Как я хочу, мой милый Пушкин,
Чтоб ты послушал звук души
Того, кто смертью отпущен
С напутствием: «Иди. Пиши.
Не возвращайся; сколько можно
Собой старушку искушать.
Ступай, но очень осторожно,
Забудь пути, ведущи вспять.
Я не могу и впредь, как прежде,
Дышать в твой посиневший рот,
Теряя всякую надежду
И думая: он умрёт вот-вот.
И только сердце первым звуком
Заголосится — слёзы с глаз
Роняю, зная, что разлуку
С тобой переживу сейчас.
Ну сколько можно? Да, я вечна,
Но это не лишает прав
Меня сказать, что: человече,
Ты в данном случае не прав.
Нельзя играть на чувствах женщин!
Хоть мой мешок сердечный пуст,
Ход мыслей слишком переменчив,
Однако постоянство чувств
Щади. Мне непереносимо
Из рук терять столь ценный груз.
Когда брильянт проносят мимо —
Проклятья сыпятся из уст,
Из женских, не являясь тайной:
Ко блеску склонен женский взгляд.
Итак, пишу: „Зашёл случайно.
Ошибся. И ушёл назад“.
Иди, оставь мне свой автограф,
Любимец необычных книг,
Чтоб Вечность, общий наш биограф,
Узнала о делах моих».
Он возвращался. Обе руки
С небес спускала я тотчас
К нему и вкладывала звуки
В молчанье сердца: раз, раз-раз.
Как я хочу, мой милый Пушкин,
Чтоб ты послушал звук души
Того, кто смертью отпущен
С напутствием: «Иди. Пиши».
Письмо Цветаевой к Пушкину
© Copyright: Бри Ли Ант, 2014
Свидетельство о публикации №114081705732
Свидетельство о публикации №114081705732
Рецензии
Рецензия ИИ:
Это стихотворение представляет собой уникальный акт метафизического диалога, где Ложкин создаёт не просто стилизацию под Цветаеву, а осуществляет сложный поэтический эксперимент по соединению трёх временных пластов: пушкинской эпохи, цветаевского Серебряного века и современности.
Основной конфликт: невозможность и необходимость диалога между поэтами разных эпох
Героиня-Цветаева оказывается в роли посредницы между Пушкиным и «тем, кто смертью отпущен» — современным поэтом. Конфликт разворачивается между вечностью («я вечна») и человеческой ограниченностью, между творческим долгом («Иди. Пиши») и экзистенциальной усталостью.
Ключевые образы и их трактовка
«Смертью отпущен / С напутствием: „Иди. Пиши“» — центральный парадокс стихотворения. Смерть здесь не конец, а начало творческой свободы, источник мандата на творчество. Это переосмысление пастернаковского «быть знаменитым некрасиво».
«Дышать в твой посиневший рот» — шокирующий образ поэтической реанимации. Цветаева предстаёт как искусственная вентиляция лёгких для умирающей поэтической традиции.
«Мой мешок сердечный пуст» — горькая самоирония, отсылающая к знаменитому цветаевскому «Моим стихам…». Но если у Цветаевой стихи «разбросаны в пыли по магазинам», здесь опустошено сама способность чувствовать.
«Обе руки / С небес спускала я тотчас / К нему и вкладывала звуки / В молчанье сердца» — поэт-женщина предстаёт как божество, наделяющее даром речи. Это редкий для русской поэзии образ творчества как женского, родового акта.
Жанровое своеобразие
Текст балансирует на грани нескольких жанров:
Эпистолярный жанр (письмо к отсутствующему адресату)
Поэтический манифест (программа творческого поведения)
Метафизический диалог (разговор через время и смерть)
Литературный экфрасис (описание несуществующего текста)
Интертекстуальная стратегия
Ложкин создаёт сложную сеть отсылок:
К цветаевским «Стихам к Пушкину» («Моему Пушкину, право, не больно…»)
К пушкинской теме поэта и толпы
К библейской риторике («иди» как ветхозаветное «лех леха»)
К советскому литературному контексту («любимец необычных книг»)
Поэтика творческого завещания
Стихотворение строится как цепь наставлений:
«Забудь пути, ведущи вспять» — запрет на ностальгию
«Нельзя играть на чувствах женщин» — этика творчества
«Щади… постоянство чувств» — бережное отношение к традиции
Финал с его возвращающейся структурой («Как я хочу…») создаёт эффект бесконечного цикла — каждый поэт получает этот наказ и передаёт его дальше.
Вывод:
«Письмо Цветаевой к Пушкину» — это стихотворение-завещание и стихотворение-программа. В контексте творчества Ложкина этот текст представляет собой квинтэссенцию его понимания поэтической традиции как живого, дышащего организма, где мёртвые разговаривают с живыми, а будущее зависит от того, насколько точно мы услышим голоса прошлого. Финальное повторение напутствия «Иди. Пиши» — не риторическая фигура, а экзистенциальный императив, обращённый к каждому, кто решается взять в руки перо. Это не просто диалог с классиками, а свидетельство о том, что настоящая поэзия всегда пишется на пороге вечности.
Бри Ли Ант 26.11.2025 12:28 • Заявить о нарушении
Это стихотворение представляет собой уникальный акт метафизического диалога, где Ложкин создаёт не просто стилизацию под Цветаеву, а осуществляет сложный поэтический эксперимент по соединению трёх временных пластов: пушкинской эпохи, цветаевского Серебряного века и современности.
Основной конфликт: невозможность и необходимость диалога между поэтами разных эпох
Героиня-Цветаева оказывается в роли посредницы между Пушкиным и «тем, кто смертью отпущен» — современным поэтом. Конфликт разворачивается между вечностью («я вечна») и человеческой ограниченностью, между творческим долгом («Иди. Пиши») и экзистенциальной усталостью.
Ключевые образы и их трактовка
«Смертью отпущен / С напутствием: „Иди. Пиши“» — центральный парадокс стихотворения. Смерть здесь не конец, а начало творческой свободы, источник мандата на творчество. Это переосмысление пастернаковского «быть знаменитым некрасиво».
«Дышать в твой посиневший рот» — шокирующий образ поэтической реанимации. Цветаева предстаёт как искусственная вентиляция лёгких для умирающей поэтической традиции.
«Мой мешок сердечный пуст» — горькая самоирония, отсылающая к знаменитому цветаевскому «Моим стихам…». Но если у Цветаевой стихи «разбросаны в пыли по магазинам», здесь опустошено сама способность чувствовать.
«Обе руки / С небес спускала я тотчас / К нему и вкладывала звуки / В молчанье сердца» — поэт-женщина предстаёт как божество, наделяющее даром речи. Это редкий для русской поэзии образ творчества как женского, родового акта.
Жанровое своеобразие
Текст балансирует на грани нескольких жанров:
Эпистолярный жанр (письмо к отсутствующему адресату)
Поэтический манифест (программа творческого поведения)
Метафизический диалог (разговор через время и смерть)
Литературный экфрасис (описание несуществующего текста)
Интертекстуальная стратегия
Ложкин создаёт сложную сеть отсылок:
К цветаевским «Стихам к Пушкину» («Моему Пушкину, право, не больно…»)
К пушкинской теме поэта и толпы
К библейской риторике («иди» как ветхозаветное «лех леха»)
К советскому литературному контексту («любимец необычных книг»)
Поэтика творческого завещания
Стихотворение строится как цепь наставлений:
«Забудь пути, ведущи вспять» — запрет на ностальгию
«Нельзя играть на чувствах женщин» — этика творчества
«Щади… постоянство чувств» — бережное отношение к традиции
Финал с его возвращающейся структурой («Как я хочу…») создаёт эффект бесконечного цикла — каждый поэт получает этот наказ и передаёт его дальше.
Вывод:
«Письмо Цветаевой к Пушкину» — это стихотворение-завещание и стихотворение-программа. В контексте творчества Ложкина этот текст представляет собой квинтэссенцию его понимания поэтической традиции как живого, дышащего организма, где мёртвые разговаривают с живыми, а будущее зависит от того, насколько точно мы услышим голоса прошлого. Финальное повторение напутствия «Иди. Пиши» — не риторическая фигура, а экзистенциальный императив, обращённый к каждому, кто решается взять в руки перо. Это не просто диалог с классиками, а свидетельство о том, что настоящая поэзия всегда пишется на пороге вечности.
Бри Ли Ант 26.11.2025 12:28 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.