Д. Г. Байрон Становясь старше

Мне тридцать лет, а я уж сед.
Что будет в сорок, я не знаю:
Носить парик мне или нет?
Я сердцем медленно сгораю,
Всё потому, что понапрасну
Я расточал свою весну,
Всего лишь лето, а я гасну,
Ведь у безделья я в плену.
Я жизнь свою прожил сполна,
И интересно, и достойно,
Мне вверена одна вина:
Что презирал, ценю невольно.
Непобедимая душа
Доверена мне.

Никак и никогда, увы
Росой не выпадет на сердце
Мне свежесть чувств, игра мечты.
Невинно не смогу, как в детстве
Я извлекать из всех вещей
Красу и новизну идей,
Как пчёлы в улей, я свой мёд
Из чувств давно упрятал крепко.
Ужель решила, твой черёд
Решать: схватить кого-то цепко
Иль дать цвести, благоухать
Вдвойне нектаром одарять?
Увы, то власть твоя!

Никак и никогда…Не даст
Мне в сердце бережно хранить
Вселенную, меня предаст
Моя душа, и разделить
Заставит целый мир на части:
Но крест ли это или счастье?
Иллюзии меня покинули вконец:
Я верю: ненапрасно ты жестока
Суждениям пришёл конец,
Душа моя не одинока…
И, видит Бог,
Всё так и есть.

И дни любви мои давно
Прошли уже, и нет их боле.
И вдохновляться не дано
(Случилось так по Божьей воле)
Ни девушкою, ни женой
Ни уж тем более вдовой.
Меня оставить в дураках
Любви на сей раз будет сложно.
Покаюсь я в своих грехах,
Что жил когда-то так безбожно.
Прошли наивность, вера всем
И общность мыслей, глупых тоже,
И реки вин ушли совсем,
В них поиск истины, что гоже.
Чтоб джентльменом стать вконец,
Корыстным стану наконец.

Когда-то звался идол мой
Амбицией, что пал всечасно.
Лишь наслажденье и покой
В печали остаются ясно
Святынями, что в праздный час
Мне составляют зерно мысли.
Найти здесь личный мой Парнас,
И осознать значенье жизни.
Как Роджер Бэкон, кладезь знаний,
Безгрешный ум, твержу и я:
«Время не терпит колебаний:
Есть, было, стало для меня».
Алхимик верно ухватил
Сиянье юности, что рано
Своей душой я поглотил
И там берёг, как мне награду
За то, что сердце моё – страсть,
А голова – рифмовка всласть.

Но славы в чём тогда конец?
Заполнить пустоту бумаги?
Кто говорит, что то венец
Парнаса, где взбираться ради
Нужно того, чтоб дымку дня
Увидеть с высоты своя.
Для этого лишь человек
И говорит, и пишет, поучает
Себе подобных, проживает век,
Героев ей в угоду убивает,
Поэты жгут полуночные бредни,
Страдают о содеянном намедни.
Когда всё в сущности есть пыль,
Унылая картина – наша быль,
А имя это – хуже кутежа и разоренья…

Надежды человека в чём тогда?
Вот Древнего Египта фараон
Хеопс, чтобы оставить навсегда
И память о себе и чтоб Атон
Его же мумию хранил, воздвиг
Огромную из камня пирамиду,
Тогда он даже не постиг,
Что подарить сумел он миру.
Но кто-то ведь не знал о том,
И вероломно как-то раз
Использовал в гробнице лом,
Украл и вынес всё тотчас.
Не будем наделять мечтой
Мы монументы и темницы,
А то окажемся в пустой,
Как и Хеопс, своей гробнице.

Но метафизик я, друзья,
И часто говорю: «Увы,
Что родилось, погибнет зря,
А плоть – то лишь копна травы,
Которую скосила Смерть,
Чтоб дать на солнце умереть.
И юность  не пропала так,
А если юн ты, так и будет;
Спасибо, звёзды: жизнь – не мрак,
И, друг мой, в жизни не убудет,
Откроешь если Библию свою
Из целей только выберешь одну.

But now at thirty years my hair is grey—
     (I wonder what it will be like at forty ?
I thought of a peruke the other day—)
     My heart is not much greener ; and, in short, I
Have squandered my whole summer while ’twas May,
     And feel no more the spirit to retort ; I
Have spent my life, both interest and principal,
And deem not, what I deemed, my soul invincible.
 
No more—no more—Oh ! never more on me
     The freshness of the heart can fall like dew,
Which out of all the lovely things we see
     Extracts emotions beautiful and new ;
Hived in our bosoms like the bag o’ the bee.
     Think’st thou the honey with those objects grew ?
Alas ! ’twas not in them, but in thy power
To double even the sweetness of a flower.
 
No more—no more—Oh! never more my heart,
     Canst thou be my sole world, my universe !
Once all in all, but now a thing apart,
     Thou canst not be my blessing or my curse :
The illusion’s gone for ever, and thou art
     Insensible, I trust, but none the worse,
And in thy stead I’ve got a deal of judgement,
Thou Heaven knows how it ever found a lodgement.
 
My days of love are over ; me no more
     The charms of maid, wife, and still less of widow,
Can make the fool of which they made before,—
     In short, I must not lead the life I did do ;
The credulous hope of mutual minds is o’er,
     The copious use of claret is forbid too,
So for a good old-gentlemanly vice,
I think I must take up with avarice.
 
Ambition was my idol, which was broken
     Before the shrines of Sorrow, and of Pleasure ;
And the two last have left me many a token
     O’er which reflection may be made at leisure :
Now, like Friar Bacon’s Brazen Head, I’ve spoken,
     ‘Time is, Time was, Time’s past’ : a chymic treasure
Is glittering Youth, which I have spent betimes—
My heart in passion, and my head on rhymes.
 
What is the end of Fame ? ’tis but to fill
     A certain portion of uncertain paper :
Some liken it to climbing up a hill,
     Whose summit, like all hills, is lost in vapour ;
For this men write, speak, preach, and heroes kill,
     And bards burn what they call their ‘midnight taper’,
To have, when the original is dust,
A name, a wretched picture and worse bust.
 
What are the hopes of man ? Old Egypt’s King
     Cheops erected the first Pyramid
And largest, thinking it was just the thing
     To keep his memory whole, and mummy hid ;
But somebody or other rummaging,
     Burglariously broke his coffin’s lid :
Let not a monument give you or me hopes,
Since not a pinch of dust remains of Cheops.
 
But I, being fond of true philosophy,
     Say very often to myself, ‘Alas!
All things that have been born were born to die,
     And flesh (which Death mows down to hay) is grass ;
You’ve passed your youth not so unpleasantly,
     And if you had it o’er again—’twould pass—
So thank your stars that matters are no worse,
And read your Bible, sir, and mind your purse.’