Охота на сурка. Глава3

Пришло время Нинке рожать. На дворе стоял ноябрь. Ночью и утром было морозно, только после обеда выглядывало солнышко и немного прогревало землю.
 В то утро женщина почувствовала сильную боль. Держась за спинку кровати, жалобно позвала мужа:
– Миша, Мишенька, кажется, начинаются схватки, живот болит, просто разрывается, давай, вези меня в город, в больницу, – от нового приступа у Нинки потекли слезы.
– Сейчас милая, у меня уже все подготовлено для поездки: и телега утеплена, и лошадь запряжена.
Я как чувствовал, с утреца все дела сделал по хозяйству, – успокаивал жену Михаил.
 – Не волнуйся, доедем, как бояре.
Михаил подъехал к крыльцу, помог Нинке забраться на телегу, посадил и укутал потеплее заранее приготовленным тулупом.
– Потерпи, любимая, мы быстро доедем, ты приляг, – поцеловав жену, Михаил взял поводья и выехал за двор.
Доехали без происшествий.
 В больнице дежурные сестры осмотрели роженицу и быстро увели в палату, сделав Куликову выговор:
– Что же вы, папаша, так поздно приехали. Как это она еще в телеге не родила?
Сказали и тут же захлопотали вокруг Нинки.
Михаил не знал, что видит жену в последний раз.
Потянулось время ожидания. Куликов курил самокрутки одну за другой, ходил по коридору взад-вперед, очень переживал и жалел, что не рядом с Нинкой.
 Часа через два поднялся шум, сестры забегали по коридору, потом все стихло.
Не прошло и получаса, как к Михаилу вышла старшая акушерка:
– Мужчина, мужайтесь: ваш малыш умер.
 Пуповина обмоталась вокруг шеи, и он задохнулся. Целый час откачивали, не смогли спасти, вы очень поздно приехали.
Михаил почувствовал, как земля уходит из-под ног, все его мечты разбились вдребезги. Сестра, немного помолчав, виновато произнесла:
– Да и жена ваша очень тяжелая, разрезали ее всю, чтоб ребенок разродился…
– Как же так, почему, неужели нечего нельзя сделать? – Михаил схватился за голову, из глаз потекли слезы.
Куликов вышел на улицу.
Закурив самокрутку, он не замечал ни холода, ни стылого ветра.
 Еще через час его позвала та же сестра. Он посмотрел на нее и все понял, почернел.
– Она крови много потеряла, покуда ребенком мучилась.
От кровопотери и скончалась, бедняжка, – медсестра замолчала.
Она не знала, что еще можно сказать, чем утешить этого несчастного мужчину.
– Почему же вы меня не позвали попрощаться? – безутешным голосом спросил Михаил.
– Без сознания она была все это время и только бредила, тебя звала, не хотела умирать.
Сестра протянула сверток с вещами Нинки, который она приготовила для родов.
На Куликова было страшно смотреть, он взял сверток и пошел к лошади, надо было заняться похоронами жены и ребенка.
Михаил крепился только до похорон и на следующий день после запил по-черному, благо было с кем.
Желающих выпить за компанию на селе всегда хватало.
Так несколько лет бобылем и жил, не мог забыть Нинку, их счастливую, но недолгую жизнь. Потом встретил Татьяну, будущую свою вторую жену и мать троих детей, которых она родит от него.
Они жили хорошо, Татьяна любила мужа.
Подчинялась ему во всем. Он ценил и уважал ее.
 Наступили тревожные времена, не только у них в селе, но и по всей стране Советов. Постоянно шло раскулачивание: насильно забирали излишки зерна; уводили скот – корову, лошадь; отлавливали всех кур и гусей; власти особо не задумывались, как обобранные будут жить, чем кормить свои многочисленные семьи, что будут сеять.
 Этим самым они обрекали свой народ на голод.
Куликовых до поры до времени не трогали, но те понимали: скоро и к ним придут активисты и отнимут все, что годами наживалось тяжелым трудом.
 Татьяна надеялась на какое-нибудь чудо, что беда обойдет их дом.
Не только Куликовы надеялись, что их не будет в списке на раскулачивание, но и другие более-менее имущие люди ,также сидели по домам, чтобы лишний раз не мелькать перед глазами уполномоченных.
 Но эти наивные предосторожности были напрасны.
В тот день у Татьяны все валилось из рук, и на душе было неспокойно.
Пришло время обеда, она накрывала на стол, когда неожиданно на их подворье вломились военные, в кожанках и с оружием.
 Остановились в центре двора, начали осматривать хозяйство.
 Михаил вышел узнать, в чем дело, хотя уже все понял. Старший отряда зачитал список, около десяти семей, кто подлежит раскулачиванию с отправкой на выселение, среди которых были и Куликовы.
 Убрав список в черную папку, он посмотрел суровым взглядом на хозяина дома и сказал, как отрезал:
– Согласно указу Советской рабоче-крестьянской власти, ваш дом, скот и другое крупное имущество экспроприируется в пользу государства. Вам же необходимо взять теплую одежду, еду на два-три дня, собрать детей, и вместе с другими раскулаченными семьями будете сосланы в разные регионы, как неблагонадежные, – и пока Михаил осознавал услышанное, добавил: – На все сборы даю вам полчаса, если будете долго возиться, то поедете «голыми».
 Все, время пошло.
Куликов вернулся в дом чернее тучи.
Пересказал разговор с военным и как только закончил, Татьяна завыла в голос, упала на пол и стала биться в истерике.
 За ней заплакали и дети, испугавшись поведения матери.
– Миша, Миша! – кричала Таня, – что же это, за что, что плохого мы сделали?!
Куликов понимал: ничего нельзя сделать, оставалось повиноваться судьбе, главное, чтобы не разлучили с семьей.
 Он подошел к жене, поднял с пола, крепко обнял, вытер рукавом рубахи слезы на лице, но они текли крупными каплями вновь и вновь, и дождавшись пока Татьяна придет в себя, спокойно сказал:
– Милая, возьми себя в руки, вот и ребятишек напугала, давай собери еду, детские вещи, все самое необходимое, а то не успеем.
Бедная женщина не могла взять в толк, что от нее хотят, тело не слушалось, она не могла сдвинуться с места.
 Разум не подчинялся, в одно мгновение перед глазами пролетела вся ее жизнь до замужества и семейная с Михаилом.
 Молодость, отец с матерью, которые рано умерли.
Отец много пил, от чего и умер – печень не выдержала.
 А мать от переживаний за детей, от ссор с алкашом-мужем много хворала и слегла в могилу, оставив сиротами трех дочерей Татьяну, Веру и Арину.
 Сколько Таня помнила свое детство, юность – всегда жила очень бедно.
 Когда появился Михаил Куликов, такой надежный и домовитый, она не раздумывая, вышла за него замуж, несмотря на большую разницу в возрасте – почти двадцать лет.
 И только-только жизнь наладилась, как пришла беда, и все опрокинулось, пошло прахом.
Михаил понял, что жена не в себе, сам начал собираться в дорогу.
Хватал все, что попадалось под руку, на полу расстелил скатерти.
 В первый узел сложил детские вещи, во второй – теплые вещи, в третий – чашки, кастрюли, продукты.
Куликов старался не думать о плохом, но тут поймал себя на мысли, что о тех, кого сослали раньше, в соседних селах, больше никто никогда не слышал.
На себя ему было уже наплевать, но детей и жену, которых Михаил любил, стало жалко. Солдаты тем временем запрягли коня Куликова в повозку и положили туда узлы, приготовленные Михаилом.
 Закрыли двери, ставни на окнах заколотили досками.
 Опечатали дверь, наказав председателю колхоза следить за домом и не допускать мародерства.
Старший опять строго посмотрел на Михаила, на весь небогатый скарб, который он приготовил с собой на чужбину.
– Ну вы, кулацкое отродье, быстро садитесь, а то пешком погоним, и узлов своих не увидите, вообще голыми останетесь.
– Ироды проклятые, что же вы делаете, что же вы творите, – голосила Таня.
– Танюша, успокойся, они тут ни при чем, просто выполняют свою работу, приказ Советской власти. - Михаил пытался сгладить инцидент с органами.
– Ироды, ироды, – всхлипывая тихо, шептала Таня, с беспокойством глядя на детей, которые в ужасе прижались к матери и молчали.
В последний раз взглянув на свой дом и поняв, что уже никогда его не увидят и никогда сюда не вернутся, Куликовы уезжали в безызвестность.
Когда все семьи, которые были в списках, собрали на окраине села, командир сказал:
– Мы задерживаться нигде не будем, сразу едем на железнодорожную станцию в город, где вас и всех остальных неблагонадежных, чуждых нашей власти элементов уже ждут вагоны.
 В течение суток ваш поезд отправится на выселки, предположительно в казахские степи на юге.
Будете там целинные степи возрождать, а то вы здесь зажирели.
 Всем все понятно?
И без глупостей, хотя, я думаю, до этого не дойдет: у всех семьи, дети.
Обоз с подводами тронулся, снова раздались женский и детский плач и стоны.
 Взрослые, кто послабее, падали в обморок от неизвестности и безысходности.
Семьи Калашниковых, Каменевых, Горшковых и других репрессированных односельчан Куликовых уезжали из родных мест, где родились и выросли, где прошло их детство и где они похоронили своих родных и близких.
Уезжали на чужбину навстречу своей погибели.

Продолжение http://www.proza.ru/2010/09/30/782