Август

   В саду за домом у нас стояли медицинский ростомер и медицинские весы.
   У ростомера не было верхней планки, и рост можно было определять примерно, на глазок.
   Зато весы были вполне исправны, хотя и постоянно находились под открытым небом.
   Зимой в снегу, а летом средь бабушкиных георгинов, гладиолусов, дельфиниумов, аквилегий, золотых шаров и прочих высоких и мясистых цветов, названия которых я не помню.
   В августе, когда жара уже спадала, а солнце стояло низко, я в новой белой рубашке взвешивал дядю Витю: он весил 107 килограммов, а был он не пузат, не жирен.
   А просто очень высок, костист и жилист.
   Лицом темен и напоминал, скорее неотесанный чурбан, чем человека.
   - А теперь меня, - попросил я дядю.
   Дядя Витя засмеялся и сказал, что для такого ощипанного куренка весов не надо, и приподнял меня за шкирку, точнее за воротник.
   Держал на вытянутой руке и ржал, как жеребец.
   Воротник потрескивал, трещал и оторвался.
   Я упал меж георгинов: белого и цвета свеклы.
   Бабушка, которая возилась с цветами тут же, заверещала, что Витька - ирод,
испортил новую рубаху ребенку, а если завтра идти в гости или просто выйти в город?
   Из кухни вышла мать.
   Скандал приобретал размах.
   Немногословный дядя Витя все так же ржал и, как от паутов, отмахивался от баб руками.
   В правой белел мой воротник.
   Шуму было много.
   Соседка тетя Галя уже пялилась через забор и собиралась принять участие.
   Но тут из дому вышел мой отец.
   Ростом он был примерно в половину дяди Вити.
   Он был пузат, одутловат, любил читать газеты, лежа на диване.
   И был он авторитетен.
   -А ну-ка прекратить скандал, - сказал он тихо.
   И все затихло. Соседи скрылись за забором.
   -Воротник пришьешь, Валя, - сказал он матери.
   -А ты, Витька, болван.
   -А вы, мамаша, паникерша.
   -Так.
   -Но без белой не разберешься.
   -Давай-ка, Валентина, два восемьдесят семь, а бабка накрой, и огурцов и помидор нарежь побольше.
   И вот через полчаса и дядя Витя, и папа, и сосед Галимыч сидели за столом и чинно выпивали и закусывали чем бог послал и дал жаркий и плодородный август.
   Бабушка ушла возиться в огород.
   Мама стояла у плиты и подавала все, что поспеть успело.
   -Вот если бы Хрущев..., - начал отец.
   И мужчины завели спокойный, благоразумный разговор о политике, в меру критический, но в рамках порядка того времени, естественно, с оглядкой на "органы".
   А я сидел в углу, ел помидоры, политые разведенной уксусной эссенцией и густо посыпанные черным перцем.
   Детство, лето, внутренняя сила государства, которая чувствовалась во всем, была разлита повсеместно, как тепло, низкий вечерний августовский свет, спокойствие и счастье.