш, и без того несовершенный мир от своего присутствия. Кажется, это - единственное, что она сделала доброго для людей за всю свою жизнь. И забудем о ней!...
Больше я не вспоминал её никогда.

И ещё одно задание, отгадайте, под каким ником пишу я?