Вдохновение

Вдохновение

Как мог бы кто укрыться от незаходящего огня
Гераклит

Картина первая. Расплавленность.
I
Огонь. Огонь, безумствует пламя.
Стекло, пенопласт, душа-
материя сгущается,
вдох,
материя разрежается,
выдох.

 Тело дышит символами,
мехи ночи работают легкими,
 жарко.

II

Голоса мира застыли шепотом в коридорах связок,
 мы вырываем себя из связей.
Все рвется ритмом, сгустками воздуха,
Рассекая безумием твердость мира,
новая ткань эфира-
 это крик.

Вот и нет причин и следствий,
 лишь ритмы голосовых отверстий.

В снах болезненно гулких,
С облаками смешав переулки,
 Новую телесность выскабливаем железом
Из мягких тканей,
И сны изрезав,
Вдыхаем пламя.

Все в безудержном ритме
Плавятся стоны, рифмы,
жесткая палица,
Кнут сердечного крика:
Родиться снова
Как слово
Как запеканка
Из белого творога.
Мы не дети этого города,
Не продукт теорий аналитический,
Мы - спички в небе арктическом,
зажигающие Северное Сияние,
Мы - это дыхание.


Картина вторая. Символы.

Я чувствую свое тело. Оно здесь только пока я о нем думаю, в следующий момент я целиком растворюсь в волнах, на которых качаются предметы, образы, желания.
 Меня нет ни в одной точке пространства, и я везде. Перетекаю из смутных ощущений тела к знакам желаний. Каждая видимая вещь отсылает к чему-то моему, личному: к воспоминаниям, стремлениям, опыту. Знаки вписаны в меня, они расчертили мой мир связями вещей и действий. Они отсылают всегда к прошлому. В них смыслы оказываются лишь привычкой.
 Чтобы встретить новое и саму себя, породить свой собственный смысл, мне нужно прекратить бесконечное перетекание от одной цепочки знаков к другой. Умереть в каждом объекте, мысли и слове. Все распадется на бесконечные атомы, вибрирующие в пространстве, на бесконечную вселенную хаоса, в которую можно опустить семена своего безумия.
Молчание… В нем у человека нет прошлого, нет будущего, есть только обращение к своей собственной пустоте. Молчание останавливает движение круга мыслей, цепляние за привычные связи. Оно отрывает мир от образа мира, его статичной рубленой резцом рациональности маски. Оно обращено к тому, что не может быть задано извне.
Молчание это первозданная всевозможность, тишина, говорящая о том, что свой голос возможен, что у него есть место и он может говорить, создавая, и создавать, говоря. Все существующее, обременено тяжкой привычкой к определенности и функциональности. Но  в голосовом оклике, в наименовании из пустоты молчания, вещь вливается в новое существование, расплавленное человеческой аффективностью.
 Для того чтобы использовать предмет не нужно давать ему имя. Имя это возможность смотреть на вещь как на узел эмоциональной связи с «мы». «Мы» это одно из первых слов человечества, оно родилось задолго до «я». «Мы» это «я» и бог, это пространство первичного золотого века, рай всегдашней растворенности в целом. Но человек сегодня существует как «я», связанное с «мы» нехваткой.
Нехватка, разрыв, отчуждение, первичная человеческая депривация открывает начало движению голоса. Разрыв пуповины знаменуется криком. Крик восполняет нехватку волеизъявлением, призывом. Голос всегда будет связью человека с человеческим, он будет напоминаем о нехватке и заявлением власти присутствия. Крик породит слово как волеизъявление и как восполнение неприсутствия в «мы».
Символическое пространство связано с пространством биологическим телесной ауторитмией. Ритм обнаруживается во всякой человеческой деятельности: начиная с сердечного ритма, заканчивая патологическими тиком и тремором. Изменения ритма могут быть связаны с чувствами страха, гнева, радости, спокойствия. Но ритм может быть и независимым от чувств, проявлением своего существа. Ритм это подоснова, на которую нанизана эмоциональная и смысловая организация человеческой деятельности. Он высвобождается в качестве самостоятельного, ауторитма, в символическом. Здесь он способен определить собой биологическое и психическое, воздействовать на них изнутри.
Телесность ритма становится телом нового символического мира, его рабочими органами и тканями. Ауторитмия проявляется в голосе, орнаменте, жесте, в ней биологическое растворяется в творческом акте.
Символ, как нейрон, растет синопсами в том направлении, куда его подталкивает удивление, самораскрытие. Он связывает знак, вещь и тайну, как молчаливое, еще не успевшее выразиться желание. В символическом связи произвольны и зависят только от самоопределения. В них нет ни природной, ни социальной детерминированности.
Тело символа вещественно, его воздействие задает тон существованию. И одновременно оно является плотью всевозможности, творящим словом. В творческом акте рождения символического раскрывается безумие мира и бессмертие сознания.

Картина третья. Бессмертие.

В тусклое небо проросли крылья,
В туман огоньки заплелись ночью,
Сухие листы - нареку былью,
Огонь разожгу средь полей-строчек.

Мне ночь говорит: распахни дали,
Коробки домов распакуй в осень,
Могильники слов твой распев ждали,
И тайну пронзить тишина просит.

Вот небо зарю раздает-жалит,
И смог городской протянул пепел,
Душа из чернил, словно дым, валит,
 И голос сорвал среди губ ветер.

Мне солнце причин распекло тело,
Глазницы небес катят сны к краю,
Бегу из земли в облака смело
Чадящим стихом, от земли к раю.