невозможный

Она перебирала на четках слов тысячи, которыми называла Его, когда особенно хотелось почувствовать священную корову желаний быть рядом. У этой коровы, похожей на далматинца , были глаза, в которых было легко утопить муму нескольких вселенных, разбегающихся по спирали от ненависти к любви.Но из всех обычно необычных, несуразных слов, почти всегда вырывалось незвучное, но дерзкое как аккорд, порвавший гармонию тишины, или шип на розе. Недостаточно обязательный. Доминанта жизни. Судьбы.Ядро личности. Невозможный.... Он был невозможным. Такая лукавая игра в шашечки на такси психологии. Так она игралась с неотрицанием пограничности времени на территории души. С зазеркалием, рассловившем ее однажды до паранойи. Там она его всегда ждала. Потому что только в невозможности есть всё.А реальность это насмешка богов над силой духа. Крошки на столе напомнили о птицах и его слова. Хотя это было одно и то же. Жизнь — самый красивый опыт вечности. И чтобы остаться собой, нужно стать другим. Ей для этого было мало мира. Ей был нужен только Он. Самый маленький. И самый невозможный. Она знала, что любимые дети не вырастают, а остаются детьми. И первая женщина, которую здесь зовут мама, единственная книга, которую невозможно перечитать. Сколько любовных цунами, Титаников и плотов разбилось об утес восприятий. Он сидел на берегу самого Тихого океана и пересыпал песок из руки в руку. Памятью о песочных часах, Африке, эфе, сочась и отсеивая лишние песчинки для будущих дюн. Однажды он подарил любимой море. Любимое как цвет одежды и время суток, когда распускаются не только цветы и молнии. Не только на земле и небе. Их было двое. Способных перевернуть стрелки часов летящего экспресса. Хотя на самом деле их было больше. Каждый, в чьем сердце жил другой, мог это сделать. Просто не знал. Потому что память это матрешка. А жизнь, всего лишь и есть память другой памяти. Март этого утра он провел на берегу Шотландии. Трансферт океана произошел незаметно для него самого. Бахрома лишайника на ближайших сопках напоминала приспущенные женские чулки. Или мужские. Во времена Людовика Солнце это никого не смущало. В элегии мира мираж реальности заточен на выживание. На третьем уровне над этим хихикает банда богов. Придумай меня и поверь. Смеялся один из них. Он думал о Другом. Не от этого ли и произошло слово Друг. Там по ту сторону минут они перетягивали один канат. А кто-то остроумный сверху развлекался на перепалках этих непарных эмоций. Другой не значит — ни свой, ни чужой. Ведь выбирать не обязательно. Можно просто искать свое. В лощине между этими двумя взглядами поиска и выбора — вся беспросветность войн и бессмысленной видовой борьбы человека. Хорошо, что мы только пространством разорваны.Где-то в этом городе по улицам с выжжеными соснами бродит ее бабушка. Которая осталась навсегда . Просто навсегда. Как остается на земле каждый, уставший казаться. Чтобы помогать тем, кто еще кажется.