Америка

1

Когда я попал в Америку, мне всё казалось непривычным: изогнутые разноцветные конструкции, хаотично нагромождённые друг на друга: вверх и вширь и, возможно, вглубь, и, возможно, безо всякого смысла. К тому же, в день, когда я оказался в Америке, там было очень жарко, чёрный асфальт был нагрет прямыми солнечными лучами, как сковорода, а сверху припекало огромное огненное солнце. В дополнение к этому влажность была запредельная, тёплая водяная взвесь висела в безветренном спёртом воздухе. Для меня Америка стала местом, где всё избыточно: яркий свет, жара, экваториальная влажность, небывалые алогичные сооружения, появившиеся сперва в причудливом цветном кошмаре архитектора-кулинара, а затем неуклюже соскользнувшие из его талантливо расщеплённого сознания прямо в американскую явь.
Избыточным было и движение: будь то движение на широких улицах, в узеньких переулках или внутри огромных зданий. Меня сразу же подхватила огромная потная благоухающая целым океаном ароматов и источающая амбре разной степени привлекательности однородная спешащая и шумящая масса, и так я постиг ещё одно свойство Америки: каждого новичка, независимо от его качеств, превращать в часть своей массы. И вот я, увлекаемый бесконечным американским потоком, устремляюсь куда-то: словно бы и вместе со всеми, но в то же время сам по себе, и при этом внутри меня начинает расти, подходить, закипать, возгоняться и перегоняться и чёрт-те что ещё делать моя персональная Америка, и вот она уже гораздо больше меня, она настолько больше меня, что порою мне начинает казаться, что это я – её часть, и уже непонятно, где я прежний, где я нынешний, где моя персональная внутренняя Америка, а где Америка как таковая.
Последнее кажется очевидным лишь на первый взгляд. Умом каждый понимает, где находится Америка. Но когда ты галопируешь в безумном и безостановочном потоке миллионных американских масс, ты не думаешь, ты реагируешь на что попало и как попало, и в итоге это выходит гармонично: Америка учит тому, что спонтанность – главное благо. Все спонтанные – равны, как понял я тогда; все спонтанные равны: это – Америка.
И в этой Америке всё жарче. Если по моём приезде жара и духота были невыносимы, то теперь они сами превзошли собственные превосходные степени; окружающие и сам я плавали в собственных испарениях, вся Америка превратилась в жару и запах живой разгорячённой плоти, а привычная бешеная свистопляска, казалось, достигала собственного апогея, уже задыхаясь, изнемогая, издыхая, но побеждая собственную ограниченность, сминая все ограничения: биомасса текла стремительно, избавляясь от одних своих элементов и вбирая в себя всё новые, это движение было роскошным, завораживающим, бессмысленным и естественным танцем жизни.
Среди всей этой толкотни я лишился, казалось, собственного лица, собственной индивидуальности, я слился с толпой, в этой беспрестанной толчее я действовал как элемент общей движущейся массы, и тем страннее было порой ловить себя на собственных ощущениях. Так, когда жара и духота, казалось, достигли возможного максимума, я осознал, что неплохо справляюсь с выпавшей на мою долю нагрузкой, пожалуй, я бы даже сказал, что начал получать удовольствие от этого небывалого ритма. Десятью минутами спустя, когда накал солнца ещё более усилился, я понял, что могу уже не принимать в расчёт этот нечеловеческий жар, что мой организм начинает приноравливаться к местному климату. И даже то, что я был уже далеко не такой свежий, как в первые мгновения своего присутствия в Америке, меня, скорее забавляло, нежели огорчало. Неряшливость и потливость – оборотная сторона активности и стремительности, как подумалось мне; конечно, и речи нет о том, чтобы перестать заботиться о своём внешнем виде, но сейчас, пока я ещё не впитал в себя американские порядки, это должно служить мне утешением: я не более потен, чем окружающие, но зато так же скор, как они.
Между тем, вероятно, под воздействием солнечных лучей и зноя, всё вокруг постепенно стало блёкнуть, выцветать, меняться в размерах; пожалуй, это был забавный обман зрения, по крайней мере, я так решил. Но когда я второпях оглядел себя, я заметил, что и сам стал не таким ярким. Это игры солнца и моего зрения: американское светило шутит с вновь прибывшим, а его зрение пока отказывается принимать правила игры.
Никто не знает, сколько может продолжаться большая американская гонка, но я всё же начал уставать и, по-прежнему устремляясь куда-то вместе со всеми, всё же пытался приметить какой-нибудь бульвар или сквер с деревьями и скамьями, где можно было бы отдышаться. Но – странно и непостижимо! – все бульвары, мимо которых мы проносились, были наполнены тем же суетливым людом, а деревья, даже самые высокие, не давали приличной тени; так что пришлось оставить эту оказавшуюся наивной идею о небольшом тайм-ауте: Америка не создана для отдыха.
Так же точно Америка не создана для осмысленных действий. Ведь что может означать эта беготня? Какой в ней смысл? В толпе были люди по-разному одетые, было видно, что большая американская толпа вобрала в себя представителей всех страт – от бездомных бродяг и малолетних наркоманов до финансовых воротил и представителей шоу-биза. Толпа, имеющая собственный характер и делающая на первый взгляд всех безликими, при ближайшем рассмотрении всё же оказывается состоящей из индивидуальностей; но представляют ли индивидуальности своё место в общей массе, осознают ли свою непохожесть на бегущих рядом? Невозможно поручиться за это.

2

Меня часто посещает один и тот же сон. Точнее не сон, а отчётливое видение, грезящееся мне в предсонном состоянии. В этом моём предсонье я ясно вижу женский рот, вижу его отчётливее чем если бы по-настоящему близко, почти вплотную приблизил глаза к этим привлекательным полным губам в яркой, чуть пошлой помаде. Рот в моём видении приоткрывается, видны ровные зубы. Больше ничего не происходит. Разве что я начинаю испытывать ни с чем не сравнимое головокружение, которое я бы не стал объяснять ни эротическим контекстом этой странной галлюцинации, ни состоянием переутомления. К слову сказать, этот рот явно не принадлежит ни одной женщине, с которой я знаком, ни одной знаменитости экрана или глянца; этот рот не ассоциируется у меня ни с одним женским лицом. Я вижу только рот.
Затем головокружение постепенно проходит, а я ещё какое-то время не могу заснуть. Слишком неприятные ощущения от этого в общем-то невинного клипа, подброшенного мне перед сном моим собственным подсознанием.
А в последние несколько дней перед своим отъездом в Америку я начал замечать, что видения незнакомого женского рта, приоткрытого словно бы в какой-то необъяснимой жажде, сопровождаются появлением неопределённого блестящего, возможно металлического, предмета. Он словно бы вырастает из ниоткуда перед самыми моими глазами, заслоняя на мгновение уже знакомый мне рот; предмет появляется так быстро, что невозможно понять, что же он собой представляет.

3

Вечером, после любимого сериала по TV, Лиз приготовила соус барбекю: в ход пошли мелко нарезанные абрикосы, кусочки жгучего перца, горчица, и карамельный сахар. В получившуюся смесь были добавлены томатная паста, соевый соус, пара бокалов красного сухого вина и немного уксуса. Сдобрив всё это изрядной порцией свежемолотого красного перца и ещё раз хорошенько перемешав, Лиз порезала говяжье филе в большой пластиковый лоток мелкими кусочками, а затем залила мясо ароматной острой смесью. Закрыв лоток крышкой, Лиз поставила его в холодильник. Перед самым сном хозяйственная леди налила себе бокал того вина, которое перед этим использовала для приготовления соуса, с удовольствием выпила и легла спать.
Дейв приехал в полдень. Жар от солнца был невыносим, спасала только тень от старых яблонь во дворике. Установив на плиту скороварку с налитой в неё водой, Лиз и Дейв разложили на решётки мясо, пропитавшееся за ночь соусом барбекю, сверху Лиз покрошила несколько луковиц, а затем Дейв поставил решётки в скороварку, зажёг огонь и из чистого педантизма завёл будильник с тем расчётом, чтобы звонок раздался ровно через 15 минут. Как только скороварка, в которой под давлением 15 фунтов готовилось аппетитное кушанье, была до времени предоставлена сама себе, Лиз положила в металлический котелок несколько крупных луковиц и немного мелких картофелин, залила водой, подсолила и поставила на сильный огонь. Дэйв в это время принёс из дома столовые приборы и пару бутылок красного вина. Вино он поставил в ведёрко со льдом, ведёрко водрузил на садовую тумбочку в самом недоступном для солнца углу дворика, а сверху накрыл плотным льняным полотенцем. Затем Дейв взялся было расставлять шезлонги у невысокого столика, как вдруг прозвенел будильник: мясо готово! Аккуратно выложив сочные от соуса горячие куски филе на большое блюдо, Дейв вернулся к шезлонгам, раскрыл их и разместил рядышком перед столиком. Пока остывало мясо, у Лиз оставалась минутка, чтобы сваренные овощи залить молоком, добавить немного сливочного масла и пару яичных желтков, раздавить их до ровной массы и вылить в получившееся луковое пюре весь соус барбекю, оставшийся в скороварке. В это время Дейв нарезал сыр, расставил столовые приборы, вынул одну бутылку вина из ведёрка и неторопливо со знанием дела открыл её большим блестящим штопором.
Двумя пальцами легко придерживая бокал, прохладный от вина, ощущая всю торжественность и вместе с тем некоторую заурядность момента, весьма гордый собой и улыбающийся этому полуденному воскресному обеду, жаркому солнцу и Лиз, Дейв произнёс ей то заветное, что давно хотел сказать в особой, доверительной обстановке. И услышал желаемый ответ, негромко произнесённый твёрдым голосом своей избранницы.