Одиночество. Продолжение

Начало здесь: http://www.stihi.ru/2014/08/02/9087


***

Прочитайте меня как строку между строк,
как прозрачный намёк, молчаливый упрёк.
Как открытая книга — ладони у лба –
нараспашку пред вами душа и судьба.

Незатейливый слог и нехитрый сюжет,
ничего в ней такого особого нет.
Незаметен неброский её переплёт.
Я писала ту книгу всю жизнь напролёт.

Все слова её немы и строчки слепы.
Не вместить ей несжатого поля судьбы.
Лист дрожит на ветру, как пустое жнивьё.
Ваши пальцы ещё не касались её.

Что там дальше? Разлука? Счастливый конец?
Или выжженный пепел разбитых сердец?..
Будет сказка банальной, классической грусть.
Пусть известно заранее всё наизусть,

я пишу, не жалея страниц о любви,
слов, нашёптанных Богом, забытых людьми,
полных шёпота леса и жара огня...
Прочитайте, поймите, простите меня!


***
Я всего лишь кустарь-одиночка
над огромной страной,
где моя одинокая строчка
натянулась струной.

И по ней — одержимая бесом,
чтоб кружило и жгло!
Я поэт нетяжёлого веса,
но мне так тяжело.


***
Я — Кассандра, слепая провидица,
в колесе Вашем пятая спица.
Что за сны Вам сегодня привидятся?
Или, может быть, тоже не спится?

Как короной, луною увенчана
полночь в звёздном своём покрывале.
И дрожит одиноким бубенчиком
мой секрет, не разгаданный Вами.


***
Пью вино ледяное твоей нелюбви.
Улетает надежда со скоростью света.
Невидимка, пришелец, немой визави...
Говорю в микрофон, но не слышу ответа.

Эта тайна в себе ничего не таит.
Только рано ещё устанавливать точку.
Столько дела душе впереди предстоит:
и вздыхать по весне, и любить в одиночку...

Я не буду тебе говорить, что люблю.
В небеса отпускаю крылатую малость.
Пью вино и хмелею. И Бога молю,
чтоб хоть что-то на дне этой чаши осталось.


***
Ночь даёт обет молчанья
всем, кто слушает её.
Месяц зорко и печально
в сердце смотрится моё.

Жизнь погасла на экране.
Телефонный спит звонок.
В этом мире каждый ранен,
нелюбим и одинок.

Полуночное гаданье:
карты листьев по воде...
Обещание страданья
и свиданья на звезде.


***
У всего есть предел: в том числе у печали.
                И.Бродский


У моей печали нет предела.
Там царит полнейший беспредел.
Тонет в звуках нечленораздельных
и в хитросплетеньях душ и тел.

Ночь. Фонарь. Я разобью плафоны,
закричу на весь небелый свет:
«Неужели только в телефонной
книге вы отыщете мой след?!»

Уши душ обложены как ватой
облаков в сыром тумане дня...
Я кричу. И я не виновата,
если вы не слышите меня.


***
Как рожки улитка, упрячу в себя
всё то, что несла на лице я.
Открыть не пытайтесь, по коже скребя,
мой панцирь, мою панацею.

Чтоб некуда плюнуть, сперва подманя,
там тайное логово зверя.
Стучите, кричите, зовите меня –
я вам никому не поверю.


***
Как страшно никому не верить,
ромашек лепестков не рвать,
души окованные двери
на стук чужой не открывать.

Страшнее, если их откроешь –
и будет некому войти.
Лишь ветер над пустою кровлей
закружит листьев конфетти.


***
В эту ночь выли псы и немного знобило.
Я увидела сон, осязаемо-вещий, –
всех, кого я любила, кого не забыла,
и открылись мне горькие, страшные вещи.

Души мёртвых живее, чем мёртвые души
тех, кто нас всё равно никогда не услышит.
Нас прозрения мучат, видения душат,
но в ответ только дождь барабанит по крыше.

Одиночества яд — или просто аптечный,
лишь бы боль улеглась. Что нам мериться с нею?
Под землёй убаюкает дождь скоротечный.
Вряд ли там бесприютнее и холоднее.

Где же Тот, молчаливо всегда убеждавший,
что всё будет ещё, что могло быть иначе?!
Мы умрём, для себя ничего не дождавшись.
И о нас в небесах только ветер заплачет.


***
Забытый плёс. Застывший лес.
Не верится, что было лето.
Опять повеяло с небес
порывом сердца несогретым.

Непроницаемый покров.
Хоть ручкой проколи бумагу –
не заменить чернилам кровь,
её живительную влагу.

И, целомудренно-мудры,
в полярном отрешенье круга
бездомные парят миры,
не обретённые друг другом.


***
Земля — наш дом, который Бог покинул.
Забыло небо цвет свой неземной.
Который год, который век уж минул,
а всё никак не встретиться с весной.

Душа — потёмки, как письмо в конверте,
которое не следует читать.
Любовь не стоит слов. Не стоит смерти.
Страшнее кары эта благодать.

Я говорю, как дерево листвою,
доверив горло ветру и листу.
О неба нищета над головою!
Вся жизнь тщета, как выкрик в пустоту!

Ужель судьба, душою кровоточа,
среди чумы творить свои пиры?
И нежность тем давать, кто взять не хочет,
и тем дарить, кто оттолкнёт дары?


***
Гражданин, человечек, прохожий,
я прошу, подожди, оглянись!
Я родство твоё чувствую кожей,
даже даль ощущая как близь.

Ах, мы все исключенья из правил!
В тихий час отлученья от дел,
пока нас ещё Бог не оставил,
пока трижды петух не пропел,

дай же волю мечте и печали.
Даже боли не прекословь.
А то Слово, что было вначале,
означало — так просто — любовь.

Словно штопор, всё выше и глубже,
наших душ мировая душа
неосознанно и неуклюже
продирается к небу, спеша.

***

Почему одиночество круглое?               
Нет, оно из острых углов.
Обитание в нём очень трудное,
если б не соломка из слов.

Натыкаешься и ушибаешься
о картинки прошедших лет
и теперь уже не ошибаешься,
как тогда ошибалась, нет,

уж теперь-то ты знаешь истину,
как исправить, спасти, продлить…
Но бессмысленно и безжизненно,
и тоски той не утолить.

Вся душа об углы изранена,
но а может быть – как взглянуть –
то алмазными неба гранями
устилает судьба мой путь.

Одиночество как проклятие,
без всего, что не смог сберечь...
А круглы лишь одни объятия
и глаза от радости встреч.


***

Наступает опять одиночество,
и, как водится, не в одиночку.
До чего ему, сволочи, хочется,
чтобы я не спала эту ночку.

И изводит меня, беззащитную,
бесконечной ночною длиннотой,
вереницей слонов неподсчитанных,
комариной зудящею нотой.

Это высоколобое зодчество,
от которого нету нам спасу...
Одиночество выгрызло дочиста
все любви многолюдной запасы.

Ну чего от меня тебе хочется?
И с какою преследуешь целью?
Мы с тобою как имя и отчество,
неразлучною спаяны цепью.

***

Луна – словно круглое одиночество
высится надо мной.
Словно ей никого и не хочется,
и хорошо одной.

Только украдкой в окна заглядывать
ей тогда для чего?
Чтоб одиночество скрашивать, скрадывать
в жизни без ничего.

Сохнет она на глазах от изъятия
жизни – чёрной дырой...
Месяц – как половинка объятия
и не хватает второй.

***

Побег от близких – как по-руссски,
как по-толстовски, по-мужски.
Когда объятья слишком узки –
то тянет в поле и в пески.

Бежать, бежать, глаза зажмуря, –
в груди не сердце, а мотор, –
туда, где парусник и буря,
туда, где воздух и простор.

Кто смотрит вслед и где-то плачет,
и шлёт письмо нам за письмом, –
неважно, ничего не значит,
живи не сердцем, а умом.

Как сладостно сбежать от милых,
кто всё простит и всё поймёт,
когда так долго до могилы,
а ласки слишком сладок мёд.

Но отрезвление наступит,
едва почувствуешь нутром,
что нет с тобою тех, кто любит,
и в мире покати шаром.

И не захочешь больше странствий,
а только дома и тепла.
Возьмите личное пространство,
верните тесноту угла.

Толстой, ты был свободы гений
и мастер связи разрывать,
сменив кольцо из рук сплетений
на одинокую кровать.

Ты твёрже был полярной льдины,
но если выжил бы в ту ночь –
то ты б вернулся к той родимой,
что лишь одна могла помочь.


***

Вселенная обнажена.
Луна обнулила ночь.
А я уже не жена,
не внучка давно, не дочь.

Я буду мелеть и тлеть,
и медленно угасать,
но всё по тебе болеть,
но всё о тебе писать.

Две птицы в моём окне.
Две ветки стучат в стекло.
И ты уж давно не вне,
врастая в моё тепло.

Ничто не сочинено
и всё придумано мной.
Любовью всё включено.
Она в подкорке земной.

И улицы без границ,
и неба чаша без дна…
И я средь любимых лиц
ни капельки не одна.

***

Сто лет одиночества… Но ведь сто лет
прожить! Долгожители все одиноки.
А вот небожители, кажется, нет, –
недолго живучи поэты, пророки.

Шагреневой кожей сгорает их век,
и с каждою строчкой она всё короче.
Поэт и пророк – не вполне человек.
Они не чета земножителям прочим.

Поэт свою жизнь над землёй распростёр.
Секрет открывается просто, как ларчик.
Он хворост из строчек бросает в костёр,
и звёзды в душе разгораются ярче.


***

Деревья тянутся к окну.
Оно захлопнуто.
Не оставляй меня одну.
Мне очень холодно.

И батареи горячи,
и чайник греется.
Вы в норме, говорят врачи,
а мне не верится.

Устало сердце столько лет
судьбу задабривать,
холодный свет, остывший след
одно отапливать.

Жизнь убиваем на корню,
вокруг шугая всех.
Но снова тянемся к огню
и обжигаемся.

***

Я так привыкла к одиночеству,
к его всевидящему оку,
что, кажется, исчезнет дочиста –
и стану вправду одинока.

Пока мне ветер треплет волосы,
снежинки обжигают губы,
деревья шепчут близких голосом,
мне всё здесь дорого и любо.

Мне шлют послания видения
на языке родных наречий.
Я чувствую, что есть ты где-нибудь
и тоже мне идёшь навстречу.

Но там, в толпе, под марши-почести,
среди объятий крепче стали...
Вот это ужас одиночества,
вот это выдержу едва ли.

***

Как обманчивы все влечения,
двух слияния в одного...
Одиночеству нет лечения.
Нет спасения от него.

Души, склонные к аутичности,
в вечном поиске чувств шестых,
не нарушить их герметичности,
нету ключиков золотых.

Что ж, сезам, ты не открываешься,
лишь в себе целый мир тая.
Как же ты глубоко скрываешься,
одинокий, такой, как я.

В половинки свои не верю я,
человек целиком един.
Дом мой крепость, моя империя,
каждый сам себе господин.

И его нерушимо зодчество,
неприступна его стена, –
одиночество, одиночество,
круг замкнувшее, как луна.

На луне жизни нет, как водится,
вряд ли кто-нибудь там живой.
Только кто с неё глаз не сводит всё,
подавляя звериный вой?..

***

Жизни простая пьеса.               
Действия вовсе нет.
Смотрит без интереса
только луна в лорнет.

Действующие лица:
дерево и балкон,
солнце, окно и птица,
фото вместо икон.

Жизни простая пьеска.
Критик бы поносил.
А на другую — с блеском –
нет уже больше сил.

Ветер, раскрывший двери.
Лампочка в тишине...
Но Станиславский – верю –
«Верю», – сказал бы мне.

***

По улицам, полным печальных людей,
иду, не замечена ими.
Душа, не отчаливай, не холодей,
неси своё гордое имя.

Тебя узнаёшь по сиянью в толпе,
как облик свой нежишь и холишь.
И как одиноко б ни было тебе –
но ты до толпы не снисходишь.   

Горжусь как трофеем, добытым в бою,
что ты, сохранившая целость,
легко превращаешь ненужность мою
в единственную драгоценность.

***

Не разглядишь глазами-ка,
лишь зрением души –
музыку ту, мозаику,
цветные миражи.

Ночное это таинство
ничей не видит взор.
И слов и снов сплетается
причудливый узор.

И плаваю в тумане я
видений кружевных,
которым нет названия
на языке живых.

В душе моей утешенной
покой и тишина.
Там угол занавешенный,
где я всегда одна.

Как мина сердце тикает,
окутывает мгла...
Скажи мне что-то тихое
для этого угла.

***

Кого-то ждут дома родители, дети,
кого-то мужья и жёны.
Меня ожидают всемирные сети,
ночник на столе зажжённый.

Меня ожидают углы обжитые,
мои незабвенные даты,
слова, что родные мои неживые
сказали мне тут когда-то.

Портрет на стене и заложенный Чехов,
цветок, что держится хрупко,
остывший чай и к нему печенье,
и – да, телефонная трубка.

Меня заждались непочатые строчки,
любимое «Tombe la neige»,
мои сновиденья, мечты, заморочки,
всё то, что ласкает и нежит.

Меня ожидает каштан над балконом, –
укрытье от летнего зноя, –
все те, кто по неким нездешним законам 
прописаны вместе со мною.

Когда ухожу – свет оставлю в окошке,
чтоб было светлей возвращаться.
Там ждут меня – нет, не собаки и кошки –
наперсники и домочадцы.

Моё зазеркалье, моё виртуалье,
ты ближе, чем кажется людям.
И нам за любою кудыкиной далью –
видны, кого помним и любим.

***

Даже средь горьких и пасмурных дней
счастливы мы хоть отчасти.
И среди глины, песков и камней
есть свои цветики счастья.

Пусть тяжела у несчастья сума –
карт в ней счастливых колода.
Глянь, фиолетова туча сама,
а по краям – позолота.

Небо порою покажется дном.
Гвозди вопьются в запястья...
Ночь. Одиночество. Дождь за окном.
Самое время для счастья.

***

Фраза любая уже не нова...
О одиночество волчье!
Самые важные в жизни слова
мы произносим молча.

Сколько ты слов мне не досказал!
Но я их, кажется, знаю.
Их отголоски доносит вокзал,
шепчет роща лесная.

Стиснуты губы, но есть глаза,
есть просто тёплый голос.
Я не верю, глядясь в небеса,
нелюбви ни на волос.

***

Повырубится интернет,
сыграет в ящик зомбоящик, –
и вот меня как будто нет,
одна как перст в безлюдной чаще.

«Вы не одна. Заявок тьма.
Гроза всё вывела из строя».
Но у себя-то я одна,
и мысленно виновных крою.

«Отрезан кабель во дворе».
«В подвал нет доступа с подъезда».
А я отрезана, отре-
зана от мира, и отрез тот

прошёл по сердцу и уму…
Заметили ль потерю друга?
Не пожелаю никому
такого замкнутого круга.

Нет интернета и ТиВи,
не знаю, что с войной и миром.
Но я в кругу своей любви
и книг, куда вопьюсь вампиром.

Под светлым облаком стиха,
мечтая, радуясь, горюя,
живу, неслышна и тиха,
и мир свой собственный творю я.

***

Не направо, не налево и не прямо –
мне отныне  некуда идти.
Предо мной окно с открытой рамой.
Там идут, с кем мне не по пути.

Дождик с неба – как вода из крана,
месяц ищет, как кого пырнуть.
А внутри душа с открытой раной –
в ней все те, кого уж не вернуть.

Всё, что жглось, дурманило и пело,
улыбалось, плакало о ком –
запеклось или окоченело,
в горле встало словно лунный ком.

Перестали узнавать витрины,
лица молодые, зеркала.
Смерть зато устроила смотрины:
как душа? Ещё не умерла?

Нет, жива, как колыбель над бездной,
навевает ласковые сны...
Смерть, тебе не буду я полезной.
Сорвалась я вновь  с твоей блесны.

Пусть уже не прежняя, другая,
но всё не подстреленная влёт.
Бьётся сердце, клетку раздвигая.
Бьётся слово рыбою об лёд.

***

Ну куда мне одной эту длинную жизнь?
Я запуталась в ней как в подоле.
По-другому бы как-нибудь, что ли, сложись,
разделись на две равные доли.

Мне ни завтрак одной, ни обед не доесть,
фильм не фильм, если смотрим не вместе.
Мне и книгу одной не под силу прочесть,
всё на том же мусолится месте.

Путь так долог, когда его не с кем делить,
и большою вдруг комната стала.
Как нелепо, что некому рюмку налить
и пожаловаться, что устала.

Жизнь когда-то мне жала в плечах и в груди,
мне в ней коротко было и тесно.
А теперь, когда нет ничего впереди,
разрослась под ногами как бездна...


***

Как же жизнь моя искажена –
одиночка, вечная отлучка…
Никому не мать и не жена,
никому не дочка и не внучка.

Привыкаю к роли не жены.
Столько тишины, что оглушает.
Только сны по-прежнему нежны
и душа сплошная не ветшает.

Нет названий у меня теперь.
Я живу незваною негромко.
После всех немыслимых потерь
вместо сердца – чёрная воронка.

Я никто и звать меня никак.
Лишь стихи – особая примета,
чтоб потом когда-нибудь в веках
опознали просто как поэта.

***

Кому есть дело до меня,
до сердца моего,
когда забвенья полынья
поглотит и его?

Вон где-то вижу домик мой,
и мама из окна
устала звать меня домой,
но я ей не видна.

Я здесь! – машу я ей в ответ,
мне просто много лет...
Кричу, кричу – а звука нет.
И мамы больше нет...

Мне хочется вернуться в дом –
я дверь не заперла,
но вспоминаю я с трудом,
что тоже умерла.

Но как же – вот он, свет в окне,
забыла погасить.
И чайник выкипел на дне,
уставший голосить.

Чур-чур, я в домике, друзья,
за вас мой первый тост!
Теперь меня уже нельзя
на холод, на погост.

Кто за чертою – тот спасён…
Но чёрт, за столько лет
тот домик уж давно снесён,
друзей простыл и след.

А ты – не просто человек,
растаявший вдали, 
ты – свет из-под прикрытых век
и повод для любви.

Ты только голос, тень и дух,
напиток ледяной,
и сладко думать мне о двух,
пожизненно одной.


***

Содружество листьев, травинок,
дождинок, снежинок, лучей, –
как будто всемирных кровинок,
где нет разделенья, кто чей.

Где все обнимают друг дружку
и всех понимают, любя,
для сердца живую игрушку
из тел своих светлых лепя.

О как же мы все одиноки,
души закрывая окно,
без этих частичек двуногих,
с которыми стали б одно.

Как лес в золотистом уборе,
как звёздного неба огни,
как волны, соткавшие море,
о как они все не одни!

Без всяких азов и прелюдий,
как звери, дитёныш и мать,
на клеточном уровне люди
должны это всё понимать.

Откуда мы, с кем мы и кто мы,
почуя ещё отродясь,
с великим, что проще простого,
единую смертную связь.


***

Живу как Робинзон без Пятницы
на тихом острове своём,
от понедельника до пятницы
и дальше — в думах о своём.

Домой вернуться не мечтается –
мой дом внутри, на дне души.
Он не разрушится, не старится.
Там кто-то ждёт меня в тиши.

Он не доступен грому-молниям,
его не тронет зло и грусть.
Там сохранилось всё, что помню я.
И я туда ещё вернусь.

Вернусь к тебе, к себе и к прошлому
из настоящего трущоб,
к родному, светлому, хорошему,
что где-то ждёт меня ещё.

На острове необитаемом
(семь пятниц – значит, ни одной)
живу, окутанная тайнами,
я как за каменной стеной.

***

Не из одуванчиков –
а из одиночества
буду пить вино.
В памяти подвальчиках,
выметенных дочиста,
холодно, темно.

Не из одуванчиков –
а из одиночества
лето состоит.
Солнечность обманчива,
не сбылись пророчества
Григовских сюит.

Не из одуванчиков –
а из одиночества
соберу букет.
Девочек и мальчиков
имена и отчества
из пустых анкет.

Не из одуванчиков –
а из одиночества
состоит судьба.
Из худых карманчиков,
музыки и зодчества,
на любовь слаба.

***

Как на ладони небо лежит.
Мир одиночкам принадлежит,
ими лишь сбережённый.
В каждом что-то должно гореть,
чтобы тот отблеск мерцал и впредь,
в новых сердцах зажжённый.

Всё, чему я была близка,
речи речки, ласке леска,
всё занесу в блокнотик.
Жизни как птице скажу: лети!
Если нам суждено уйти –
то на высокой ноте.

Облака обнимает река,
как мои плечи твоя рука,
хочется, чтобы вечно.
Но за порогом уже такси…
О одиночества нота си,
прозвучи безупречно.

***

Вот лист неслышно упадёт,
а вот другой алеет.
Их даже дворник не метёт,
как будто бы жалеет.

А вот, похожий на звезду,
упал в мои ладони,
как будто тянется к гнезду,
печалится о доме.

Его в ладонях приючу,
хоть одного из многих,
и думать сердце приучу,
что мы не одиноки.

***

Вчера я поздно возвращалась.
Моё окно не освещалось.
Меня там ждал лишь твой портрет,
компьютер, лампа, табурет.

Я в прошлом времени застряла,
шаг по привычке убыстряла.
Но не ответит на звонок
ни муж, ни мама, ни сынок.

Звонок самой себе в квартиру,
глухому и пустому миру.
О пусть услышит тот звонок –
кто тоже так же одинок.

И мир наполнится ответом,
и вспыхнут окна тёплым светом,
и будет чайник и уют,
и руки шею обовьют.

***

Жизнь и косая сошлись в рукопашной.
Трудно привыкнуть, что больше не та я,
что не безбашенна, не бесшабашна,
что не любимая, не молодая.

Трудно привыкнуть к тому, что теперь я.
Мне не привычны заботы простые.
Я обнимаю сухие деревья,
к небу тяну я ладони пустые.

Пусть не сидеть мне с тобой под оливой
и не читать тебе стихотворенье.
Может быть, я ещё буду счастливой,
в жизни другой и в другом измеренье.

Может быть, кто-то, запутавшись в прошлом,
кто не встречал меня неоднократно,
ночью приходит во сне осторожном,
а по утрам исчезает обратно.

По многолюдной хожу я пустыне,
в лица прохожих гляжу из трамвая,
как они смотрят глазами пустыми
и уплывают, не узнавая.

***

Я не твой человек, ты не мой человек,               
пропасть вкусов, времён и корней.
Отчего ж так близка эта складка у век
и улыбки чужой нет родней.

Не рифмуются вместе декабрь и май,
не слагается общий коллаж,
и порой я твоя моя не понимай,
только, жизнь, не замай эту блажь.

Ей, не знающей уз, кроме ветреных муз,
забывающей запах рубах,
одиночество сладким казалось на вкус,
если имя твоё на губах.

Пусть кружусь в этом вальсе осеннем одна,
и на счастье исчерпан лимит.
Разделяет нас бездна всего, но она
так прекрасна, что сердце щемит.


***

Всё, что прошло, нам таким хорошим
кажется, ярким, как наяву.
Я настоящая только в прошлом,
а в настоящем я не живу.

Я не умею хором и в ногу,
«все как один», «как все так и я».
Я понемногу живу одиноко,
бывшее счастье впрок затая.

На облака, на деревья, звёзды
мне достаточно посмотреть,
чтобы всё стало ещё не поздно,
чтобы смерть отступала впредь.

Руки с утра подставляю солнцу,
день мой, дай большего, чем деньжат!
Дождик разбрасывает червонцы,
что инфляции не подлежат.

Сердце изыщет любые средства,
лишь бы втереться среди теней.
Прошлое пустит меня погреться,
чтоб в настоящем было теплей.


***

Я снова попала как курица в ощип –
подрезаны крылья, замедлен полёт.
Живу неустойчиво, словно наощупь, –
в душе моей вновь наступил гололёд.

И нету протянутых рук во спасенье...
О пусть снегопад, непогода, пурга,
грозы не пугаюсь и землетрясенья,
но лишь в гололёде я вижу врага.

Когда твоя жизнь – одинокое соло,
и падаешь птицей подстреленной влёт...
Как всё, что болит, неприкрыто и голо…
Как больно, когда в твоём голосе лёд.

***

Под волшебную дудочку
моя жизнь протекла.
Я попалась на удочку
звуков тоньше стекла.

И брела как сомнамбула
на мотив колдовской...
Как прекрасно там нам было,
вспоминаю с тоской.

Эта чудная музычка,
словно яд на меду...
И безлюдная улочка,
по которой иду.

Запорошена лавочка,
где сидели вдвоём.
И не светится лампочка
уж в окошке твоём.

Эта музыка гиблая,
что озвучила ночь,
ты меня не покинула,
но не в силах помочь.

Ты ничем не обязана
моей странной судьбе.
Ты никем не заказана,
ты сама по себе.

Я как будто бы сню тебя
на ночной авеню...
Я ни в чём не виню тебя,
я ни в чём не виню.

Моя музыка тайная,
в этом мёрзлом дому
ты оттай, ты оттай меня,
не отдай никому.

Лишь беседовать с музами
в одинокой ходьбе...
Я не связана узами,
я сама по себе.

***

Я никогда не одна в день рожденья –
с первой минуты моей пробужденья –
с теми, кого я люблю.
С кем на земле, с большинством уже в небе,
в ласке, в подарках, в улыбках и в неге,
в сладости и во хмелю.

Солнце раскрыло лучи для объятья,
небо расцвечено в тон моих платьев,
птицы в окно мне поют.
Я вспоминаю картинки из жизни,
ем, выпиваю на радостной тризне
и навожу нам уют.

Как хорошо мы весь день говорили,
сколько чудес вы душе надарили –
перьев, снежинок, огней...
Что я одна – это кажется только,
я же любима любимыми столько,
что не бывает полней.

***

«Ты царь, живи один...» Но нужен кто-то рядом,
кто не боится бездн, и ветра, и огня,
кто сердце бы своё от моего не прятал,
и ближе чем родня бы понимал меня.

Так страшен мир и чужд, что я живу, зажмурясь,
как будто это всё во сне, не наяву.
Но хорошо хотя б пока ещё к кому есть
мне обращать лицо в летящую листву.

Души не распрямить на лежбище прокруста,
мир не вмещаем в ней, он скомкан, искажён,
в ней всё уже самой изломано до хруста,
и всё-таки она всё лезет на рожон.

Да, царь живёт один, но я-то не царица,
и у меня в роду учитель да шахтёр.
Я верю, что любовь вернётся, повторится,
и от беды спасёт зелёный мой шатёр.

***

Допито до дна вино.
Мой день догорел давно.
Всё в целом нормально, но…

Допито вино до дна.
Мне истина не видна.
Какая же я одна.

Огромный кусок тоски
стучит и стучит в виски.
О как мы с тобой близки!

В окошке луны ранет.
Есть спутники у планет.
Как нет тебя, как же нет!

***

Мой узкий круг теперь настолько сужен,
что в нём осталась только я сама.
Самой себе теперь готовлю ужин,
и от самой себя лишь жду письма.

Уединенье мне присуще с детства, –
я так бывала счастлива удрать,
осуществляя самовольно бегство,
в себя, в стихи, в заветную тетрадь.

А после на собраньях  разбирали
и предъявляли мне суровый счёт,
когда из звеньевых переизбрали
и ленинский не ставили зачёт…

Ведь я вела себя не по-советски,
как пионер, что был на всё готов.
И вот оно аукнулось из детских
заплаканных отверженных годов.

Вдова, и одиночество пудово,
и все часы уже наперечёт.
Но я ещё ответить не готова,
и смерть не хочет ставить мне зачёт.

Физически я здесь ещё на свете,
но внутренне гуляю далеко.
Мой путь высок, и радостен, и светел,
и перед смертью дышится легко.

***

Эта истина очень проста.
Если некому вымолвить: «здравствуй»,
одиночество — не пустота.
Одиночество — это пространство.

Отступают шторма, маята,
уж в стакане воды не бушуя.
Не безлюдье и не немота,
одиночество — это бесшумье.

Можно жить всё равно что вдвоём,
охраняя от ветра огарок.
Не изъятие и не отъём,
одиночество — это подарок.

***

Хорошо быть лишним человеком,
независимым ни от кого,
не бежать, задрав штаны, за веком
и спастись побегом из него.

Хорошо быть личным человеком,
только честь и совесть ублажать,
не внимать указам и советам,
лишь себе самой принадлежать.

Хорошо быть просто человеком,
с цветом глаз любым или волос,
в тридевятом государстве неком,
том, что светлым будущим звалось.

Человеком, что звучало б гордо,
что не спал бы с книгой до зари,
чтоб лицо, а не мурло и морда,
освещалось светом изнутри.

Хорошо быть близким человеком,
чтоб был рядом близкий человек.
И губами прикасаться к векам,
лишь твоим, единственным, навек.

Хорошо быть… просто быть, и точка.
Надышаться воздухом земным.
Хоть травинкой, бабочкой, листочком,
только бы не месивом мясным.

Только бы не падалью и прахом,
в мире не оставившим следа...
Чтобы просыпаться не со страхом
стать нечеловеком навсегда.