Один - и всё-таки в лучшем обществе

                Один – и всё-таки в лучшем обществе.
                Перевод с немецкого статьи Катарины Циммер         из журнала Suddeutsche Zeitung 6.11.92 года.

Это знакомо каждому. Многие боятся этого: быть одному, отдельно ото всех других, для большинства представляется ужасным.  При этом одиночество может привести к ошеломляющей встрече – встрече с самим собой.

Наконец-то один. Френсис устраивается на маленьком выступе скалы на южно-французском побережье, где он проведёт день. Только он, со своей собакой и набором различных удочек. Как только взойдёт солнце, он сразу закинет обе большие удочки и съест свой завтрак. Он будет счастлив, говорит он, полон надежд на этот день.

«Сама, Лиза сама!» Трёхлетняя девочка энергично настаивает на том, чтобы она сама отрезала огромным кухонным ножом кусок колбасы, - в то время как её едва видно из-за стола.  Трудно дающаяся смелость. Если ей это удастся, для девочки это будет самоутверждением: шаг на пути с нетерпением ожидаемого взросления. Сама – так для неё называется автономия.

Одна – ну и? Так говорит себе, несколько гордо, Карола. Только что она рассталась со своим другом. Наконец-то она может, после праздничного ужина, беззаботно прогуливаться мимо витрин, столько, сколько ей это доставит радости, пересаживаться в кино туда, где ей нравится, смотреть без помех по ТВ любимые сериалы.  Одна - по-настоящему безумно!

Быть одной. 82-летняя постоянно работающая журналистка из Сан-Франциско после смерти своего мужа достаточно поупражнялась в этом. Жизненное кредо, которое она для себя выработала за эти тридцать лет, кратко выражается так: пей свой виски и перестань себя жалеть.

Один пересёк Герард,Абовиль в 1991 году  Тихий океан, только с помощью силы своих рук. «Воспоминания этих 134 дней – гребля, - сказал он, - и ничего другого, они останутся ужасными».

«Быть одному» может иметь сотни тысяч оттенков, это состояние всегда индивидуально. Смотря – кто, где, когда и в каких обстоятельствах его переживает. И добровольно ли или принужден переживать его.

Самочувствие, ощущение состояния «один» меняет окраску, как хамелеон. Ещё еле золотисто-светлое, внезапно становится оно мрачным и серым до угрожающе угрюмого. Кто знает, каким оно покажется, останься вы один.

Понятие «быть одному» не является таким состоянием, чтобы его можно было твёрдо определить, не постоянная величина – твёрдо можно только утверждать, что оно испытывается всеми людьми. Философы и художники постоянно пытаются напасть на его ускользающий след. С некоторых пор и учёные пытаются разгадать шаг за шагом этот феномен: как реагирует человек на состояние, при котором он внешне выглядит одиноким?  Впадает ли в депрессию, начинает фантазировать, чувствует себя хорошо или всё вперемешку?

Исследователи  Макс–Планк- института наблюдали за четырьмястами исследуемыми, участниками так называемого эксперимента по долговременной изоляции. Добровольцы позволили запереть себя в одиночестве каждого на много недель в бункере. Они жили при искусственном освещении, с часами или без часов, но в любом случае без радио, телевидения или газет со своевременной датой – так сказать, без временных данных. Они могли проводить своё время  по своему усмотрению: читать, работать, готовить еду, заниматься гимнастикой. Их контакт с внешним миром состоял в более или менее регулярной переписке. Они могли сообщать наружу желания, например, заказывать определённые продукты питания или книги, сообщать, как они себя чувствуют, свои наблюдения над собой, а также сообщать, не хотят ли они досрочно отказаться от участия в эксперименте. В результате наблюдений ожидали получить данные о хронологии человеческого организма. Однако одновременно они принесли удивительные сведения об обществе «наедине с самим собой».

Так, например, никто не прервал опыт, несмотря на то, что эксперимент длился до двенадцати недель. Время изоляции от людей и нормального суточного ритма никому не показалось длинным: некоторые думали, когда их вывели, что прошло не так много времени.

Это означает, резюмирует Юрген Цуллей, который руководил экспериментом и в одном из них сам участвовал,  оставленные одни никоим образом не ожидали с нетерпением дня своего освобождения. Напротив, несмотря на все ожидания, - друзья были сплошь разлучены и находили мысли о предстоящем коммуникационном контакте ужасными, – испытуемые, как правило, чувствовали себя хорошо. Они констатировали, что в полнейшем уединении им лучше думалось, работалось, они смогли вспомнить реальные события, которые происходили в их раннем детстве, свои мечты.

Одна студентка писала из бункера доктору Цуллею: «Первые дни были ещё такими неопределёнными, … четыре недели представлялись мне такими длинными». Позже она сообщала, что чувствует себя хорошо, что она думает воспользоваться этим. У неё не было потребности видеть кого-либо или с кем-либо разговаривать. «Между тем я даже надеюсь, что  я пробуду здесь настолько долго, что закончу всё, что я затеяла». Она была озадачена тем, как быстро прошли дни.

Юноша, который «бункеровался» 14 дней, утверждал: «Всё больше и больше устанавливается внутреннее спокойствие, уравновешенность и хладнокровие». Фактическое время там, внутри, становится неважным. «Какое мне дело до того, светит ли  снаружи солнце или в Мюнхене снова топают по мостовой. Здесь, около меня, всегда день, всегда ночь». Между тем, однажды для него даже просто пропало ощущение дня. В конце концов,  всё же он стал чувствовать, что зажигающаяся по его временным подсчётам около 22 часов настольная лампа распространяет уютное вечернее настроение. Депрессии он не испытывал. «Состояние «быть одному» приносит ясность», таков был итог этого испытания для него.

Позже все участники оценили свой опыт как драгоценный – «это действует успокаивающе – быть так долго одному, не опасаясь ощущения расслабленности и чувства, что ты чего-то лишён». А один пришёл к удивительному осознанию себя: «Теперь, в конце концов, я понял, что всегда действует мне на нервы – я сам».

Для всех было важным, что здесь, внутри, не действует внешнее принуждение, так как раздражение было исключено, - «вдруг замечаешь, насколько оно мешало». Таким образом, они могли ощущать себя более осознанно. Их внутренняя жизнь активизировалась.

Юрген Цуллей объясняет эти положительные данные, полученные во время эксперимента, решающими обстоятельствами:
• Испытуемые сами решились на эксперимент;
• Они знали, что опыт ограничен во времени. Оказалось, что 12 недель ощущаются не более, чем четыре, и переносятся вполне терпимо;
• Обитатели бункеров могли прервать  опыт в любое время;
• «Возможность самим изменить ситуацию является решающим фактором», - пояснил Цуллей, - «В противном случае всё меняется в противоположную сторону».
• И самое главное: все чувствовали себя определённым образом в безопасности. Они знали о людях снаружи, которые заботились о них, об удовлетворении их физических и духовных запросов, что на них можно было положиться.

Вывод вполне ясен, что эксперимент «быть одному» принимает светлую,
дружескую окраску тогда, когда одиночество добровольное, а не по принуждению, когда избранное самим состояние по своему решению можно прекратить, и прежде всего для каждого – независимо от того, как далеко он заходит, - учитывают, что он любит. В таком случае, хорошо устроенные, они способны общаться с самим собой.

Концентрация на самом себе, лишение всех внешних контактов и раздражителей подвели, однако, наблюдения учёных к некоторым странностям: одна исследуемая персона – несмотря на факты – утверждает, что каждый день после обеда «чисто игралась» её любимая песня. Другой слышал, как в соседнем помещении кто-то, кого на самом деле не было, печатал на пишущей машинке. Уединение от мира приводит к обману чувств.

Такие наблюдения, нацеленные на исследования, были намерением ряда других, критикуемых при случае общественностью как «негуманные», «никчемные» опыты. В университетской клинике Гамбург-Оппендорф несколько лет назад была создана «камера молчания» - тихое пространство  с экстремальными условиями. И хотя в действительности она практически так и не использовалась, эксперименты с камерой молчания  могли бы дать объяснения того, что испытывают люди в исключительных ситуациях пребывания в одиночестве: старые люди, которые не располагают ни свободой передвижения, ни здоровыми чувственными ощущениями, ни богатым контактами окружением, экстремальные спортсмены, как Герард д,Абовиль, исследователи Арктики, несчастные, которые целыми днями скитаются по безлюдным местам, по пустыне или по лесу, психические больные, которые из-за своего расстройства больше не имеют связи с окружающим миром, и, наконец, заключённые в тюрьме.

Участники гамбургского эксперимента, точный протокол которого вёл психоаналитик Петер Кемпе, полулежали в удобных креслах в тёмном помещении и в  изоляции от всех внешних шумовых и световых раздражителей. Опыт длился два раза по 45 минут, и испытуемые, которые сами наговаривали на магнитофон свои наблюдения над собой,  могли сами же прервать опыт нажатием кнопки, когда им станет «пестреть». Начинало пестреть в действительности для некоторых приблизительно через 15-20 минут, когда отсутствие ощущений, называемое сенсорной депривацией, достигает полного расцвета. «Я начинаю видеть какие-нибудь цветные картины, размытые картины, всех цветов, которые переходят один в другой, - передаёт один из обитателей тёмной камеры, -  мне кажется, будто я нахожусь в Грюнштане (гамбургское поп-кафе). Всё находится в непрерывном движении». Другой испытуемый констатировал, что «внезапно обострилось ощущение своего тела, осязание стало острее, «всё стало намного яснее». В дальнейшие минуты это изменённое чувственное восприятие и обман чувств перешли в галлюцинации. «Теперь я вижу картины со стеклянными гробами, которые поворачиваются, и внутри лежит женщина в белом…» Иногда мерещатся фантастические ландшафты, высокое небо и море.

До некоторой степени обычное одиночество может также привести к такой странности, когда люди всё более отстраняются от общения при особенно тяжёлых ситуациях – траур после смерти близкого человека или боль разлуки, социальное одиночество или затяжная депрессия. В таком случае это приводит, как объясняет руководитель психиатрического отделения университетской клиники Гамбурга Пауль Гетце, к состоянию, в котором человек «сенсорно одинок». Когда нет ничего, что апеллирует к его чувствам. Такая затяжная депривация угрожает эмоциональным обеднением, вплоть до отказа от собственного «Я», «до потери границы между внешним и внутренним». Обычно мы яснее воспринимаем, что проникает в нас снаружи или просто нас окружает. В ситуации экстремального одиночества во время лишения – возможно воспроизводимого нами самими – чувственных ощущений всё наоборот: восприятие себя самого острее. Так сказать, внутреннее поворачивается  наружу. Иллюзии поставляют нам голоса и картины, которые нам как бы кажутся, а на самом деле мы сами производим их – похожие на мечты. В совокупности получается заколдованный круг: такая ситуация психической изоляции ведёт всё к большему и большему социальному обеднению – и это, со своей стороны, катастрофически отражается на измученной душе.

Что может происходить с человеком, чувства которого поставляют ему только хаос? Что переживает ребёнок-аутист, чьё восприятие мира из-за ошибки в нервной системе нарушено? По-видимому, он страдает, прежде всего, не из-за недостатка чувственной информации, а, наоборот, от излишка, от сверхтребований ко всему, что на него обрушивается, так что он впадает в панику и поэтому отгораживается ото всех, защищается от травм. Он вырабатывает ритуальное поведение, которое делает для него возможным некоторый контроль за обычно чересчур пугающими событиями. Он изобретает ритмы, например, с помощью стука, движения, звука. Они помогают ему упорядочить окружающий хаос. Чувствует себя такой ребёнок одиноким или так, будто он один? Французский психолог и специалист по уходу за аутичными детьми Джеквелино Надель считает, что едва ли можно ответить на этот вопрос. «Эти дети так сильно избегают всяких контактов, даже взгляда, что сначала почти не нарабатывают социального опыта, который являлся бы условием для чувства «быть одному». И хотя аутичные дети одни в своём мире, всего скорее они не чувствуют этого. «Быть одному» для них, скорее всего, означает успокоение, большая человеческая близость для них, напротив, вызывает страх. Одиноким оказывается в действительности не аутист, а тот, кто его любит.

Один – далеко не обеднение чувств, одиночество или побег от чрезмерно большой близости, значение этого состояния для себя оценивается всеми творческими силами, а не только вами, как состояние автономии, внутренней свободы, становления.

Многие художники ищут возможности «быть одному», даже пользуются этим в том смысле, который приблизительно придала этому выражению философ Анна Арендт: «Такое экзистенциональное состояние, в котором я общаюсь с одной собой, я называю «быть одному» в отличие от одиночества, в котором ты тоже один, но не только избегаешь общества других, но и возможно собственного». , который избегает других, не может составить сам себе общества. И напротив, кто находится в состоянии «быть одному», ведёт разговоры наедине с самим собой», что является, по мысли философа, существенным предположением о «жизни души», мышлении. Это необходимо, считал Бальзак,  медитации между замыслом и изложением произведения. Михаэль Мак-Миллан, скульптор из Окланда около Сан-Франциско, думает «возле работы» всегда в состоянии такого одиночества. «Чтобы за мной не наблюдали и не отвлекали. Около «работы» у меня проблемы с общением. Тогда я также лучше делаю дела, в которых я, собственно говоря, нуждался бы в помощи других»

 Для писателя Ханса Магнуса Энценсбергера важен «правильный баланс между «быть одному» и «быть не одному». Это не кажется чем-то чркзвычайным. И всё же для большинства людей такой баланс недостижим. Способности быть с людьми нельзя научить, она рождается с нами. В противоположность этому, способность быть одному как достоинство и достижение наживается на собственном опыте. Она основывается на долгом процессе становления, который начинается в раннем детстве.

Английский детский врач и психоаналитик Дональд В. Винникот пытался проследить развитие творческой автономии человека. Её начало лежит в первом сношении только что появившегося на свет человека, в контакте с матерью. Если она способствует только доверию, то ребёнок уже учится в её присутствии «быть одному». Эта, казалось бы, парадоксальная способность уметь быть одному в присутствии других людей, то есть совершенно ничего не воспринимать, является обязательной предпосылкой для последующего одиночества с самим собой.

Роль матери при этом тем позитивнее, чем больше она понимает, что чувства ребёнка принадлежат не ей, и чем меньше она пытаетя «сожрать» его своей любовью. Если она может уважать ребёнка как личность,  пытается вернуть ему его ощущения в усовершенствованной форме, вместе с его собственными чувствами. Тогда она становится, как выразился Винникот, позитивным зеркалом для своего ребёнка.

То, что младенец или малолетний ребёнок воспримет в этом процессе обмена, станет кирпичиками, из которых он сконструирует свой внутренний мир. Это, как считают детские специалисты Клейн и Винникот, - базис для последующей автономии человека.

Наедине плод в материнской утробе. Один умирающий перед лицом смерти. Между этим лежат различные переживания одиночества. Что преобладает в переживании этого – негативное или случается обогащение, дело частной истории жизни. Чтобы хорошо уметь быть одному,  нужно не только рано начинать работать над собой, нам также необходимо для этого, как это ни парадоксально, общение с ласковыми людьми. Шанс, который дан не каждому.