Азъ грешный 6 Как пир чужой голодных дразнит

Как пир чужой голодных дразнит,
так те, кто строк двух не связал,
желали верить в слово-праздник,
как в мир грядущего прекрасный
в расцвете силы как-никак,
не ведая о стариках
в последнем всплеске общей фразы
перед распадом на века!

Сцепленье фраз литературных,
страстей игры-войны пасьянс
и расщепление натуры
в природе мировой культуры:
«что наша жизнь?» – предсмертный час,
«глас вопиющего» как раз
любви бессмертная фактура, –
тоскует истина по нас!

А искренность желаний лучших,
и честность дружеской среды,
и правда силы так научат,
что созидающий разрушит,
освобождённый запретит:
мир фраз от целого отшит,
но есть души глаза и уши, –
несправедливость вразумит!
          _______________

Застолье. Ореол надежды –
в полпарашюта абажур!
Как смысл грядущего безгрешный
вбираю фразы, лица, песни –
весь ритуальный общий шум
еды-питья, большой сумбур,
присущий праздникам извечным
«былого в свете новых дум»!

Забавы, сценки, анекдоты,
и смех сквозь слёзы, радость всласть
от ощущения свободы;
и отмолчавшимся за годы,
казалось, было что сказать,
с моментом только не связать
благополучного исхода,
что значит, сытость, благодать!

И тут среди обожествлённых
на фразу подмывало так,
что сладкого «наполеона»
не надо – вымолвить бы слово,
во всеуслышанье сказать –
свой звонкий голос услыхать:
на этом искушённом фоне
оригинально прозвучать!

Сквозь тернии пробиться к звёздам
и новизной всех изумить…
«Сачком антенны грандиозной
нельзя ли бабочками звёзды
недостижимые ловить?!»
Мечтанье! Радио висит,
помятое, как старый зонтик, –
мне век расти до десяти!

Как иглы, сыплющие с ёлки,
занозист больно звёздный бред
неудержимого ребёнка:
от Рождества Христова сколько?
И Дед Морозу, кстати, столько!
Каков вопрос, таков ответ
по вере с суеверной ролью,
отдельно мухи от котлет!

Во фразах о стране и мире,
безграмотной кошмарной тьме,
самотерроре страшной силы,
о лучших тех, кого любили,
из недоживших до побед,
о жертвах, излучавших свет,
и благодарной вещей лире
рассвет грядущий, что расцвет!

Начнём сначала! С Новым годом
и новым счастьем! – дайте срок,
преобразим итог убогий
в цветущий сад! И жест широкий –
вперёд по лучшей из дорог!
Бессмертный вождь уже не бог,
но крови жаждущий пророков
эпохам неоплатный долг!
          _______________

На ослеплённый стыд наткнувшись,
скрываемый горючий стыд,
что как ребёнок золотушный
расцвечен худо смыслом лучшим,
убытки спишем от обид.
Дотла эпоха прогорит,
грядущее исчезнет в прошлом,
как некогда товарный вид!

И счастье вот оно, нет ближе
давно рассыпалось во прах,
и свыше избранный здесь лишний, –
преступник, пойманный с поличным,
как за неистовый размах,
так пух надежды на устах,
правдивость, словно неприличье
и как неодарённость, факт!

Неужто незачем стараться?
Исчерпан срок, и вестник скрыт,
как будто не с кем сообщаться,
с культурой можно попрощаться….
Как ребус, вдребезги разбит
Икар. Богат и знаменит
Дедал. От ревности ужасной
им даровитый Тал убит!

Да, счастье было много ближе
великим эпохальным днём,
а романтический излишек,
перебродив сугубо личным
и не найдя достойных форм,
исчезнет в куче старых догм
интимной сферы обезлички!
И снова поиск днём с огнём!
          ______________

Лицом рву паутину ритмов!
Когда придётся отвечать,
листом обрежусь, словно бритвой,
пропав из ряда вон событьем,
не знаю что: кричать, молчать,
но только не права качать,
самопрезрение – открытье,
о чём не смели и мечтать!

И с неизменным опозданьем
уткнувшись в гибельный порок
от жажд, надежд и ожиданий
по мере накоплений знаний
не в корм коню, совсем не впрок
ущербный постигаю слог
в кормушках общих достояний,
а в лучшем каждый одинок!

И затесался «третий лишний»,
как между нами, мной и мной
затасканный, как такса нищий
с косноязычием приличным,
феноменальной слепотой
и легендарной глухотой,
что сильной доброй власти ищет
над неприкаянным собой!

Внутри ничто, зато снаружи
в трескучих фразах вся молва
в приобретённой форме тут же:
уподобленье не удушье –
способность повторять слова
и имитировать дела,
быть наилучшим среди худших, –
талантов некуда девать!

Так вот оно что, ты послушай,
ведь не проходит сердцем свет,
обманутым как обманувшим
себя самих ни смысл не нужен,
ни наслаждения букет,
в нюансах ощущений нет
крупиц божественных жемчужин, –
погиб ребёнок и поэт!

Окаменевший всплеск гортани,
волн концентрических цветок
в одной из первых голограмме,
утопленный в игре зеркальной
свечи сердечком мотылёк,
в потоке вечном жизни срок,
что брошенный в пучину камень,
и за прологом эпилог!

Как долго длится умиранье,
как памятен первотолчок!
В незнании сам сок познанья,
в себе самих распознавали
неизмеримо худший слог,
как самый правильный подлог
с самопрезреньем идеальным,
когда в душе не любит Бог!
          _______________

Что будешь делать? – улыбнулось
с другого берега реки
лицо ребёнка. Пульс запнулся
в столичном шуме древних улиц:
я снова вышел в «новички»,
не по глазам ношу очки
и уши стен, на всякий случай,
дыша, нагуливая стих!

Накачанные шины сдули
до душной камерной тоски,
и на котурнах и ходулях
лишь безнадёжней задохнулись,
поскольку всюду потолки,
и лишь в проколе фистулы
прорвётся воздух первых улиц
как «заповедный полый крик»!

На исторических высотах
форсирую свои верха:
Москва-река, в закатных сотах
мир отражается особый!
Надлобный улей – не рука,
но бьют глаголы без греха
по золотому ксилофону,
и звук проходит сквозь века!

Ориентируюсь вслепую
по маковкам и куполам,
готовый жить, насколько умер,
как день вчерашний без раздумий,
и в том, о чём уже сказал,
хотя себя ещё не знал,
но помнил кромки шум огульный,
как край мгновенья всех начал!

Многоэтажного раската
прекрасно освещённый фон:
заката пламенем крылатым
слепят провальные цитаты
сведённых храмов и имён,
не заживающих времён,
как раны общего порядка,
иной религии канон!

И остаюсь на высшей точке
всеотражающей канвы,
последней точкой многоточья,
сражённый, словно хуком точным
лучом каким-нибудь шальным
от проезжающих машин,
зачатьем непорочным точно
структур, создавших наш режим!