Зимний день, вечер и кукушка

Полно игрушек в Красном Бору, но они тоже иногда надоедают. Хорошо, хоть, что у дедушки много домашних животных. Все как-то веселее с ними! Лариска просит бабушку Аню, чтоб та помогла ей одеться. Пальтишко, шапка из кроличьего меха. Соглашается даже на валенки с резиновыми галошами, радуясь, что бабушка сегодня не настаивает на том, чтобы обвязать Лариску пуховым платком.

На улице крепкий запах мороза, пахнет, будто свежевыстиранным и просохшим на холоде бельем. Толпа гусей с неистовым «кегегеканьем» бросается к порогу, нетерпеливо отталкивая друг друга. Скоро бабушка задаст им смеси из комбикорма и распаренной сенной трухи. В сторонке жмутся куры. Более сильные, гуси оттеснили их от корыта, и тем приходится ждать своей очереди. К запаху мороза примешивается запах теплого корма. Черный Жучок втягивает его носом и, аж, чихает. К птичьей суете он давно привык и наблюдает за ней снисходительно.

Кролики смешно двигают мордочками за дверцами из сетки-рабицы. Им кладут сено, и они шуршат, ворочаясь в нем, закусывая и одновременно обогреваясь. В металлических лоточках, прикрепленных на стенки кроличьих клеток, засыпано зерно — грызите ушастые, на холоде необходима пища посытнее! Вместо воды в клетки время от времени кладут комья снега, — зверьки погрызут их, вот и напились.

Лариска волочет на веревочке тяжелые санки с кованой спинкой — изделие дедушки Володи. С горки бы в них кататься! Но горок в Красном Бору нет, даже какой-нибудь совсем маленькой горочки. Придется дожидаться, пока бабушка Аня или еще кто-нибудь из взрослых покатает.

Сложенные у сарая дрова накрыты пышными сугробцами, на каждом выступающем вперед полене отдельный снежный колпачок. Санки оттянуты к поленнице и там брошены.

В сеновале сейчас холодно и неуютно. И места пока что мало — большую часть помещения занимает гора сена, которое сейчас холодное, и ничто в нем не напоминает о лете, о погоде покосной поры. С ближнего края сено уже выбрано. Там, где оно лежало, чистый, дощатый пол присыпан раскрошившимися частичками листочков, стебельков, цветени — трухой. Она более зеленая, чем та сухая трава, что находится сверху. У левой стены застыл старый шифоньер. Зимой в нем хранятся старые пчелиные рамки для ульев. Лариска открывает дверцу шкафа. Так и есть! Изнутри он весь заполнен рамками, от них отчетливо пахнет медом, прополисом и пергой. Такой пчелиный-пчелиный запах! Слава Богу, хоть из шкафа повеяло летом! Лариска представляет, что, вот, подобно тому, как у сказочного Мороза Ивановича дома под снежной периной пряталась молодая, зеленая травка, может быть здесь, в шкафу с рамками, зимует лето!

Кусты смородины до половины засыпаны снегом, ее кривые веточки чуть дрожат от ветерка. Лариска идет по расчищенной дорожке к колонке, к подвалу. Вертушка примерзла к тяжелой подвальной двери и не поддается усилиям. И в погребице холодно, колючее сено навалено до самой крыши, тоже не поиграешь здесь.

Над полем стоит белый туман. Кладбищенская рощица в дали как большое серое пятно. Горизонта не видно. Машины едут по трассе с включенными фарами.

На улице, за забором все в оцепенении, только курятся дымки над хатами. В полдень случайный солнечный луч пробился сюда сквозь завесу облаков и на мгновения озарил всю округу, заставил ослепительно сиять снег, напомнил всему живому о грядущей весне. Вскоре облака затянули просвет, и вновь вернулись привычные зимние краски.

Старые ракиты перед домом замерли, и как будто присели, стали ниже — на самом деле это сугробы скопились вокруг их шершавых стволов. Высокие плакучие березы у калитки почти не шелохнут тонкими, поникшими ветвями. Скамейку около них замело, только один краешек торчит из-под снега, припорошенного рыжими березовыми чешуйками. Темный, высокий лес за поселком затянула серая изморозь.

Уже заметно вечереет. Быстро же прошел день! Пролетел! Блеклые тени от дома и деревьев сделались длинными.

Лариска возвращается в дом. Там уже заметно стемнело, даже картинки в книжках не посмотришь. Сейчас бабушка закончит кормить свиней, вернется в дом, заправит керосином и зажжет лампы, затопит плиту. Пока что тут не уютно. Густые тени притаились по углам, а за печкой совсем темно. Игрушки лежат темной грудой. Неестественно торчит светлая, пластмассовая рука у куклы. Большое зеркало в зале отражает сумеречную, странно опасную комнату.

В сгустившуюся тишину вдруг вклинивается хорошо слышное шипение и негромкий скрежет. Это мелкие, металлические колесики с зубчиками закрутились. Со скрипом распахивается дверца вверху часов. Оттуда выскакивает маленькая, коричневая кукушка и быстро-быстро, так что никогда не удается ее как следует разглядеть, одно за другим начинает возглашать свое ку-ку. Пять возгласов и дверца захлопывается, кукушка прячется в домик до следующего часа. Уже пять часов вечера! Даже на улице заметно стемнело, а в доме темнота гуще и чернее, — одни окошки заметно белеют.  Где же бабушка Аня?

Томясь ожиданием и побаиваясь взглянуть в спальни и столовую, где темнота окончательно сгустилась, Лариска начинает думать о кукушке, которая живет в часах.

Как же она там помещается? Конечно, кукушка маленькая, но, неужели ей не хочется расправить крылья, слетать в лес? Лариска представляет, как кукушка, устраиваясь поудобнее, ворочается сейчас внутри часов, среди тех самых колесиков с зубчиками и всяких пружинок. Ведь ей, бедненькой, даже поспать нормально не удается, — только задремлешь, как уже надо открывать дверцу и объявлять людям, который час.

Когда взрослые сказали, что скоро купят часы с кукушкой, Лариска обрадовалась — наконец-то дома будет жить птичка! Да еще какая, — настоящая, всамделишная кукушка! Ни у кого из знакомых такой нет!

Вскоре настал день, когда принесли большой сверток из рыжеватой бумаги — часы с кукушкой! Сверток положили на синий, деревянный диванчик, который сделал и украсил резьбой дедушка Володя. Развернули шуршашую, жесткую бумагу и извлекли красивый, прямо сказочный, домик-избушку: темно-коричневый, с белым циферблатом и изящными, ажурными стрелками. У домика оказалась двускатная крыша, а стенки покрывал выпуклый узор, изображающий еловые веточки. Особенно понравились Лариске две большие и тяжелые коричневые еловые шишки с крупными чешуйками — прямо как настоящие! Оказалось это гири для часов. Но, где же главное? Где же она — долгожданная кукушка, пестрая, веселая птица, которой нет больше ни у кого из знакомых? Оказалось, что кукушку увидеть нельзя, даже одним глазком нельзя посмотреть. Она сидит внутри часового домика-избушки, и будет показываться, только когда кричит время. Лариска прислушалась, чтоб хотя бы услышать, как кукушка шевелится там внутри. Однако там было тихо.

Вскоре часы повесили на стену, прикрепив их слева от входа, напротив русской печки, между дверью и окном. Лариска с нетерпением ждала момента, когда же наконец кукушка покажется, чтобы куковать. Она уже всех-всех взрослых предупредила, чтоб ее обязательно позвали тогда. Наконец, долгожданное: «Лариса! Иди сюда! Сейчас кукушка куковать будет!». Лариска во все глаза смотрела на часы. Вот, сейчас, те откроются и внутри покажется долгожданная птица! В то же мгновение в них что-то зашипело и щелкнуло. Потом распахнулась маленькая, почти неприметная, дверца вверху часов, и оттуда выскочило что-то непонятное, маленькое и темненькое. Несколько раз прозвучало ку-ку. То непонятное, маленькое и темненькое спряталось обратно. А где же сама кукушка? Но, дедушка, и тетя, и мама, и бабушка Аня все в один голос сказали, что это и была кукушка. Лариска растерялась и даже почувствовала себя обманутой: «Как может то маленькое, черненькое быть кукушкой? Следующий раз обязательно получше разгляжу!».

Опять всем взрослым было дано задание звать Лариску, когда кукушке вновь настанет время появиться. Лариска уже знала, что сами часы не распахиваются, а маленькая дверца в них высоко, поэтому в следующий раз она смотрела кукушку стоя на диване. За несколько «вылетов» удалось ее более-менее разглядеть: коричневая, маленькая головка с крошечным клювиком и едва обозначенными глазками, вместо туловища что-то непонятное. Впрочем, это непонятное мелькало так быстро, что сложно было разобрать, есть у птицы туловище или все-таки нет. Хотелось думать, что оно конечно же имеется.

Со временем Лариска привыкла к новым часам и перестала подбегать к ним всякий раз, как высовывается кукушка и капризничать и скандалить, если ее забывали предупреждать о таких моментах. Привыкла она, что каждое кукование означает каждый следующий час дня или ночи. Однако, нет-нет, да и подумается, что, вдруг, все же, кукушка там самая настоящая — живая, и, просто, не хочет выходить из часов, потому что ей нравится в них сидеть? Когда Лариска оставалась дома одна, она всегда прислушивалась, не завозится ли кукушка внутри часового домика, как-нибудь в неурочное время — в промежутке между кукованиями, — приятно все-таки, что она там есть!

Хлопает коридорная дверь в хату. Входит бабушка. Она принесла дрова и сразу же, пройдя через кухню и столовую, свалила их у печки в зале: «Ну, вот, наконец-то справилась. Сейчас плиту затопим. Не боялась тут одна?». Лариска признается, что было неуютно, особенно в темноту глядеть страшновато. «А ты Божутке помолись, когда страшно. «Вотчую» или «Живые помощи» почитай! Глядишь и перестанешь бояться», — напутствует бабушка. Лариска признается, что никак не может запомнить эти молитвы и знает наизусть только две совсем коротеньких, каким научил дедушка Коля: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, Помилуй нас!» и «Радуйся Радость наша! Покрой нас от всякого зла честным Твоим амофором!». Лариска старается читать с выражением, старательно выговаривать слова. «Что ж! Эти тоже можно читать!», — соглашается бабушка, — «Но все-таки надо б выучить «Вотчую»!».

Дрова промерзлые, на них даже ледяные корочки есть. Они не скоро разгораются, хотя специально для растопки были подложены в плиту несколько сухих поленцев. Долго слышно шипение там, за печной дверцей, — это лед превратился в воду, вода выпаривается из древесины и падает на раскаленные угли. Огонь не шибкий. Наконец дрова высыхают, разгораются, и печка начинает бойко гудеть. Вечер окончательно вступает в свои права.