приходящим

просидим у окна до рассветности.
до кристально очищенной полночи.
расскажи,
прошепчи о заветности.
о привычной,
гноящейся горечи.
задыхаясь, срывая дыхание:
говори, говори, выговаривай.
нити с швов закрепляй шлихтованием
и с натугой,
рывком,
мне вываливай.
доставай по одной
или несколько.
аккуратно, что б полностью вылезла,
не осталось под мякотью мыслями,
говори даже то, что не высказать.
замирай и кричи, перекраивай.
все в себе,
а немного и в памяти
расставляя в порядке изгнания,
в хронологий печальном орнаменте.
все что вспомнишь,
что ноет и колется,
что упрямо у кромки колышется,
на любом языке,
хоть глаголицей,
от чего с перебоями дышится.
пусть прорвет и без пауз молчания
выливается:
черное, склизкое,
что под утро,
бессонным журчанием,
между труб и щелей
хлюпко рыскает.
и когда все затихнет, устанется,
а глаза, хоть опухшие - высохнут
подолью, что от чая останется
и салфетки раскисшие выкину.
ты не бойся,
мне не'кому выболтать
только кот, но и он в "соучастниках"
у него вся душа отражается
в его щелок неоновых часиках.
тебе лучше? уже собираешься?
ааа, дела, суета, неотвеченный.
нечего, понимаю, захаживай.
мои окна луною помечены.
не пропустишь и не обознаешься,
не уеду? нет-нет.
да и некуда.
да и ты, вон уже улыбаешься.
чуть свежее, совсем отогреты мой.

ну бывай.
дверь тихонько захлопнулась.
свет потух,
теплота чая продана.
я опять в затяжной невесомости.
все что было живое -
все отдано.