Юношеские стихотворения 1970-80-ых

***

Стучат часы. Стемнело. Пахнет в кухне
уютом, теплым воздухом, съестным.
Все заперто, но голова не пухнет.
Здесь непременно проживают сны —
 
о прошлом, о других больших квартирах,
об окнах с вот такой же кисеей,
о потолках, тарелках и картинах,
альбомах и обедах всей семьей.

Притушенно блестят: скопленья крышек,
кастрюль и банок, вазочка и кран.
По вечерам здесь шум почти не слышен,
и комнаты просторны по утрам.

Две белые веревки, там, снаружи,
и сетку за стеклом засыпал снег.
Здесь никогда не чувствуется стужи,
и оттого становится ясней,

что за окном — еще один обрывок
забытого и дорогого сна:
провисший фал, болтающийся криво, —
кораблика заснеженная снасть.
 
Из тех давно пропавших экспедиций,
затерянных и стиснутых во льдах.
Из детской книжки, той, где говорится
о белых крачках, шхунах и морях.


***

Немного ладоней в густой темноте
зеркального шкафа, на черной воде —
блескучим пятном полуночный фонарь,
и в листьях засела бензинная гарь.
Просторна к глазам подступившая хлябь,
движенье ее обозначила рябь.
И, ноги поджав под себя, как брассист,
осталось заметить, что вечер росист. 
И, к рустике острой прижавшись щекой,
осталось сильней захлебнуться тоской.


***

Ночь. Сад. Лунный свет.
Статуи и отраженья.
Шумное листвы движенье
сад вздымает, как корвет.

Ночь. Сад. Лунный свет.
Звуки сыплющейся лютни.
Ночь изобличает плутни
лунных росчерков, помет.

Света беглая ладонь
бегло обнимает плечи,
лоб и белое предплечье,
шею нимфы молодой.
 
Сад к прохладным бедрам льнет
статуи Прекраснобедрой.
Музыкой ночною, бодрой
в сад струится водомет.

Слышно, как растет боскет.
Темные куртины пахнут.
Окна в сад. И сад — распахнут.
На дорожках — лунный свет !

"Ночь. Сад. Лунный свет" —
это ведь заставка пьесы.
Что в ней будет —  неизвестно.
Может, только менуэт

ночи, юноши и лютни,
сада с нимфой молодой.
Сноп фонтанный все салютней
плещет лунною водой.

Может, к блещущим вдали
балюстрадам лунных лестниц
выйдут юноши Земли,
чтоб встречать своих ровесниц.

Ночь. Сад. Лунный свет.
Ничего другого нет.
Только автора ремарки…
Ночь в саду идет к концу.
Автор был романтик яркий.
Да пожалуй, и француз.


***

Деревья движутся под ветром,
и кажется: шумит прибой —
до полосы береговой,
и правда, меньше километра.

Деревья движутся под ветром,
шумят,  и кажется, что дождь
шумит по крышам, листьям рощ,
по водостокам и по веткам.

Повсюду шумы мнимых вод,
а в небо воткнуты булавки,
чтоб поддержать полночный свод
на уровне... А жизнь идет
и распадается на главки.


СОВЕРШЕННЫЙ ВОЗРАСТ

Не правда ли, мне стало чуть теплее
от этих, в сущности, просящих глаз?
Как будто я и впрямь на этот раз...
И ни о чем уже не пожалею.

И складки у стареющего рта
мне говорят о долгом ожиданье.
И проступившее в лице страданье
твердит: вот ваша общая черта —

лететь мечтой к неведомому "ты"
и тем спасать себя от остыванья,
последние остатки упованья
вложив в недвижимость своей мечты.

Но я, достигнув совершенных лет,
лишь озираюсь, — я стою на пепле.
И чувствую: глаза мои ослепли,
они почти не различают свет.

Любить хотя бы маленький испуг
и эту роль — не замечать морщины.
Любить предложенную роль мужчины
и собственного сердца быстрый стук.

Но совершенный возраст — талисман —
от чувственной хранит меня напасти.
Куда как плотно держит за запястье
и даже глаз не вводит он в обман.


***

звучный щебет утра
стон залетной стрелы
звенящей о купол высокий
монета в холодный сосуд
на дно звонкое медное
первая бодрость гудков
дальних судов морских
обращает слух
в верность тугой тетивы
обращает лик
к шествующему на небесах


РОМАНС

Влажная зелень сада
почти до окна поднималась,
и двор вздыхал поминутно,
и это было немало.

Капли стучали оземь,
в листве шелестели влажной,
и ветер перебивали
трамвайные стоны протяжно.

Одно лишь что–то упустишь,
какое-то цвирканье птицы, —
и ничего не будет,
уже ничего не случится,

исчезнут за занавеской
волны ветра, трамваев.
Как будто этого нету,
вообще никогда не бывает...

Казалось, робкие пальцы
мои к тебе прикоснулись,
и я ощутил впервые,
услышал в дыхании улиц

и гуле толпы многоликой
толчок первобытного счастья,
но это был только очерк,
всего лишь отдельные части.

И все это было нужно
внимательно и осторожно
собрать. Как цвирканье птицы.
Как капли. И было возможно.

Собрать, как некий тончайший,
чудеснейшиий механизм.
Как влажную зелень сада,
цеплявшуюся за карниз.


"СТАНСЫ" ПО ПОВОДУ НЕНАПИСАННЫХ СТИХОВ

Не отложилось, не сложилось.
Хотя царапины свежи.
Нужна воображенья живость
помимо трепетной души.

И веером раскрытый тополь,
простертый в бледности небес,
и смысл, спустившийся к истокам,
и похоти всесильный бес —

все то, что ищет разрешенья
и не находит в глубине, —
все остается без движенья.
И только по моей вине.

А мне казалось: я воздвигнусь —
прямой, готический, как шпиц,—
над этой жизнью незавидной
и прорасту из небылиц.

Но мысль скребется заскорузло,
да и восторг выходит весь.
Вот так поток меняет русло.
А возвратится ли? Бог весть.

Ведь это только голос плоти,
оставшейся наедине
с своей тоской, с своим бесплодьем,
хрипит, с другими наравне.


***

Церковь,  по шею сидящая в зелени:
колокольня и купола.
А на асфальте сером — расселины.
Мягок и светел он от тепла.

А за перилами — черная, ржавая,
точно такая же там вода:
помню, великой речной державою
была эта пристань всегда.

Быстро мазутные пляшут блики,
красен и желт мексиканский узор.
Мечутся — заметают улики,
с толку сбивают и путают взор.

Странно всхрапывают причалы.
Собаками тонко канаты скулят.
А красную будку так раскачало,
как будто и вправду волны — в накат.

Зеленое, мшистое лижут днище
тупого бетонного корабля.
По берегам же — то, что мы ищем:
липы и тополя!

А еще чуть подальше — сирени
и белые повсеместно встречаем
поручни, воздух с парением чаек —
светлые лики всех божьих творений,
свежие липы и тополя!..
Любовью полнящаяся земля!

Л-д, Тучкова набережная


О ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВЕ

У  тебя, у меня, у кого-то
поднимается смутный протест,
поднимается глухо, как рвота,
при одном лицезрении мест,

где когда-то, увы, лицезрелось
все иное — теперь его нет.
Кто-то скажет: "Ну что ж, вот и зрелость".
Только это негодный ответ.

Нету времени, но уложиться
и в пространство — ведь тоже никак!
Называется это  зажиться.
Исторически — именно так.

Средь людей, почерневших от пьянства,
в укоризненных взглядах старух,
истончается наше пространство —
положительно светоч потух!

И выносит тебя на поверхность,
как случайный, слепой пузырек.
И ты всем присягаешь на верность,
а ведь ты их на гибель обрек.