вот и наша любовь состоит из слогов

вот и наша любовь состоит из слогов

P. S. Мы ничего не знаем о мире вне его отношения к человеку; мы не хотим никакого искусства, которое не было бы сколком с этих отношений.

Гете






Материя, когда обходится без пространства
И просто его обходит...
И становится матерью слову...
И становится даже мистерия -

То обходится без постоянства!

И теперь мы меняем лица...
И теперь мы меняем сердца...
Но - обходимся без потерь,
Ведь материя - просто дверь:

Распахни ее - выйдешь к погосту!

Или просто вдохни и выдохни,
Если вдох и выдох по росту...

Материя, когда обходится без пространства,
То обходится и без тебя -
Впереди тебя и позади!
А ведь мне тебя не обойти:

Я могу изменять постоянство,

Я могу поменять грудь -
Я могу себе попенять,
Что так поздно начал менять
И - утешить твою грусть!

Но никак не изменится путь,

На котором нам по пути...
И мне его не обойти.


















                любуясь Вермеером вместе с Мон Мируа

Выходя в замерзающий мир,
Мой Вермеер изобразил куртизанку,
Что торговлю ведет с солдатом,
Продавая себя за золото...

Выходя в замерзающий мир,
Мой Вермеер изобразил солдата,
Что воюет за это золото
И приносит его куртизанке...

А еще этот мой Вермеер,
Выходя в замерзающий мир
(и шагая ногами солдат,
И любовью любя куртизанок),

У их ног поместил двух собак,
Их похоть совокупляя:
Он не то чтобы был богат,
Собою весь мир согревая,

Но - вот так, в совокуплении тел он приумножал пространство!

Но - есть и другой мой Вермеер с его постоянством:
Где женщина как пример добродетели,
Или - женщина молоко наливает,
Или - женщина, что выглядывает в окно...

Вот и я в тебе - что-то одно
Или что-то совсем другое:
Я не знал тебя так давно,
И все же мы были двое -

Я с тобою, и ты со мною.













Это море-аморе пустило слезу:
Избавилось от сна в одном глазу -
Другим продолжая грезить!
И вот один глаз нагим

Опять в сновидение лезет.

И вот один глаз - с ногами!
И вот один глаз - с руками,
Чтоб соринку извлечь из глаз
(такую, как мой рассказ

Об этом сне золотом),

Заходит с ногами как в дом...
Как в дом заходит с руками,
Выбирая себе из снов
(из каких-то основ забирая)

Только то, что поможет спать...

Это море-аморе продолжает играть!
И ведь нужен ему глаз бессонный,
Чтобы (как оно не бездонно)
Продолжал за ним наблюдать...

И ведь нужен за ним глаз да глаз,
Чтоб не выплакать весь рассказ.





















Человек для прав человека?
Или права как трава,
По которой иду нагой -
Сам себе становясь другой:

Собирая росу на кожу,
По которой бежит моей дрожью
Этот самый хрустальный озноб...
Избавляя от множества злоб -

Человек, который для прав, никогда не пойдет по траве,
Ибо он с царем в голове!

А я остаюсь с соловьем...

А я становлюсь вдвоем:
Поскольку меня можно в клетку...
А потом становлюсь втроем:
Ведь возможно даже на ветку все дерево посадить!

И я перестал глупить

И даже любить перестал -
Когда целой любовью стал!
Человеку для прав человека
Пора распахнуть свои веки

И как крылами взмахнуть.
























                Мон Мируа, л_е_т_о

Здесь два изгиба, берег и гора:
Здесь женщина легла в мою ладонь,
Излучиной бедра коснувшись неба -
Нелепо возвращаясь вновь и вновь

В мою любовь своим прибоем моря...

Моя любовь отдельно от нее
Жила себе и видела свое
Не в этом счастье и не в этом горе,
а в том, что эта женщина легла -

Протянута за то, что не смогла!

Или могла, но - вовсе не хотела:
Моей ладонью я коснулся тела,
Протянутого ввысь и в даль...
Я отступил на сердце как печаль -

А женщина ладонью впереди!

Стоишь лицом ко мне, но - сердце отступило:
Тобой любуясь на своей груди.
























                любуясь Вермеером, просто и еще проще

Гитаристка, глупое лицо:
Глупые, на выкате, глаза -
Приступом, которым бирюза
Хочет взять свои твердыни тела!

И - не то чтоб выйти за пределы
Приступом, который изнутри...
Гитаристка, глупое лицо,
Выглядеть не может подлецом

Просто потому, что она Дева -
Это Зодиак, а не Стихия!

Гитаристка, глупое лицо,
Хочет изнутри прийти мессией,
Но - природу ей не изменить
Вдоль и поперек самой себя!

Она тянет нить своей струны,
Принимая собственные роды...

Она может выйти на Восток -
Это части света, а не тела!
Но - и в наибольшем увлечении
Не родит гиганта и урода

В золотом сечении - только кесаря!
Голосок как сорванный листок...
И прекрасна солнечная Лета,
Что несет ее своим течением.



















                мир как эстетический феномен

Разумеется даже разумом,
Что и чувства твои, и разум
Не имеют к тебе отношения...
А вот как ты относишься к ним,

Видно только прищуренным глазом!

Слышно только прищуренным ухом...
Ощушаемо очень - на коже надрезом...
Разумеется даже разумом,
Что и ты произносишься тихо

В этом мире, где все очень глухо!

В этом мире ты неизлечим,
Ибо - ты этим миром болен:
Но - бываешь порой извлечен
(как клинок извлекают из ножен),

И идешь надрезом по коже...

Когда женщина входит в воду
(ибо ты человек Воды),
Ты достоин ее природы
И обнимешь ее природу.






















-  Мы жили долго и счастливо, и умерли в один день, -
Сказать бы могла сирень
(солгать бы могла сирень):
Когда ее тень убегала -

Словно ладья от причала...

-  Мы жили долго и счастливо, и умерли в один день, -
Сказать бы могла ладья
(которая ей не судья):
Когда ее тень уносила

С собой аромат сирени...

Но вот я прошел вперед,
А потом заглянул и назад:
И вижу вокруг меня взгляд немыслимого Ван Гога -
В котором есть некая сила

Того, кто мне на усладу вывел сирень из тени...

И того, кто куст написал
(и кто не вязал этот узел,
И кто его не разрезал?)...
Вот и ты для меня как дорога!

Вот и я для тебя очень дорог:

Идем мы друг другом, чтоб замереть на пороге от страха,
Словно в ладони птаха.






















Когда бы любовь убивала:
То есть так себя проверяла -
Что полюбил и умер...
Что разлюбил и ожил...

И опять я бегу дрожью - как по воде водомерка!

И опять я чувствую кожей
Память твоей кожи...
И опять я вижу сквозь веки:
Как на себя ты похожа после моих идеалов -

Когда волшебства стало мало...

Когда бы любовь убивала:
Когда бы смерть забирала с собою не насовсем
(когда человек невесом,
И вдруг возжелает веса) -

Вот тогда и явятся бесы!

Вот тогда и начнется начало...
Вот тогда весь мир покачнется -
И сумеешь ли удержать,
Чтоб тебе осталось просторно?

Но когда умираешь повторно,

То на сердце кладешь печаль -
Чтобы в нем оставалась даль.





















Как же надо молиться Богу,
Чтобы он тебе не ответил?
Или мне ухватиться за ветер
Возжелав его остановить?

Или мне - перестать любить?

Или мне - вообще перестать?
Как же надо молиться Богу,
Чтоб при встрече его не узнать -
Наблюдая только дорогу...

Наблюдая только ступню:

Я ее в траву погружаю -
Словно бы погружаю в стерню!
И не вижу ее синеву, прорастающую на корню,
Выкорчевывающую меня...

Ибо - я никогда не узнаю, как же надо молиться Богу.

Как же надо остановиться!
Вообще перестав рождаться и всего один раз родиться.

























Вот так и я - в одном глазу слежу за женской грудью,
Не замечая: предо мной Паллада!
Вот так и я - в одной слезе от поцелуя:
Как будто предо мною море слез...

Как будто я собрался выпить море...

Вот так и я - в моем глазу преграда:
Не перейти как с кочки и на кочку -
Переступая горы или горе
(к принцессе Грезе среди малых гроз)...

Поскольку я слежу за женской грудью!

Вот я встаю: как с пятки на носок!
В одном глазу налившийся сосок
Налившейся грозы - как гроздью винограда
И - ни одной налившейся слезы

Не замечая: предо мной Паллада!

В одном глазу сокрыто мое зрение,
Но - с пятки на носок или с коленей
Встать на ноги: не переждав грозы,
Не утолив слезы, но - все и сразу!

Теперь любуюсь миром третьим глазом.



















              и я счастлив как Улисс, совершивший хорошее странствие

В потоке крови кровяное тельце
Решает, сберегать ли свое сердце?
И не мешает сберегать пространство...
И даже утешает окаянство.

Я странствую по жилам кровяным

И ощущаю себе донельзя больным:
Чревовещаю донизу открыто -
Вот как старухе данное корыто
От Рыбки Золотой!

И ничего в себе не восхищаю:

В потоке крови кровяное тельце,
В которое я душу помещаю.

Потом решаю поделиться кровью:
Но то, что я зову своей любовью,
Порой страшней греха кровосмешения -
Поскольку происходит отторжение!

И не сумеешь в сердце возвратиться

И - снова в «свою тысячу» родиться.
В потоке крови кровяное тельце
Решает, как без сердца обходиться
Или собою сердце восхищает.

























В потоке крови кровяное тельце
Не знает, как оставить свое сердце
На произвол потока крови?
В потоке крови кровяное тельце

Едва-едва нахмуривает брови...

И где-то пресечется кровоток!
И голову второго полушария
Оставит без царя... И только травы
Тихонько прорастают в потолок,

Едва-едва нахмуривая брови.

Мир может улыбаться даже кровью
И все равно улыбкою остаться!

Вот так и я в тебе проистекал:
Искал я сердце и нашел у скал -
Где каждый раз ему дано разбиться
Или - влюбиться в родину свою.

Себя я уподобил соловью,

Которому прилично в сердце жить,
Открыв его прилюдно, петь публично.



























                и тогда я создал искусство

Разумеется даже разумом,
Что и чувства твои, и разум
Не способны сдвигать миры:
Ибо - чувства и разум подробны!

И тогда я создал искусство...

Ибо - небо лучше всего наблюдать из ада,
Полагая, что небу виднее...
И тогда я создал искусство,
Насаждая Сады Камней -

Полагая в ладонь вместо хлеба...

Я тебе протянул чувство,
Ты в него положила камень,
Но - сама мне стала как пламень,
Чтобы камень стал добела:

Не способный сдвигать миры, я его во главу угла...

И себя распахнул будто веки,
Чтобы видеть Сад Человеков.





















Либо мир целиком, либо мы по частям:
Как песчинки из горсти иссякают тела!
Ты могла бы спасти меня, если б могла...
Ты могла бы нести меня, если б меня понесла

И родила обратно...

А вот я бы не мог твои речи нести!
А вот я бы не мог твои косы плести
Из развилок дорог и из адовой пасти,
И из глотки, в которой кадык хрящеват -

Если бы не твой взгляд!

Ведь по этому взгляду мы оба идем:
Ведь по этому взгляду друг друга найдем
И у- держим у глотки...
Ведь по этому взгляду мы оба плывем как в хароновой лодке -

Выбирая из горсти себе направление!

Либо мир целиком, либо мы по частям:
Как два встречных течения.



























Некие блики (что сами собой ложатся на облики)
И некие облики (что сами собой ложатся на блики)
Получаются равновелики друг другу
И напоминают мне радугу между мною и Джоном Донном -

Тогда как меж нами бездонно!
Тогда как меж нами бездушно...
И даже совсем безвоздушно
И где-то даже космически...

И я начинаю эпически!
А потом продолжаю - массово...
А потом открываю комический
Жировой от финансовой кассы

(что протянет пожар мировой все тем же подобием радуги):

И та радость меж островами
Будет питаться нами - словно бы печь дровами!

В этих обликах будет копоть, в этих обликах будет шепот -
Как лохмотья на наготе: прикрывая свой интерес!
Но плывут в пустоте перезвоны, колокольные джоны донны,
Бесподобные джоны донны...

И вот их не запачкает бес.

























Воздушные течения, когда пересекаются,
То даже задыхаются: такое приключение!

Такое развлечение в космической глуши -
Как солнце, что идет сквозь витражи!

А я скажу им, славно пошалившим:
-  Душа души, иди и не греши!

-  Вы соль земли моей, - им, сильно просолившим,
Как ветры необузданных морей...

-  Вы ждали запредельных кораблей,
Не ожидая мудростей бесцельных

И несомненных - разве что не годных...
А вы хотели ласковых и грозных!

Душа души, иди и не греши:
Как солнце, что идет сквозь витражи...

И ежели фигура витража к строительству приставлена иль пашне,
То солнце не использовать как плуг!

И не поможет возведению башни, царапающей небеса,
И не наполнит ваши паруса...

И все же между нами, милый друг,
Оно уничтожает расстояния:

Встречаясь как воздушные течения,
Меж нами происходит узнавание.


















Он подумал, что он подумал:
На деле он душу вдунул
В радужный мыльный пузырь
(сам оставаясь в теле) -

И озирая ширь, и озирая высь!

Он подумал, что он подумал
Очень простую мысль,
Которая столь легка -
Как горные облака, ласкающие вершины

И знающие о низинах только своими корнями...

А я ведаю головами,
В которых только душа,
И мысли нет ни гроша!
Их сравнивая с тополями,

От которых летит пух:

Я не перенес на дух свою приземленную жизнь!
Зато перенес продленную
И перенес устремленную...
Ведь я как тот водовоз,

Который душу принес в каждую горсть пыли

(как волны морской мили) -
Этим ее искушая как виноградную гроздь.




















Эта жизнь иссякает как время:
Через боль и не там, и не с теми!

И лишь там, где касается света,
Продолжается жизнь, но не эта!

И лишь там, где касается тьмы,
Появляемся разные мы -

Ибо прежде мы были безличны!
Что первично в моем окружении?

Только то, что и тьма, и рассвет
Для меня безусловно вторичны.

А вот то, что живем в небрежении...
А вот то, что живем в унижении:

Через боль и не там, и не с теми...
Эта жизнь иссякает как время,

Прилагая к нам временность нашу!
Я еще не испил эту чашу,

Но - до срока из времени выйдя...
Понимаешь, мы все еще люди:

Задержавшись с тобой на земле,
Но поднявшись с тобой на крыле.
















Я посетил дом скорби, не скорбей!
Ведь я не скарабей: катить комок навоза
И хоронить его, на гроб бросая розы -
Считая его солнцем всех людей!

Мне то ли снилось, то ли возомнилось,
Что я на миг оставил мир дождей
И ветра, и простых ответов
(себя губами по нему раскатывая):

Я посетил Кремлевские палаты
И эту преисподнюю московскую
(где лица словно слеплены из воска),
Где нищих духом нет, одни богаты -

И в статусе сверхнелюдей!
Которые - моим играют зрением...
Которые - моим играют знанием...
И сами воплощение идей,

Лишенных то ли жизни, то ли смерти!
Но я тотчас опять вернулся к тверди,
Проснувшись между небом и землей -
На мир вождей ничуть не оглянувшись...

Итак, я посетил дом скорби,
В котором никого не просветил
Своей гордыней и прошел долиной
Бессмертной тени, не лишившись чувств...

И понял я, насколько может пуст
Стать мир, который слишком внешен!
Ведь я предпочитаю рассветать,
Быть грешен и твоих касаясь уст.






p. s. хочешь, чтобы тебя любили, люби. если не хочешь подчинить себе все, не подчиняй себя разуму. и никогда не сопротивляйся бессмертию, одиночеству и смерти.

Неисполнимое











Бессонница как некое бессмертие:
Столетие первое бессмертия моего
С часами на цепи, что сторожат -
И я пою по лезвию ножа!

Однажды ты приснилось мне, бессмертие...

И дважды ты приснилось мне, бессмертие...
И трижды ты на волю попросилось:
С карманными часами на цепи -
Как будто я иду под парусами!

Готовый умереть от жажды

Средь облаков соленого бессмертия:
Которое неслыханно желанно...
Которого достигнет каждый -
Лишь отказавшись от живой воды!

Бессонница как некое бессмертие,

В котором перестала сниться ты:
Теперь мне невозможно заблудиться...
Теперь мне невозможно обмануться
Во имя невозможной красоты!

Осталось от бессмертия проснуться

И словно с головою окунуться
В какое-никакое, но столетие.

















P. S. Мудрец, покидающий нас, лучше, чем примкнувший к нам дурак.

восточная присказка





В каком мире ты хочешь жить?
В мире с собственной речью,
Где просторные дни и ночи
Составляют ее междуречие -

Продолжаясь ночами белыми...

Облекаясь в одежды белые,
Ты не ждешь исполнения надежд,
Кои мной зовутся напрасными:
В том, что вечно искусство, не изменит любовь,

И что юность всегда прекрасна - не окончившись никогда!

В какой мере ты хочешь жить?
И потечь как живая вода:
Наполняя собой все
И желания исполняя...

Но однажды я выпил море,

Чтобы стать в этом мире речью
И не быть строительным хламом
(сразу став кораблем или храмом)
И дыханием на просторе):

И узнал к своему горю,

Что не быть никакому миру без проклятых белых одежд
Или лживых напрасных надежд.











Говорить на равных с любым.
И любить на равных с любовью.
Жить намного поболее жизни.
Умирать много меньше смерти.

Попирая земную твердь,
Озирать небесные тверди.
И не верить в личины судьбы,
Что придут к твоему изголовью,

Наполняя следы на песке...
Эти звезды в моей руке.
Эти слезы в твоей руке.
Эти наши с тобой труды -

Это все во имя чего?
Чтобы мы из всего твоего
И чтоб мы из всего моего
Пожелали себе - всего?

А потом от всего отказались...

Ведь и с жизнью такая малость,
Ведь со смертью такая малость
Добавляются к обладанию,
Исполняются как желания.

Ибо только и есть на свете:

Жить намного поболее жизни,
Умирать много меньше смерти.









p. s. только размер потери и делает смертного равным Богу.

Иосиф Бродский









P. P. Я не могу молиться: «Оставь ее мне!» - хоть мне и кажется часто, что она моя. Я не могу молиться: «Дай ее мне!» - она принадлежит другому. Я мудрствую страданиями.

и я ее поцеловал, а дуновение воздуха от падающей одежды погасило светильник.

Гете, роза для Экклесиаста




Циники мы, но не ****и.
Циники мы и не лебеди,

Что потянулись к Непрядве
Так, как летать и умели:

Медленно и по шагам,
И испражняя обочины...

И я сквозь свои стыд и срам, прильнувшие к стременам,
Пишу великую книгу по имени многоточие.

Циники мы, но не ****и,
Ибо мы все еще люди

(что за краюху неба, услышанного вполуха,
Вдруг совершают небыль, сами ее не видя).

Я не имею вида и я не имею веса,
И нет во мне интереса к тому, что меньше меня:

Циники мы, но не ****и, и я боюсь как огня -
Того, за что жить не стоит...

И если спускаться в ад, зная всю его дикость,
То пусть он меня удостоит видением моей Эвридики.












P. S. Так не будет. Будет хорошо.

Максим Кантор





Места под солнцем мало,
И не осталось тени.
Мир перестал быть мифом
О бесконечной лени

(о бесконечном лете
И о беспечной Лете,
Что течет повсеместно).
Места под солнцем мало,

Но месту под солнцем тесно.
Вот и мне не достало...
И не находит место
Во мне своего причала,

Чтобы окрасить меня
Во цвет своего дня
Или во цвет ночи...
Впервые за много лет

Мир перестал быть мифом
(или уже во вторые):
Во мне не осталось места
Назваться его Сизифом, вылепит будто тесто

И поместить под солнце!
Или - на место сердца...
Осталось его осветить,
Дабы при свете жить.












Глупо судить обо мне
И не судить о коне,
И не судить о погоне
(или меня не рядить

В голые короли вчерашнего листопада)...

Глупо судить обо мне
И не судить о погоне:
И не ступать по земле опавших с меня взглядов,
Следом за мной летящих...

Ведь нет и не будет земли

(той, что постичь смогли)
Без этих моих листопадов,
Устлавших мою пустоту,
Видимую за версту!

И даже без этой версты...

А что до взглядов опавших
И кораблей, уплывших в поисках материков
Невиданной красоты
(и прочих моих оков),

Глупо судить обо мне без самого меня!

Осталось меня дождаться
И никак уже не рядить.
























Когда хорошему человеку плохо,
То здесь ни при чем эпоха

(сделав его палачом,
Сделав его кирпичом башни моей Вавилонской).

Мне предстояло стать черновиком
Предплечья королевства Арагонского

Или Кастилии, затем - объединить
Мою Испанию и сочетаться браком

(и в браке жить не как в чумном бараке
Или ГУЛАГе), и назвать свой дом

Уже Италией эпохи Возрождения
(все возражения оставив на потом).

Когда я снова стал черновиком
Предплечия, чтоб подпереть основу

(не дав ей безусловно покачнуться,
Но устояв перед моим сомнением) -

Я знаю, что уже не будет так!
А будет хорошо, ведь миру дан был знак:

Такая тишина легла кругом,
Когда я снова стал черновиком.





















И единица изменится.
А пока единица ленится,
Ставши синицей в руках
(птицей не в облаках).

А потом изменится двойка,
Когда ей прокричат горько
И предложат зимнюю тройку!
И продолжат ее исчислять.

Так мы выйдем гулять мысленно
В этот мир, где все перечислено,
Добавляясь по одному...
Потому я тебя пойму,

Если ты ко мне не прибавишься в этих мысленных берегах!
Потому что ты как река
И готовишься стать морем...
А пока на его просторе

Прокричишься во мне чайкой
И от мира вдруг отличишься,
Представляясь другой единицей
(став полетом, что выше птицы,

То есть выше ее живота).
А пока единица ленится,
Словно бы горизонта черта...
А потом единица изменится.

















P. S. Один камень создает свод - тот, который замыкает наклонные стены и, вклинившись, связывает остальные камни. Почему больше всего делает последнее добавление, как бы ни было оно мало?

Луций Анней Сенека





Что ты хочешь? Делай свою работу.
И не списывай боль со счета,
Которую ты морочишь,
Называя ее любовь.

На которую сам возлагаешь
И котору сам вопрошаешь,
Чего же ты все-таки хочешь?
Поскольку почти не знаешь,

Ничего, во что ты веришь.
Как будто стоишь перед дверью,
Которая чуть приоткрыта,
Из которой полоска света.

Так чего же ты все-таки хочешь?

Я хочу, чтобы этой ночью,
И хочу, чтобы этим днем
Я мог бы к тебе прижаться.
Остальное хочу потом,

Уже после, как боль утихнет
И действительно станет любовь.


















музей Вильнера (картина художника)

Музей в разрезе, как в разрезе музыка.
Присутствуя на разных этажах
Своей необычайной партитуры
И демонстрируя мне все нутро культуры...

От демона, который жил в подвале,
И до Мальстрёма, что нарисовали
Мы кистью автора проклятой nevermore
(изображения на зрении толпы)...

Музей в разрезе, как в разрезе музыка,
Он жив едва ли, как бы я не плакал!
И слезы капали, как звуки без судьбы,
Не знающие крови или пота...

Как знаки нот на разных этажах!
Которые я просто удержал,,
Когда я шел по разным этажам
В объеме зрения, оставив для прозрения

Само течение, которое влечет.
Потом я вышел даже из течения!
Я перестал внимать наперечет
Его неисчислимым унижениям

И осознал простое изречение:

Что птицу, предлагая ей летать,
Не следует на части разнимать.





















Взыскуя себе содержания,
Кувшин моего мироздания
Разбился, чтоб собираться...
Пролился, чтоб наполняться...

Влюбился, чтоб разлюбить...
И продевался как нить!
И все это было сложным,
Поскольку являлось ложным -

Из этого не пошить осеннего листопада
Опавших с меня взглядов
(затем, чтоб по ним ступать,
Не провалившись на пядь в собственную преисподнюю)!

Но я узнавал исподнее
Всего моего благородного:
О том, что родится плоть,
Как рой пчелиный, роиться,

В себе собирая рай!
Как ржаной каравай
Или края осколков разбившегося кувшина...
Или кувшина пролившегося

Над проточной водой, которую зачерпнул,
Взыскуя себе содержания
И целого мироздания...
А после обратно вернул.





















Что может быть проще яблока,
Выпавшего упасть?
Сгустившегося из воздуха
И как вода пролившегося

На голову провинившегося.

Что может быть проще запаха,
Который после грозы?
Зато вдыхается всласть!
И словно бы исполняется

Такая над воздухом власть,

Что ты вдыхаешь эпоху не выдохом или вдохом,
А сразу слухом и зрением,
И даже телесной близостью...
Да будет тебе известно,

Что ты заболел корыстью!

Ты тщишься использовать чудо,
Когда оно так понятно...
Когда оно так безоглядно...
Когда ты придешь обратно

Ко мне, ожидавшему чуда.

Протягивая мне яблоки,
Я выйду к тебе ниоткуда.



















Чтоб не было стыдно потом,
Ты переболей стыдом.

Легким, как пух тополей,
В будущее улетевших

(туда, куда нам с тобой, грешным
Все еще будет нельзя).

И вот уже ты, скользя...
И вот уже я, скользя в будущую неизбежность

Увижу ее безбожность, которую не победить.
И здесь нам с тобой решить,

Стать ли сейчас на сторону будущего торжества
Или уйти воровства, и - к нашему поражению

(которое незавидно)?
Зато нам не будет стыдно

Ни сейчас, ни потом,
Ведь переболеем стыдом.

Зато нам не будет стыдно, что мы допустили ложь...
А то, что нас победили

Еще на восходе лет,
То мы уже переболели, и далее смерти нет.

















Ты отвечаешь за ответ,
Как отвечаешь за рассвет.
И крики чаек отличаешь
От росчерка большой волны.

И словно бы из тишины
Ко мне на встречу выступаешь
Таким же росчерком зрачка...
Такою жилкой у виска...

Ты отвечаешь за ответ,
Как отвечаешь за рассвет.
И свет от тени отличаешь,
Поскольку даже света нет

Без нами найденных отличий!
Без нами найденных обличий...
И мы идем среди приличий,
И обозначенных личин:

Ты отвечаешь величинам
Превыше всяких величин.
А я отвечу за тебя,
Лишь невозможно полюбя.

А ты ответишь за меня

Таким невиданным ответом,
Как будто осветишь рассветом.























На запястье тополиного листа
Жизнь была прозрачна и проста:
Разбегаясь лучиками жил
И моей улыбкой улыбаясь.

На запястье у моей былины
Даже верность станет лебединой.
И ничуть не умаляет власти
Продолжать героями запястье

(от мизинца и до указания
Словно бы протянутой десницы).
Дальше начинается лобзание:
Кончиками пальцев по губам

Передать друг другу поцелуи
И судьбу, которую ревную
Я к настолько же прекрасным судьбам
(чтоб не разделяло нас нисколько).

Дальше тополиного листа,
Связывая ниточкою пульса,
Моя жизнь настолько же проста:
Словно бы нефритовые бусы

Всех моих прижизненных явлений!

В самого себя перерождений,
Чтобы дотянуться до тебя.






















Становиться нервами Бога,
Хорошо это или плохо?
Понимать, что любовь возможна,
Если ей возможно пролиться

В очень пустой сосуд.

В очень простой сосуд...
Дабы простые очи вздрагивали от света,
Коему душу протягивали
Не затем, чтобы в нем раствориться.

Становиться нервами Бога

Не затем, чтобы в нём родиться,
Словно в пустыне света,
Как в бесконечном лете
(каплею на дороге медленно испариться),

Чувствуя обнаженно!

Чувствуя сбереженным
Каждый изгиб сосуда...
Каждого, кто полюбит...
Каждого, кто погиб...

Потом тебя выпьют губы,

Когда ты прольешься к людям,
Сказать им об этом чуде.









p. s. можно идти одному, - а это самое необходимое для идущего своим путем к своей цели.

Луций Анней Сенека









Здесь дороге вздумалось раздвоиться
И с тишиной смириться,
Над тишиной пройдя
Капельками дождя.

И точно так, когда капля
В пыли побежит, облекаясь
В бархатную свою кожу -
Вот и я облекусь тоже в собственную тишину...

Причем тишину не одну
(ожидая ее повтора)!
Когда тишина в разговоре,
То и я иду мимо речей,

Облекаясь в ее берега...
А когда тишина как река,
То и я как малый ручей
(то и я совершенно ничей),

Когда-то в нее впавший
И долго не затихавший.
Покуда не раздвоился
И тишиной не продлился как ее малое чудо...

И с тобою не поделился, касаясь твоей кожи:

Ведь и ты облекалась тоже в собственную тишину,
Причем тишину не одну.













P. S. Тем более сержусь я на расточителей, тратящих на ненужные вещи большую часть времени, которого, как прилежно его не береги, и на необходимое-то не хватает.

Луций Анней Сенека





Если бы двое жили
На разных горных вершинах
В воздухе разреженном
И задыхались в долине,

То как бы они сошлись?

Если бы двое жили...
Но что же такое жизнь,
Которой быть сбереженной
Только по одному?

А вместе ей быть сраженной...

И я постепенно пойму,
Что в жизни первостепенна
Возможность им видеть друг друга!
Раз досягает око

Хоть за Полярным кругом,

Хоть на экваторе липком,
Хоть в непроглядную тьму...
Ведь эти вершины видны
Настолько со стороны,

Что за любые преграды

Возможно проникнуть взглядом,
Если ты на вершине рядом.
Потому, родившись в долине,
Мы видим свои вершины.


















Когда от бедного подается богатому,
То и дьявол смеется.

Когда только ума палата,
А в кошеле нисколько,

То какой же смех раздается
В качестве угощения!

Если я родился в богачестве рассмеяльного насыщения,
То достиг всего окаянного

И достиг я всего желанного...
И в этот волшебный миг,

В котором вся жизнь заключилась,
Во мне народилась мысль

Выйти из этой жизни!
То есть достигнуть смерти

И рассмеяться в ней...
И с нею не расставаться,

Но переполнить смехом,
Как переполняют светом.

А потом разнесется на свете,
Что и я подаю нищей смерти.






















Ощутить изменение ветра
До того, как ветер изменится.
И поверить в слияние душ,
А не только в сплетение тел.

Ощутить изменение света
Не тогда, когда солнце нахмурится,
А тогда, когда лишь захотел
Отвернуться от горизонта.

Но коснуться полета чайки.
Прозвучаться ее криком,
Промолчаться ее крылом...
Вот и мне за все это взяться,

Как за ручку кофейной чашки,
Не дано никаким трудом!
Ведь все это дается даром
И зовется сердечным жаром.

Потому я тебя позову
За собою не в синеву,
А в само изменение ветра
И в само изменение света -

До того, как изменится свет.

И не важно, на миг или год...
Потому что времени нет.




















Стыдно. Стадно. Но как отрадно,
Когда дело идет на лад.
Словно флейта у райских врат:
Ни вперед ей пойти, ни назад,

А всегда звучать посреди.

Стыдно. Больно. Но как любовно.
Ведь заслушались поголовно
Мое будущее впереди,
Мое прошлое позади:

Все плохое и все хорошее.

Все животное в человеке...
Все свободное в человеке...
Это как в реке полноводной,
Где плывет скорлупа ореха,

Золотое неся ядро!

Вот и мне утонуть нельзя,
По огромной воде скользя.
Стыдно. Стадно. Но как отрадно.
Стыдно. Больно. Но как любовно.

Ведь заслушались поголовно

Мое будущее впереди,
Мое прошлое позади.




















Не бойся лучшего в себе:
От родинки, что на губе
И до огромной нашей родины
(такой невиданно подробной)

Не бойся лучшего в себе.

Ты как огромная прелюдия
Что на невиданном безлюдии...
Ты как предчувствие идей
В большом присутствии людей!

Ты настоящее в искусстве,

Когда вокруг ненастоящее.
Ты, как мое непреходящее,
Во мне приюта не находишь,
Но не уходишь от меня,

А за руку меня уводишь.

Не бойся лучшего в себе.
Ведь больно лучшему в себе.
Ведь лучшему в себе - огромно,
Как родинке, что на губе,

Когда вокруг такая тишь...

Но ты вот-вот за мной придешь,
Когда ты мной заговоришь.




















Когда человек продолжается
В каждой своей встрече
И дальше идет речью,
Словно держась за плечи,

Тогда человек рождается
В каждом своем разговоре.
Тогда человек  взрослеет
В каждом его повторе.

Тогда человек болеет...
Тогда человек умирает...
Но каждый раз воскресает!
И все это в собственной речи,

Ведь стала отдельна речь.
Ведь стала речь запредельна...
И я избегаю встреч,
Которые безраздельно могут меня убить

(в которых нельзя повторить собственное воскресение).

Ты рождаешь во мне сомнение,
Правильно ли я жил
В переплетениях жил, пока я тебя не встретил
Так, как встречает ветер горные облака?

Так продолжает река в нее погруженную руку...

Как после веков разлуки
Встречаются на века.


















Итак, я подвожу итоги.
Но нет нужды перечислять пороги,
Которые переступил...
А так же Волжские пороги,

В которых я воды испил,

Когда мне прорубали днище
С той или с этой стороны!
У топора есть совесть топорища
И нет причины просто для войны

Всех против всех: водить из жизни в смерть,
Из смерти в жизнь - туда или обратно...
На солнце я не замечаю пятна,
Что означает: эти пятна есть.

Итак, я подвожу итоги,

В которых я, конечно же, не весь,
А словно бы пятак разменный,
Себе приобретая часть вселенной...
И все же не могу забыть:

Вселенная моя - меня вселить.

Поскольку без меня вселенной нет,
Я вижу свет, и существует свет.















P. S. Я изобразил море и землю, обоих сидящими, и они перемежались ногами, как иные морские заливы заходят внутрь земли, а земля внутрь сказанного моря.

Бенвенуто Челлини





Небесные красавицы явились к мудрецу
И отвлекли его от мудрых мыслей.
Поскольку лишь красавицы к лицу
Тому, кто отрицает числа,

Их дерзко облекая в плоть души,
А после к этой плоти прилагая
Живую душу... Из такой глуши
Она является к нему нагая!

И наполняется ей плоть пустая,
Стекая в неоформленный сосуд
(так называемую плоть души)
И в губы, что вот-вот произнесут:

Душа души, иди и не греши!

И вот она пойдет, преображая
Любой подземный ход и даже русла вод...
Я не скажу, что я об этом знаю,
Поскольку знание меня ведет

От мироздания до лицезрения,
Которому красавицы к лицу...
И вот они явились мудрецу
И отвлекли от множества сомнений!

И перестал он мнить о красоте,

Как ныть перестают о красоте,
Но позволяют ей себя пленить.










P. S. Одного другому не спасти, одного другому не погубить, одного другому не осквернить, одного другому не очистить.

Будда




Поскольку я тебе не прекословлю,
Мои слова соседствуют с любовью -

Какую ты хотела видеть
В пределах удоволенного тела!

Как можно разглядеть в моих словах,
(которые плывут как острова)

И лед, и медь осеннего злословья,
Которое соседствует с любовью?

Но больше холодом обожжено,
Чем зимнее окно... Чем море окон,

Которые плывут как острова!

Но вот моя любовь в своих правах
Переступает право человека на плоть и кровь, на кров и на уют

В переплетении тоненьких волокон,
Которых кровеносными зовут:

Которая добра, но не мудра,
Была любовь моя так хороша!

Холодною водою из ведра
Глядела на нее моя душа...

Но продолжала говорить слова,
Которые плывут как острова.








p. s. бывшему солдату-крестоносцу, а ныне незадачливому (аки левий матвей) сборщику податей не на что было надеяться: дела шли из рук вон плохо - собирать податей он не умел!
кормить находившихся на иждивении было нечем. жена от него ушла. вдобавок ко всему великий современник лопе де вега уже бросил крылатую фразу: нет писателя хуже Сервантеса!

и тут в его голову пришла странная мысль






Один - подразумевает грех за спиной...
Два - подразумевает грех рядом со мной...
Три - подразумевает идущего впереди...
То есть мне с грехом по пути!

Когда и если - один.

Когда и если греху - господин,
И он поется как песня
И всегда за спиной раздается
Как горизонт и простор...

А впереди у тебя лишь узенький кругозор

(когда им уже тесно, когда их уже три),
Когда хоть до крови сотри собственные глаза -
Ничего увидеть нельзя,
Кроме греха внутри!

Кроме греха - в утробе...

Вот и я сегодня проснулся до первого петуха
(и даже не на слуху все прочие петухи),
То есть я проснулся без злобы
(в том мире, где наши грехи даже еще не родились):

А то, что вокруг - ни зги, так солнце не заблудилось,

А проснулось вместе со мной
Ослепительной тишиной.















Просто пьют чай...
Просто - все еще в чаяниях
И не впадают в отчаяние,
И каждый себе - по росту...

Просто пьют чай
И наполняют чашки,
Словно простую плоть
(словно простую жизнь, что родилась в рубашке)...

А где-то на материке, который не расколоть,
В какой-то одной из отчизн,
Что чашку держит в руке -
Обращаясь к другой отчизне!

Просто пия чаи и говоря о жизни
На материке другом...
Таким я вижу свой дом,
Куда пригласил гостей

И жду от них новостей, как их исполнить чаяния
И чашку не расколоть - словно одну из отчизн!
Словно простую плоть...
Словно простую жизнь, что родилась в рубашке...

И не прихожу в отчаяние чаинкой в спитой заварке,

Когда провожаю гостей,
Не взяв у них новостей гостинцем или подарком.






















Не теряя ни тени дня,
Не теряя огня ночи
Ты пишешь великую книгу по имени многоточие -
Самому себе не доверяя...

Ты пишешь ее между строчек
И на полях сражений -
Не теряя ни тени сомнений!
Подвергая любой гений самоуничичижению...

Так ты описал кружение коперниковых планет
И служение прекрасной даме,
А так же цветение папоротника
Или прорыв дамбы, когда затопило всходы!

А я из одной природы
Перейду в другую природу -
Как по бескрайнему льду в преддверии ледохода
Пролегших меж нами рек...

А я с одной тающей льдины
Перейду на другую льдину, идущую поперек!

Не теряя ни тени дня,
Не теряя огня ночи
Ты пишешь великую книгу по имени многоточие,
Которую я изрек - только что, без помарок!

И множества многоточий, в которых бываю жалок,
Когда не бываю столь ярок.














Луч бежит по изгибу бедра:
Этот луч собирался с утра...
Но лежит на изгибе бедра
И немеет как рыба!

Или как сизифова глыба.

Этот луч не спеша собирался...
Этот луч не дыша собирался...
Этот луч не греша собирался -
Зажигая во мне лишь костер!

Но как солнце встает из-за гор,

Этот луч собирался с утра
И до самого горизонта:
Взяв медовые соты
И совсем немного полета...

И теперь он иначе живет:

Словно весь человеческий род,
Заключив себя в жаждущий рот -
Что, упав на бедро, был невиданно прав!
Лишь немного соврав и гробы утаив - наперед...

И по губам стекают кровь и мед.

























Стелют низкий туман поля,
И лежит в ожидании земля.

Ожидает она корабля (переплывшего все моря),
Что как солнышко обжигает

Умягченный туманом зрачок...
Тогда я протяну платок,

И она слезу оботрет!
А корабль как солнце плывет

И уже достигает земли:
Так она свои корабли и встречает, и провожает...

Ты не спросишь, кто же она?
Если я назову - весна,

Лепесток ромашки сорву,
Чтоб гадать на ее имена, но - все более бесполезней...

Если я назову - страна, запоется она песней,
Или станет она страшна...

Я пока не стану гадать:
Пусть расстелется благодать.

Пусть лежит в ожидании земля:
Ожидает она корабля, переплывшего все моря.























Поскольку только что сражен видением прекрасных глаз...

Словно по воле провидения
Ты видишь этот дивный сон:

Что нанесен последний штрих,
Ведь ты доселе был в передней -

И вот теперь допущен в залу!
Теперь тебе и мира - мало...

Что видел ты без красоты,
Какой доселе и не ведал?

И что тебе одна победа, в которой нет последней правды?
Вот так и ты - на склоне лет...

Вот так ты - на восходе летТы помнишь этот дивный сон
О том, что мир еще не завершен?

Но - завершается сейчас,
То прибавляешь, то убавишь:

И нет последнего штриха в твоей недремлющей природе -
Ведь переменами погоды мир не избавить от греха,

В котором нет последней правды...

И все-таки ты видишь сон
О том, что мир еще не завершен.

















Где рука завершается,
Там начало реки...
Где качается колоколец
И где он в колокол превращается -

Там не видно ни зги,
И подземный доносится гул...
Где люблю произносится,
Превращая обычный загул

В непривычную тишину:
Словно мы из подземного дна
Поднялись к небесному дну -
Где живут нереиды!

Или ты пригубила вина,
А я взял на себя всю вину
Возвращения Атлантиды -
Помещения ее на место!

Ты сказала, что в мире тесно:
Не прибавить и не убавить...
А я знаю, что в мире - честно,
И нигде не надо лукавить!

А всего лишь с одной орбиты
Вообще уйти из орбит...
Я не буду цепляться плющом
Возвращенных мной атлантид -

Тех, что рухнули, не любя...

Я добавлю миру - тебя,
И еще добавлю - тебя.




















Ты не можешь всегда побеждать!
Пусть расстелется благодать,
Когда ты пошагаешь с башни -
Дабы ангелы подхватили!

Как соломою постелили...

Ты не можешь остаться в силе,
Не желая силы врагу!
А я, к сожалению, могу,
Ведь я не знаю сомнений...

Но и я не сгибаюсь в дугу...

Я просто живу - давно:
Мне незачем гнуть подковы,
Чтобы малое от большого,
Или чтоб от воды - вино...

Но как от поверхности дно,

И от горизонта окрестность -
Я храню эту малую местность
От космоса за углом...
И родину, и свой дом - от множества больших родин!

И от множества меньших родин...

Не прося себе чьих-то угодий,
Но свою сберегая природу.
















Если я овладею миром,
Но мира в душе не найду,
Я буду сидеть за пиром
И слышать небесную лиру -

Думая, что бреду!

И людей за собой веду
К своему небесному счастью...
Вот так пировать в бреду
И счастьем именовать

Свое неимение власти над хором злых голосов -

Что закрыли меня на засов!
И не выпустят в этот мир
(чтобы я продолжал свой пир,
Где они пожирают друг друга),

Говоря мне, что я - кумир!

Но вот я покинул свой мир
И вышел туда, где вьюга...
И не замерз от испуга,
Увидев замерзший мир!

Отчего же мне так спокойно?

Оттого, что мне болью - больно...
Оттого, что любовью - больно...
Но больно само по себе,
А не на чужом горбе - вечно собой порхающим!

Выходя в замерзающий мир.


















Чайки кричали во тьму,
Что только тебе одному
Можно приблизить море:
Бросив себя к нему!

Чайки кричали в свет,
Что уже много лет
Даже тьма рассветает,
Если над морем летает много горластых птиц!

А я знаю много лиц,
Что загляделись в море:
Что загляделись в горе, не знающее границ!
Что загляделись в радость, не знающую причины -

И стали неразличимы, словно бы капля в море...

Тогда я назвал душою - происхождение горя:
То, что оберегает малое от большого!
А чайки кричали в бездну,
Становясь бестелесными и становясь без гнезда...

Тогда я назвал душою - собственное рождение,
Тогда я назвал душою - свое небольшое да,
Что отменяет нет и прочие ослепления,
От гибели оберегая маленькие суда.

























Ибо дело твоей жизни
Стало телом моей жизни:

И оно как тело болело,
Выздоравливало как тело!

И его как тело любили:
Даже если бы опустело -

То любили бы даже труп!
Ибо был я настолько глуп,

Взяв такое дело для жизни:
Идентичность моей отчизны!

Самое себя узнавание...
Ведь себя не только лобзанием -

А как души любят жилье!
Опустелое, но свое - облекая в одежды белые...

И когда твое дело жизни
Стало вдруг никому не нежным

(ибо очень неопределенно),
Я по прежнему жил влюбленным в запредельность моей отчизны!

Здесь мое пространство для жизни
И мужание моей вселенной.




















Сторож на стройке...
Сторож на вечной стройке,
Где каждая струйка света -
Словно бы лыко в строку!

И сапоги в дорогу...

Стайкою птиц перелетных
К мастеру дел переплетных
Легкие словно страницы
(зоркие словно стрекозы или слеза с ресницы),

Слетались к нему бесы, дабы его искушать легкостью бытия!

Ибо - тяжесть прогресса:
Совсем не твоя тяжесть
И совсем не тяжесть твоя -
Мы с тобой не имеем веса!

Нас нельзя во главу угла...

Нас нельзя во главу стола - дабы вкушать яства!
Нам нельзя - воздвигаться дамбой...
Нас возможно только на дыбу:
Дабы всем стало ясно,

Что весь свет повернул не туда - талый, словно вода!

Но я уже много лет сторожу твой весенний свет,
И ты уже много лет сторожишь мой весенний свет.






p. s. -  высоко ты бросаешь, - сказал портной. - а все же твой камень упал на землю. Вот я брошу, так прямо на небо камень закину.
Он опустил руку в карман, выхватил птицу, и швырнул ее вверх. Птица взвилась высоко-высоко и улетела.

храбрый портной










Не важно. Важен ветер воли.
И не отважно, если быть Стихией.
Я человек Воды, и мне не страшно
Собою наполнять Россию!

В ее ничтожестве или позоре...

В ее величии и кругозоре,
В котором видится Мессия,
Что в преисподнюю спустился -
Чтоб удержать собой Россию

Опять у самого у дна...

Не важно. Важен ветер воли.
Не страшно. Ибо не не пролили,
Как чашу горького вина,
Что до краев давно полна...

И я нисколько не отважен:

Я просто следую за светом,
Как прежде следовал за тьмой!
Я человек Воды, но не из Леты,
Наполненной сумой или тюрьмой:

Я тьмою не наполню тьму!

Я светом не наполню свет!
Я просто прихожу домой.



















Душе человека, чтобы быть в человеке,
Нужны веские основания:
Камень, что с тихим плеском
Ударил о гладь мироздания -

Оказывается не навеки в этой проточной воде!

В которую можно - дважды...
В которую можно - трижды...
В которую можно - везде!
Но только нельзя - навсегда:

Убегут от нее города - кругами по глади воды...

И мимо него - врагами (гробами) по глади воды...
А я наполняю следы,
Ибо - ступала ты медленными губами,
Дабы не выпить меня:

Ибо стихии Огня близка стихия Воды!

Душе человека, чтоб в человеке быть,
Человека надо любить,
Зная о том от века:
Невозможно любить человека,

Хоть раз не сгорев от стыда!

Ведь можно и дважды, и трижды,
Но нельзя навсегда.


















Не человек для времени,
А время для человека:
Словно домашний зверек,
Свое получивший имя

От человека в нем!

От человека днем...
От человека ночью...
А будет ли он столь нем,
Чтобы великую книгу по имени многоточие

Не искать днем с огнем, собой заполняя пустоты?

То есть - свои низины...
То есть - свои высоты...
То есть - свои длинноты, не проходя меж них:
А как говорливый родник - биться, не выбиваясь!

Я временем не называюсь (вместо того, чтоб - назвать):

Время еще мне снится (не желая меня знать)...
Но я от него просыпаюсь.




























Когда эхо перестается кричать,
Каждый раз возвращается только часть.
Его часть в горах остается,
Продолжая их величать.

Начиная с корней гор...
Продолжая простор гор медленными шагами,
Из трещин идя и из нор...
Когда, становясь врагами и замолчав разговор

О собственной несовместимости, и - не ходя зубами
Подле его аорты,
Ты думаешь о проходимости света через затертый,
Но молниеносный зрачок...

Ты начинаешь молчок!
Его, как детский волчок, удерживая от падения
Вращением картонного глобуса:
Начиная с утеса и завершая горами.

Все ли эхо останется с нами?

Если сами мы - только эхо простора или помехи,
То и нет такого вопроса.










p. s. без сердца моего и ты мертва. к чему вся глубина твоих зеркал, когда умрут слова?

Лорка











Ощутить изменение ветра
До того, как ветер изменится.
И поверить в слияние душ,
А не только в сплетение тел.

Ощутить изменение света
Не тогда, когда солнце нахмурится,
А тогда, когда лишь захотел
Отвернуться от горизонта.

Но коснуться полета чайки.
Прозвучаться ее криком,
Промолчаться ее крылом...
Вот и мне за все это взяться,

Как за ручку кофейной чашки,
Не дано никаким трудом!
Ведь все это дается даром
И зовется сердечным жаром.

Потому я тебя позову
За собою не в синеву,
А в само изменение ветра
И в само изменение света -

До того, как изменится свет.

И не важно, на миг или год...
Потому что времени нет.





















Ум за разум зашел и вернулся,
Но вернулся уже не к себе.
И как в доме чужом огляделся,
И как голый король оделся

В этот очень чужой ум!

Хорошо ему было там,
Где не знал он чужих дум
И не жил он чужой жизнью,
Прикрываясь чужой мыслью.

Где чужих не любил жен

И чужих детей не зачал
(где начала свои не раскачивал,
Говоря, что возможно иначе,
Видеть все с очень разных сторон)...

И тогда я его понял.

И тогда я ему подарил
Свою детскую пони, лошадку.
Чтоб узнал он, насколько сладко
Начинаться с самого детства

И себя в нем определить.

А потом оставаться жить,
Потому что я так хочу -
Этим самым великим «хочу»,
Для которого нет оснований...

Кроме первых моих узнаваний.












P. S. И лучшей в мире дорогой, которой бы вечно длиться, меня несла этой ночью атласная кобылица...

Лорка




Здесь человек бросает якоря.
Здесь начинается его земля,
Которой он себя утяжеляет
(которой он потом не изменяет).

Пусть даже унесут его течения

Или ветров небесные влечения
На неизведанную глубину,
Он все равно везде достигнет дна
Горизонтали этих горизонтов

(которые вверху или внизу)...

Которые откроются едва ли
В пространствиях жестокой вертикали
И прочих откровениях полета
(которые напомнят мне слезу,

Которая течет по горизонту).

Ты плачешь потому, что не достиг.
Ты плачешь по тому, что ты постиг
(ты плачешь, потому что все иначе).
Ты плачешь, потому что ты не плачешь,

А просто ты прозрачен на свету.

И ты, как я, бросаешь якоря:
Здесь начинается твоя земля.

















Стыдно. Стадно. Но как отрадно,
Когда дело идет на лад.
Словно флейта у райских врат:
Ни вперед ей пойти, ни назад,

А всегда звучать посреди.

Стыдно. Больно. Но как любовно.
Ведь заслушались поголовно
Мое будущее впереди,
Мое прошлое позади:

Все плохое и все хорошее.

Все животное в человеке...
Все свободное в человеке...
Это как в реке полноводной,
Где плывет скорлупа ореха,

Золотое неся ядро!

Вот и мне утонуть нельзя,
По огромной воде скользя.
Стыдно. Стадно. Но как отрадно.
Стыдно. Больно. Но как любовно.

Ведь заслушались поголовно

Мое будущее впереди,
Мое прошлое позади.















колыбельная

Мост идет над водой,
Погружая опоры,
Как огромные шпоры.

Мозг парит над бедой,
Открывая просторы.
Словно ложь в разговоре.

И мозги, и мосты
Достигают звезды
Только так, как шагают.

А звезда с высоты небеса полагает
Все такой же водой,
Все такой же бедой.

А мозги с высоты,
Как мосты с высоты,
Точно так же узки и опасны!

Или так же прекрасны,
Как нагие кусты, облетевшее небо,
Получившее хлеба вместо камня в ладонь.

Мост идет над водой,
А вода как стреноженный конь,
И звезда как гармонь

Где-то там, на околице...
Вот и ты, захотевшая солнца,
Вот и я, тебя солнцем согревший

Получили всего лишь оконце...
А потом я понес околесицу,
Называя себя ясным месяцем.

Спи-усни, и пускай твои сны
Будут так же стройны,
Как улыбка луны.














Море и берег
Переплелись ногами,
Переплелись руками
И голосами спелись.

Море и берег
Мне показались сами:
Переплелись небесами!
Дабы я их сберег

И больше не разглашал
Сложением своих строк
(когда они так сойдутся
И в небе переплетутся, звенящие как металл).

Ведь море и берег вышли
На новые берега,
И стали они как река
(впадая в мои века, впадая в мои смыслы).

Ведь море и берег дышат,
Дыхание переплетая
И переплетая души...
И я над ними летаю, словно душа души!

А что с нами будет дальше,
Нынешний я не знаю,
И ты мне о том скажи:
Что выйдет у нас потом?

Сойдутся ли берег с морем
В будущем разговоре...
Что продлится звеняще
В будущее настоящее.















P. S.”Откуда прикажете начинать, ваше величество?» - спросил он. “Начни с самого начала, - веско сказал Король. - продолжай до самого конца. В конце остановишься.»

приключения Алисы в стране чудес






Здесь два изгиба, берег и гора.
Здесь женщина легла в мою ладонь
Изгибами бедра, прибоем неба.

Здесь два изгиба. Потому их двое,
Чтобы совпали обе стороны
В моем несовпадении с тобою.

Ведь так мы существуем в этом мире
Двумя изгибами небесной лиры:
Поодиночке в этом мире тесно!

А так мы гармоничны и логичны,
Первичны и приличны, и известны,
Как избавление от той болезни,

С которой твоя жизнь несовместима...
С которой моя жизнь несовместима...
Когда любая жизнь проходит мимо.

А так передо мной нагие звезды
И два изгиба: берег и гора...
И женщина легла в мою ладонь.

Как будто все собою наполняет!
Грешить и плакать. Утро пробуждает,
Любовь спасает, и горит огонь.













Не сотвори зла.
Не произноси зла.
Не измышляй зла.
И от Волги и до Китая

Не будет Гордиева узла!

Не сотвори зла.
Не произноси зла.
Не измышляй зла.
А лучше всего мне соври,

Что я как будто летаю!

Так же, как соловьи:
Когда они заплетают гордиевы узлы
От Волги и до Китая...
И я над ними летаю!

И вижу, насколько злы,

Насколько переплетаемы...
И только ты нескончаема!
И только я нескончаем!
Хоть это порою горько.

Хоть это порою долго,

Как протяженность ока от Волги и до Китая:
Ведь я как будто летаю,
Не сотворяя зла,
Не завязав узла...

И только ты мне соври!

Так же, как соловьи,
Когда поют о любви.















Хорошо это или плохо:
Обернуться целой эпохой
И лишь за нее отвечать...
И не отвечать за часть!

И не отвечать за счастье.
И счастья не обещать.
Хорошо это или плохо:
Человеку с такой властью?

И легко ли его узнать,
Если он забьется в падучей:
Обернется падший архангел,
Словно сердце у Люцифера -

Заберет у волны влагу
И у криков их тишину...
Это я тебе - для примера,
И описываю войну!

И описываю отвагу:

С отвагой иное счастье
Разобьется на мелкие части,
И станут друг друга грызть...
Так зачем нам такая корысть,

Чтобы нам становиться меньше?

Если нам довелось родиться,
Чтоб от участи и от власти одинаково освободиться.















Пространство и время становились чисты.
Пространство и время становились холсты.

Такими и оставались,
Пока не явилось пламя, дабы испачкать холст,

Дабы его запятнать...
Так же, как благодать, устраивая погост

Прямо на благодать
(как посреди птичьей рати звенящую тишину).

Пространство и время становились чисты...
Пространство и время становились холсты...

Но я пошел ко дну
И нашел на дне глубину,

Коей исправил дно!
И построил на дне покои.

И сейчас мы с тобой одни:
Так же, как эти дни, так же, как эти ночи.

Что мы с тобой такое,
Знают лишь эти очи, друг другом увлечены:

Словно бы нет в них дна,
Но множество глубины.










p. s. пресытившись, судьба добрее стала, но требует взамен, чего уж нет.

Буонарроти










Разделить бытие и быт
Означает тебя разлюбить.
Полюбить в тебе бытие,
Продевая его как нить,

Как лоскутья сшивая в платье.

И сшивая одно объятие
С тем волшебным невероятным,
Без которого жизни нет.
Без которого тьма и свет

Существуют на свете порознь!

Это мой помещает разум...
Это твой помещает разум...
А потом он нам помешает:
Мы с тобою сойдем с ума

В то, что ум уже не помещает!

И останемся там вдвоем.
Если мы в безумии живем,
А потом уйдем из безумия
В то невиданное раздумье

(разделить бытие и быт)...

Мне дано тебя разлюбить.
И тебе дано разлюбить.
Это значит, что очень давно
Мы друг друга уже разлюбляли:

Утоляли свои печали!

А теперь живем на свету
И встречаемся на лету.













С Петроградской выехал трамвай
Всех прижизненных реинкарнаций.
А с Васильевского, может статься
(только ты об этом не узнай

До поры до времени свидания),
Катится совсем другой трамвай,
В коем довелось тебе родиться
(если исполняются желания)...

И теперь мы выбираем лица,
Просто перейдя в другой вагон
(в коем мне окажется по росту
И тебе окажется по росту).

С Петроградской выехал трамвай,
И с него не просто выйти вон
(только ты об этом не узнай
До поры до времени свидания).

Если все исполнятся желания,
Мы останемся без прошлых жизней:
Мы останемся без прошлых лиц,
Кои нам случалось примерять...

А теперь случилось потерять!
И кому-то ныне время жить
А кому-то время умирать
Этой смертью, коей вовсе нет.

С Петроградской выехал трамвай,
И везет он мои тьму и свет
(только ты об этом не узнай
До поры до времени свидания)...

Если исполняются желания.















Сизифова тоска!
Ты, голубая жилка Афродиты,
Что бьется у виска.

Ты, голубая жилка Афродиты,
Прозрачна как река,
Что в глубине гранита:

Когда из глубины на свет!
Как будто бы солдат, давно убитый...
Как будто бы его седой скелет

Вдруг облекается не в тьму, а в свет.
Ты, голубая жилка Афродиты,
Рядом с тобою все преображается:

Даже моя сизифова тоска!
Даже моя любовь, что у виска,
Которая всегда на страже.

Готовая как колокол забиться...
Готовая опять влюбиться...
Готовая увидеть вновь

Твою в меня влюбленную любовь!
Мою в тебя влюбленную любовь
И мою жизнь, опять тобой спасенную.
























P. S. Бога нет... Ну что ж, я понимаю... И, влюбленный в белый, в бедный свет, я глаза спокойно поднимаю к небесам, которых тоже нет.

Геннадий Григорьев





Но если ты ощущаешь себя в этой мороси,
Задержись в ней, ведь мы никуда не торопимся.

Когда Лета идет дождем,
Мы с тобою меж капель живем.

Задержавшийся лучик света,
Не засушливый, но вдвоём...

Ощутительный лучик света!
Среди Леты моей умозрительной.

Словно жизнь может быть упоительной,
Когда ты захлебнулся Летой,

В её крайности не впадая...
Эта Лета ещё молодая:

Не торопится сделать гением!
Не торопится стать геенной.

Мы с тобой очень медленно копимся,
Как глоточек воды живой.

Задержавшийся лучик света
Посреди бесконечной Леты,

Мы с тобою нырнем с головой,
Задавая свои вопросы и не слыша свои ответы.













Опять передо мной любовь-гомункулус.
И впредь передо мной любовь-гомункулус.
И вспять передо мной любовь-гомункулус.
Как будто наступающий на пятки

Бегущему по жизни без оглядки
И только себе смыслы придающему...
Ведь должен у сего какой-то смысл!
Пусть даже смысл нисколько не возможен.

Итак, передо мной любовь-гомункулус.
Итак, передо мной простая мысль,
Что человечек нужен для чего-то...
Что даже перед адовой зевотой,

Когда мой человечек осторожен,
Как колба алхимических процессов
(когда мой человечек так безбожен),
Я качество возвышу до количества:

Из писка инкубаторов услышу

Живую душу и мою любовь...
И прибавляю к ней любовь твою.


























Мы песочные часы.
Мы восточные часы,
Перетекшие на запад...
Перетекшие на запах,

Словно пчёлы, что на мед.

Мы, песочные часы,
Только тем и хороши:
Если нас перевернуть,
Всё опять пусти'тся в путь...

Не к тому, кто нас поймет!

А к тому, кто приголубит,
Даже ежели погубит...
На миру и смерть красна!
На миру и смерть - весна,

Ведь пророчит возрождение.

Мы, песочные часы, начинаем восхождение.
Мы, песочные часы, проявляем снисхождение,
Как просыпанный песок
Сквозь прострелянный висок...

Наполняя собой запад,

Я стою на мягких лапах (Сфинкс стоит на мягких лапах
И катает его череп, переполненный песком),
Как по первому снежку... Как стежочек за стежком,
Вышивая себя краше!

Ибо будущее - наше.
















Когда б я полюбил тебя затем,
Чтобы тобой любимым быть взаимно
(когда б я предложил себя взамен
Такому не себе, который глина,

Который обжига не пережил)...

Когда б я полюбил тебя затем,
Чтоб стать другим, чтоб стать тебе под стать
И совпадать соединением душ...
И совпадать соединением тел...

(единственная, в общем, благодать,

Доступная творцу и человеку.)
Тогда б я в торг вступил с минувшим веком,
Расплачиваясь будущим своим...
Расплачиваясь будущим твоим...

И это для того, чтоб быть любим.

Чтоб стать как все, ни больше и ни меньше,
И не создать миры, где мы уже не внешни,
Но больше внешнего волшебной тайной...
Когда б я полюбил тебя затем,

Чтобы тобой любимым быть случайно

И перестать быть осью мироздания,
Тогда б я полюбил не насовсем.



















Поскольку даже будущего нет,
А прошлого - единый час рассвета...
Поскольку ты всегда идёшь сквозь свет,
Как тополиный пух в разгаре лета...

Я подбегу и, дух переводя
По капелькам дождя везде идущей Леты,
Скажу, что даже будущего нет,
А прошлого - единый час рассвета.

И это ветер балуется тканью,
Подолом платия, когда идешь сквозь свет...
И мы идем, как дух переводя
По капелькам дождя сквозь мироздание.

Поскольку дождь невиданно грибной.
Поскольку ты единственно со мной.
Поскольку ты таинственно со мной...
И это наше первое свидание.

Потом мы станем видеться не чаще:
Как будто в этой чаще преисподней
Мы выпьем эту чашу преисподней...
Поскольку даже будущего нет,

А прошлое - единственно сегодня.

Подолом платия, когда идешь сквозь свет,
Ты задеваешь эту бездну лет.























Ибо мы никуда не торопимся.
Ибо мы, как вода в решете.
Очень долго над пропастью копимся
И срываемся, словно не те...

А потом, словно те, поднимаемся.

А потом, не дыша, поднимаемся.
Как душа, не греша, поднимаемся
И в тела беззаветно влюбляемся...
И в дела беззаветно кидаемся!

Ибо копимся мы безответно.

Но ведь мы никуда не торопимся
И срываемся тоже отвесно.
И срываемся даже бесчестно...
Но в бесчестии не исцеляемся.

Ибо как же дождю полюбить?
Только так вот: срываться и мыть.
Только так вот: срываться и дочиста
Нам лупить о нагие тела.

Ты очистить меня могла бы.

Я очистить тебя бы мог.
В остальном нам поможет Бог.















P. S. Так не каждый ли согласится вынести бедность, лишь бы освободить душу от лишнего безумия?

Луций Анней Сенека

p. p. s. я хочу развязать себе глаза и посмотреть, где мы находимся.

Санчо Панса



Чертополох, его колючий дух,
Его колючий вздох, когда колючий воздух
Глотает он и понимает он,
Что мир не сон...

Но ещё хуже, то есть сон во сне.

Чертополох, его колючий слух,
Проросший в тишине как тополиный пух
И вдруг охолодевший среди зноя...
И ставший мною.

Поскольку даже не сорняк, а настоящий враг

Любого праха и любых дорог,
Он как овраг, проевший почву мира...
И этот мир, избавленный от жира,
Проснуться бы уже никак не мог,

Поскольку он проснулся в новом сне.

Чертополох, что уподоблен мне!
Или же я, что стал чертополохом,
Весь обратившись в слух, я речь веду
Оврагом в лебеде, что так нежна...

Но правда не страшна, она ещё страшней:

Коли не хочешь быть распятым Богом,
То стань ещё нужней!
А это совершенно невозможно,
Поскольку распинался осторожно.
















На берегу морском янтарь,
И всё как встарь сохранено.
Как белое вино от крови
Заключено в моей любови...

Заключено в моей морле.

На берегу морском янтарь,
В ночи корабль, под днищем глыба,
И эти глуби в синеве...
И меркнет маяка фонарь!

Моя вода, и я здесь рыба.

Я здесь живу, другие не могли бы.
Я здесь живу, словно под днищем глыба.
У топора есть совесть топорища:
Мне выбирать, калечить или строить.

На берегу морском янтарь,

Где мирно спят корабль и глыба,
Здесь повстречавшиеся встарь,
Чтобы сердца свои не успокоить,
Но сохранить и дальше передать

(единственная, в общем, благодать, доступная, когда мы не рабы.)

Здесь редко пробегают крабы,
Но виден до заката целый мир.
На совесть не садятся жабы,
На сердце не ложится жир.










p. s. -  если умру я, мама, будут ли знать про это? синие телеграммы ты разошли по свету.

Лорка



Которая добра, но не мудра,
Была любовь моя так хороша
И выносила много серебра,
Которым раздавалась душа.

Которым раздавалась в даль и в ширь,
Где страны превращаются в болота...
Которым раздавалась как зевота,
Проглоченная словно бы снегирь,

Но выплывшая солнышком из горла...
Которая добра, но не мудра,
Была как переплавленная в горне
И снова приносила серебра!

И снова приносила славу.
И снова приносила право,
Навязывая взгляды на любовь...
Где страны превращаются в болота,

Она не шла ко мне болотной гатью
(как посланной спасать небесной ратью)
И позволяла только угасать.
Совсем как холодеющая кровь.

Совсем как вызывающая рвоту,
Где страны превращаются в болота.
Но я узнал о ней как пламенеющей,
Где плещет на уголья наша кровь!

Мы молоды, и молода любовь.












P. S. Питаясь подобными вещами, так же трудно развить хороший вкус, как хорошо пахнуть, живя на кухне.

Петроний (Арбитр)


P. P. S.  Бедные мы, беспомощные детеныши! Нам велят самим кормиться, а мы и летать-то еще не умеем! Ничего нам не остается, как умереть с голоду.

Братья Гримм


Злодей не может победить.
Иначе невозможно жить.
Иначе среди всех людей
Всем заправляет лицедей,

И лица строит лицедейство.

Тогда и победит злодейство
В себе стремление к добру.
И солнце не взойдет к утру,
А только к ночи снизойдет...

И всё наоборот пойдет.

Злодей не может победить,
Чтоб отвести настолько очи
Телодвижением лица!
Как будто за руку гонца

Отправить безвозвратно в пропасть.

Когда я сделаю лицо,
Словно спасительную новость,
Как будто выйду на крыльцо,
Себя нисколько не скрывая...

Распахивая двери рая.

Одним движением лица
Мир без начала и конца в себе спокойно продолжая.















Счастливое невежество явилося к убожеству,
И стали все у Бога.
Родились все до срока
И получились жить,

Друг другу говорить о том, что мы прекрасны.

Счастливое невежество явилося красивое,
И сделалось убожество невиданно счастливое
Настолько неожиданно,
Что стало всем обидно:

Такое счастье видное вдруг стало очевидно!

Настолько незаслуженно...
Словно в реке запруженной
Бессмертье переполнилось
И пролилось на всех:

Совсем как детский смех, что раздается всем!

Не вижу в том проблем.
Я просто ненавижу
Все то, что мне мешает
Не знать, что разлюблю...

Не знать, что я умру...

А солнышко к утру
Все беды разрешает.


















Господи! Пошли мне смирение.
Ведь гордыня моего из тебя выделения
Напоминает справленье нужды
Из головы кружения

Под влиянием центробежного...

Господи! Пошли мне смирение
Из своего безбрежного
И в безбожное не моё,
Где я обрету твоё...

Где я себя примирю.

Господи! Пошли мне смирение,
Дабы я встал к рулю
Собственного самомнения,
А не самомнений чужих...

Господи! Что же ты стих,

Словно бы ветер в поле?
Стелют низкий туман поля,
И в ожидании земля, и в предчувствии воли
Новых плодотворений...

Господи! Я понимаю, это твоё смирение.






















P. S. -  Юноша, - сказал он, - речь твоя идет вразрез со вкусом большинства и полна здравого смысла, что теперь редко встречается.

Петроний (Арбитр)


p. p. s. не ждите вдохновения - начинайте.

Пабло Пикассо




Желудок, алхимик утробы,
Чтобы добыть любви
В себе отыскал без шуток
Маленький промежуток

(словно зубов оскал),
Дабы истечь из крови'...
Дабы из кро'ви извлечь
Тельце моё кровяное,

Одушевленное мною!
Мною произнесённое,
Как кровяное слово...
Как кровяная буква...

Желудок, алхимик утробы,
Чтобы добыть любви,
Словно сахар из брюквы
Или же звук из буквы,

И растворить в крови
Меж кровяных телец
(словно бы из сердец, бьющихся в кровотоке,
Слово извлечь о Боге

И разложить на звуки).

А я из твоей любви сердце своё созда'л
И в руки твои отдал.














Это было так просто: протянуть свою душу
И взять испытание.
Это было так просто: как потянуть за уши
И услышать звучание

Звездного неба и закона внутри нас.

Это было так просто, словно последний час
Делая предпоследним,
А потом ещё и ещё...
Словно бы быть в передней

Собственной преисподней.

Словно плющом цепляться
И никогда не сорваться
В собственное исподнее,
В собственное неглиже.

И сейчас я на рубеже

Наших с тобой отношений,
Наших с тобой ощущений
Собственной бесконечности...
Где словно бы из-за беспечности

Я потеряю вечность

Ради одной минуты,
Но обретаю чудо.
















И спрятаться под одеяло,
Чтобы и горя мало.
Чтобы детские страхи
(все топоры и плахи)

Вдруг родились в рубахе
И сами стали детьми...
Прежде, чем стать людьми
И умирать в надежде!

Прежде, чем смерть отступит
(словно бы чертом в ступе
Перемолоться в прах)...
Таков этот детский страх,

Что снова стал человеком
И властелином века.
А я от века сего
Не взял себе ничего,

Спрятавшись под одеяло,
Чтобы и горя мало...
Чтоб стало побольше горя!
Словно целое море

Плавания захотело.
Я отправляю тело
В плавание по волнам...
Чтобы уснулось мне

Словно бы сном во сне.

Чтобы любое горе
Сразу же стало море.
















Последний трубадур Санкт-Петербурга
Себя не ощущает демиургом.
Но перед неизбежною весной
Он чувствует своё бессилие

В пучине наступившего веселия...

Последний трубадур всех трубадуров!
Тончайшие движения натуры,
Потом всего себя преображение
Во имя преклонения перед ней...

И нет на свете ничего важней,

Чем эта обличающая нежность,
Что обернется силой величайшей,
Освобождающей от унижения
Для проигравшего своё сражение,

Поскольку он без боя уступил.

Последний трубадур Санкт-Петербурга
Порою обернется мною...
Порою он тебя превозносил
Все тишиной за миг до щебетания,

Весеннего слепого рассветания,

Когда полутона всего важней.
И в них душа души всего видней.















P. S. Заметь себе, брат Санча, что такие приключения часто случаются со странствующими рыцарями на перекрестках дорог:: тебе могут проломить голову или отрубить ухо, но ничего другого они тебе не принесут.

чистая правда





Замёрзшая Ниагара,
Как Ниагара замершая
Перед своим прыжком...
Как перед своим шажком

С царского пьедестала.

Выходя в замерзающий мир,
Маленькая Ниагара,
Себя положив огромной
(словно поросшей жиром)

И даже богоподобной,

Не знает, как её мало,
Чтобы себя согреть...
Мне бы себя задеть
(словно бы проходя, этаким локотком

Собственное отражение).

Замерзшая Ниагара
Перед своим шажком
С царского пьедестала
На пьедестал служения

И поворота жизни...

Выходя в замерзающий мир из ледяного болота
И словно бы произнося не произнесенное что-то.














Мы, сущности, учимся.
Или мы, в сущности, мучимся,
Чтобы нам быть в насущности
Или в своей наружности.

В сущности, стать сущностью,
Внешности передать
Собственную безбрежность
И её благодать.

И проявить нежность,
Ежели сущность другая
Явит свою внешность,
Как Афродита нагая...

В жены себя предлагая!
Мне же стать её мужем
И испытать восторг,
И испытать ужас...

Ибо сойдется Запад
И сойдется Восток:
Четыре Стихии Света
В единственный кровоток!

И мы перейдем Лету,

Чтобы, уйдя от от света,
Снова вернуться к Свету.






















-  Можно приблизить море,
Бросив тебя к нему!
Так, рассекая тьму
И разделяя горе,

Чайки кричали, споря:

-  Можно приблизить море,
Бросив себя к нему...
Можно приблизить лету
И не уйти от Света,

Но разглядеть тьму.

И различать Стихии,
Даже ежели в мире
Четыре Стихии Света
Среди Бесконечной Леты...

Можно приблизить море!

Не расплескав Леты,
Не замутив Света,
Как дождевые капли
Даже Лету отмыв...

Так и для меня Россия -

Одна из Стихий Света
Среди бесконечной Леты.

















В чём смысл дождя,
Что мимо проходя тебя-тебя-тебя
(что мимо проходя меня-меня-меня),
Проходит между, словно бы надежда...

Вот дождь идет, его открыты вежды,

Рассыпавшись на множество надежд!
Ими промокли множества одежд,
И ни одна не обернулась белой...
А только обернется вокруг тела

И облегающе к нему прилипнет!

И даже проникается участием.
И я был брошен на ступени слез,
Ведь на щеке я нес твою пощечину...
Но щеку дождь очистил как младенца,

Вопящего перед святым причастием.

В чем смысл дождя?
А в том, что просто мимо проходя,
Он не приносит никакой корысти,
А просто приникает к сердцу.



























Пилигримушка-погремушка,
Для младенчика-еще-птенчика!
И бубенчики джоны донны
Удивительны и влюбленны:

Колокольные джоны донны.

Пилигримушка-погремушка!
И плывут над землей перезвоны,
Бесподобные джоны донны,
Полагая, что богоподобны...

Чтобы ими потешился бес!

Он младенчик-еще-ангелочек,
Как одна из весенних почек,
Прорастающих в никуда...
А потом происходит беда:

Начинается он звенеть!

Если я человек Воды,
Утро бросило лед и медь
Сквозь осенний проём в окна...
Я смотрю сквозь разные стекла,

Увеличив или уменьшив.

Прорастает осенняя почка,
И звенят из нее листочки,
Распотешив или утешив,
Распознавши и потерявши...

Я воскресший и тотчас павший.


















Готическому уподобясь витражу
Или прекрасному в ночи движению двух тел,
Я счастье обрести хотел,
Но знал лишь осязание и слух...

И вот теперь я зрению служу

Своими осязанием и слухом.
Что слышит ухо, если зуб неймет,
То и меня возвысит до высот,
Словно сознание к своему прозрению!

И вот теперь я малое горение,

Как фитилек свечи в своей ночи,
Теперь я осязаю зрением
И слышу я прозрением... Молчи
И не кричи в моём необозримом.

И ты проходишь мимо. Я молчу.

А между тем я всей душой кричу,
Что мир вокругт неслыханно большой.

























P. S. Живот твой - круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино.

Соломон




Запутаться в её ногах,
Как в травах и дорогах, берегах.

Как две реки, когда идут в одну,
Своею кровью наполняя дно.

И всё, что я зову своей любовью,
Здесь навсегда сливается в одно.

Запутаться в её ногах,
Как слово, что в своих слогах

Вдруг обретает душу слова...
И снова я бреду в её ногах,

Как заблудившийся в своих основах.
Я человек Воды в её руках

И собираюсь полной горстью
Уже в её глазах желанным гостем.






























Ибо я разучился читать.
Зато я научился летать

По-над книгами и по-над слогами,
Как над дальними берегами.

Ибо я разучился мечтать:
Этот сказочный бисер метать

Пред собою как перед свиньей
(с непокрытою головой выбирающейся из грязи

Прямо в князи всяких оказий).
Я живу посреди безобразий,

Зато я разучился читать,
Разбирать этот мир по слогам.

Я влюбляюсь в него целиком
(а не попусту или тайком,

Как хозяин и как слуга):
Я не вижу в мире врага!

Да и друга тоже не вижу,
Ибо он мне намного ближе.

Ибо с миром смог примириться.
Это значит: дважды родиться, а не в каждый отдельный слог.















А кто повелел быть в безвестности
Этой пронзительной местности?
Или ты место под солнцем,
Как слюдяное оконце,

Или ты печь дровяная
Для согревания рая,
Как сотворенный кумир...
Выйдя в озябший мир,

Выдохни теплую душу!
Так мы выходим наружу
И не приходим обратно.
Это невероятно,

Если согреем друг друга:
Я по небесному кругу...
Ты беззаконной кометой...
Как добавление к свету

И добавление к теплу.

Выдохнув по утру душу, согретую телом,
Живы на свете белом!
Или ты место под солнцем,
Зябнущее в безвестности

На тысячу душ окрестности.


















Любимая такая потому,
Что я другую просто не приму
И не пойму, поскольку выбрал сам.
Гуляя по бездушным небесам,

Когда альтернатива невозможна.

Когда б я был настолько осторожен,
Как тело, что себе находит душу
И помещает больше позитива...
А бездну и космическую стужу

Лишь называет издали красивыми!

И сразу испугается вблизи.
И сразу испугается вдали.
Душа, что выбирается наружу
И отвергает прелести земли,

Сегодня телу даже не нужна.

Любимая такая потому,
Что только мне неслыханно важна,
И телу без неё быть бездыханным
(как воздуху не быть благоуханным)...

Любимая такая потому,

Что сняты потолки моей души!
Что таковы воздушные потоки
(итоги подводя вослед итогам),
Проникнувшие в даль и в ширь.




















Алкогольная или глагольная амнезия
Над страною моей!
Ах Россия, ты Анастасия,
Или даже смелей...

Или спьяну напившись дурману.
Или просто родившись рано - слишком юной, не повзрослев
(санинструктором в сорок первом),
Приняла за стрелы Амура поражение в Порт-Атуре!

Ах Россия, ты Анастасия,
Или даже смелей:
Аз глаголю, и мне веселей,
И веселие как анестезия -

В лазарете без пенициллина, с ампутацией рук и ног
Аз глаголю про пыль дорог и о том, что мне мир чужбина!

Но танцует Анастасия
Белый танец без боли безгрешный:
Будет наша любовь красивой,
Как прощание с умершим...

По известным обрядам России
Аз глаголю: не помню злого!
Полюбил я Анастасию,
А она предпочла другого...

И другому теперь решать,
Какой будет ее душа!

Амнезия и анестезия -
Это все у любви в объятиях!
Ах, каким щемяще красивым
Будет ее подвенечное платье.














Поскольку я тебе не прекословлю,
Мои слова соседствуют с любовью -

Какую ты хотела видеть
В пределах удоволенного тела!

Как можно разглядеть в моих словах,
(которые плывут как острова)

И лед, и медь осеннего злословья,
Которое соседствует с любовью?

Но больше холодом обожжено,
Чем зимнее окно... Чем море окон,

Которые плывут как острова!

Но вот моя любовь в своих правах
Переступает право человека на плоть и кровь, на кров и на уют

В переплетении тоненьких волокон,
Которых кровеносными зовут:

Которая добра, но не мудра,
Была любовь моя так хороша!

Холодною водою из ведра
Глядела на нее моя душа...

Но продолжала говорить слова,
Которые плывут как острова.



















В потоке крови кровяное тельце
Забилось, как забилось сердце:
И стало тесно крови от сердец!
И стало честно - выплеснуть наружу

Свою забившуюся в норы душу...

Свои забившиеся в норы лица...
И вот мы изгнаны в земную стужу,
Где на просторе кровь завеселится,
Завьюжится - и от лица отступит:

Кто станет бледен, тот не станет глуп!

Но станет беден, станет малокровен,
Когда по всей земле потоки крови
Протянутся как вены параллелей...
Но не заблудится среди своих метелей

В потоке крови кровяное тельце!

Я странствую по жилам кровяным
И раз за разом делаюсь больным,
Но - раз за разом к сердцу возвращаюсь
И прекращаюсь быть как чистый разум:

Не зная ничего, я вижу все и сразу.























Как платье выходит из моды,
А люди выходят из платья
И отдаются природе,
И не размыкают объятья -

Даже если видимы порознь!

А вот когда полюбить,
А потом - из любви выйти,
Поскольку стал тесен разум
И невозможно жить -

Когда вы все еще люди, обуты или одеты!
Но стали нагая свита беззаконной кометы...

Когда вы все еще люди,
Но стали - больше людей...
И стали - меньше людей...
Я буду цепляться плющом проспектов и площадей -

Взбираясь по небосклону к единственному окну!

Или - пойду ко дну, разбившись о многие толпы...
Ведь нет никакого толку
Не выходить из груди,
Пока мы все еще люди -

Но все уже впереди.




















Один - подразумевает грех за спиной...
Два - подразумевает грех рядом со мной...
Три - подразумевает идущего впереди...
То есть мне с грехом по пути!

Когда и если - один.

Когда и если греху - господин,
И он поется как песня
И всегда за спиной раздается
Как горизонт и простор...

А впереди у тебя лишь узенький кругозор

(когда им уже тесно, когда их уже три),
Когда хоть до крови сотри собственные глаза -
Ничего увидеть нельзя,
Кроме греха внутри!

Кроме греха - в утробе...

Вот и я сегодня проснулся до первого петуха
(и даже не на слуху все прочие петухи),
То есть я проснулся без злобы
(в том мире, где наши грехи даже еще не родились):

А то, что вокруг - ни зги, так солнце не заблудилось,

А проснулось вместе со мной
Ослепительной тишиной.



















P. S. С помощью колдовства я был превращен в дикого человека, но ты освободил меня от злых чар. Отныне все мои сокровища принадлежат тебе.

братья Гримм





Полюбил я то, что уходит:
Это сердцебиение со мной происходит...

Из невидимых глазу движений,
Головы баснословных кружений:

Это ты обернулась лицом -
Когда сердце твое отступило!

Это я выхожу подлецом:
Словно Лазарем из могилы -

Но которому жизнь не мила!
Это ты во главу угла...

Это лист на краю стола - словно бездна глядится в бездну,
Когда стала душа телесной:

Ибо телу тесно в раю!
Вот и я теперь не люблю,

А всего лишь любить пытаюсь!
Словно я любовью питаюсь...

Потому выхожу подлецом:
Потому-то мое лицо - словно Лазарем из могилы!

Но с такой баснословной силой,
Если сердце его воскресило...

Полюбил я то, что уходит:
Это сердцебиение со мной происходит.












Один - подразумевает грех за спиной...
Два - подразумевает грех рядом со мной...
Три - подразумевает идущего впереди...
То есть мне с грехом по пути!

Когда и если - один.

Когда и если греху - господин,
И он поется как песня
И всегда за спиной раздается
Как горизонт и простор...

А впереди у тебя лишь узенький кругозор

(когда им уже тесно, когда их уже три),
Когда хоть до крови сотри собственные глаза -
Ничего увидеть нельзя,
Кроме греха внутри!

Кроме греха - в утробе...

Вот и я сегодня проснулся до первого петуха
(и даже не на слуху все прочие петухи),
То есть я проснулся без злобы
(в том мире, где наши грехи даже еще не родились):

А то, что вокруг - ни зги, так солнце не заблудилось,

А проснулось вместе со мной
Ослепительной тишиной.






















Просто пьют чай...
Просто - все еще в чаяниях
И не впадают в отчаяние,
И каждый себе - по росту...

Просто пьют чай
И наполняют чашки,
Словно простую плоть
(словно простую жизнь, что родилась в рубашке)...

А где-то на материке, который не расколоть,
В какой-то одной из отчизн,
Что чашку держит в руке -
Обращаясь к другой отчизне!

Просто пия чаи и говоря о жизни
На материке другом...
Таким я вижу свой дом,
Куда пригласил гостей

И жду от них новостей, как их исполнить чаяния
И чашку не расколоть - словно одну из отчизн!
Словно простую плоть...
Словно простую жизнь, что родилась в рубашке...

И не прихожу в отчаяние чаинкой в спитой заварке,

Когда провожаю гостей,
Не взяв у них новостей гостинцем или подарком.
















Не теряя ни тени дня,
Не теряя огня ночи
Ты пишешь великую книгу по имени многоточие -
Самому себе не доверяя...

Ты пишешь ее между строчек
И на полях сражений -
Не теряя ни тени сомнений!
Подвергая любой гений самоуничичижению...

Так ты описал кружение коперниковых планет
И служение прекрасной даме,
А так же цветение папоротника
Или прорыв дамбы, когда затопило всходы!

А я из одной природы
Перейду в другую природу -
Как по бескрайнему льду в преддверии ледохода
Пролегших меж нами рек...

А я с одной тающей льдины
Перейду на другую льдину, идущую поперек!

Не теряя ни тени дня,
Не теряя огня ночи
Ты пишешь великую книгу по имени многоточие,
Которую я изрек - только что, без помарок!

И множества многоточий, в которых бываю жалок,
Когда не бываю столь ярок.





















Луч бежит по изгибу бедра:
Этот луч собирался с утра...
Но лежит на изгибе бедра
И немеет как рыба!

Или как сизифова глыба.

Этот луч не спеша собирался...
Этот луч не дыша собирался...
Этот луч не греша собирался -
Зажигая во мне лишь костер!

Но как солнце встает из-за гор,

Этот луч собирался с утра
И до самого горизонта:
Взяв медовые соты
И совсем немного полета...

И теперь он иначе живет:

Словно весь человеческий род,
Заключив себя в жаждущий рот -
Что, упав на бедро, был невиданно прав!
Лишь немного соврав и гробы утаив - наперед...

И по губам стекают кровь и мед.






















Стелют низкий туман поля,
И лежит в ожидании земля.

Ожидает она корабля (переплывшего все моря),
Что как солнышко обжигает

Умягченный туманом зрачок...
Тогда я протяну платок,

И она слезу оботрет!
А корабль как солнце плывет

И уже достигает земли:
Так она свои корабли и встречает, и провожает...

Ты не спросишь, кто же она?
Если я назову - весна,

Лепесток ромашки сорву,
Чтоб гадать на ее имена, но - все более бесполезней...

Если я назову - страна, запоется она песней,
Или станет она страшна...

Я пока не стану гадать:
Пусть расстелется благодать.

Пусть лежит в ожидании земля:
Ожидает она корабля, переплывшего все моря.

























Мелодия медленная, словно ладья крылом
Взмахивает и покидает мое Беловодье:
Мелодия лепится ласточкиным гнездом -
Словно маленький дом, но под крышей большого дома...

Мелодия медленная как водоем,
А вокруг берега бескрайнего окоема!
И когда подвигаются берега,
Получаются заливные луга.

Вот и я как мелодия - я не весь:
Словно лес на его окраине...
Словно сердце с его венами...
Словно дождь тронул землю - здесь и за стенами!

И когда я взглядом касаюсь тебя,
То касаюсь такой тайны,
Которая еще - до любви,
Которая еще - не любя:

О том, что мы продолжаемся, ибо мы не случайны!

Мелодия медленная, словно руки касаются рук,
И зарождается звук.


























Чайки кричали во тьму,
Что только тебе одному
Можно приблизить море:
Бросив себя к нему!

Чайки кричали в свет,
Что уже много лет
Даже тьма рассветает,
Если над морем летает много горластых птиц!

А я знаю много лиц,
Что загляделись в море:
Что загляделись в горе, не знающее границ!
Что загляделись в радость, не знающую причины -

И стали неразличимы, словно бы капля в море...

Тогда я назвал душою - происхождение горя:
То, что оберегает малое от большого!
А чайки кричали в бездну,
Становясь бестелесными и становясь без гнезда...

Тогда я назвал душою - собственное рождение,
Тогда я назвал душою - свое небольшое да,
Что отменяет нет и прочие ослепления,
От гибели оберегая маленькие суда.

























Чайки кричали во тьму,
Что только тебе одному
Можно приблизить море:
Бросив себя к нему!

Чайки кричали в свет,
Что уже много лет
Даже тьма рассветает,
Если над морем летает много горластых птиц!

А я знаю много лиц,
Что загляделись в море:
Что загляделись в горе, не знающее границ!
Что загляделись в радость, не знающую причины -

И стали неразличимы, словно бы капля в море...

Тогда я назвал душою - происхождение горя:
То, что оберегает малое от большого!
А чайки кричали в бездну,
Становясь бестелесными и становясь без гнезда...

Тогда я назвал душою - собственное рождение,
Тогда я назвал душою - свое небольшое да,
Что отменяет нет и прочие ослепления,
От гибели оберегая маленькие суда.























Нашествие Бытия на тебя
И нашествие Бытия на меня
Не сравнимо с ордой батыевой -
Но так же невообразимо!

Как нисхождение огня в праздник Пятидесятницы...
Или бег одного коня - ставшего конской лавой...
Нашествие Бытия на тебя
(если ты мыслишь здраво),

Не отменяет смерть, но - делает несущественной!
Не отменяет твердь, но - делает столь вещественной,
Что возвышает до вещих
Любые возможные вещи -

Чтобы дальше жить в невозможном!
А те, кто живет осторожно
В ожидании орды Батыя
(как в ожидании стихии маковое зерно),

Не могут понять одно...
Не могут понять другое...
И не могут поднять весь груз:
Как нашествие Батыя на Русь

(с ее уничижением до макового зерна)
Подняло ее с самого дна
И стало началом ее Бытия
Посреди событий лихих?

Но я не сужу таких,
Я только себе судья.
















Если слушать все вышесказанное,
А потом пойти - выше сказанного,
Можно с суши выбраться к морю
И увидеть, как осторожно исчезают следы горя -

Оставленного на просторе
И оставленного на позоре...
И оставленного на песке
Просыпанного кругозора, когда ты держишь в руке

Перевернутые часы!
Мы с тобою - часы песочные:
Наступаем зарей восточною на западную зарю...
Наступаем с полуночным боем,

Раскачиваясь как весы!

Если слушать все вышесказанное,
А потом пойти - выше сказанного,
А потом - погулять по крыше, просыпаясь как светлый дождь:
Ты услышишь то, что приснится!

А проснешься там, где живешь -

Там, где ложь становится правдой,
Если это светлая ложь.



























Ибо дело твоей жизни
Стало телом моей жизни:

И оно как тело болело,
Выздоравливало как тело!

И его как тело любили:
Даже если бы опустело -

То любили бы даже труп!
Ибо был я настолько глуп,

Взяв такое дело для жизни:
Идентичность моей отчизны!

Самое себя узнавание...
Ведь себя не только лобзанием -

А как души любят жилье!
Опустелое, но свое - облекая в одежды белые...

И когда твое дело жизни
Стало вдруг никому не нежным

(ибо очень неопределенно),
Я по прежнему жил влюбленным в запредельность моей отчизны!

Здесь мое пространство для жизни
И мужание моей вселенной.
















Сторож на стройке...
Сторож на вечной стройке,
Где каждая струйка света -
Словно бы лыко в строку!

И сапоги в дорогу...

Стайкою птиц перелетных
К мастеру дел переплетных
Легкие словно страницы
(зоркие словно стрекозы или слеза с ресницы),

Слетались к нему бесы, дабы его искушать легкостью бытия!

Ибо - тяжесть прогресса:
Совсем не твоя тяжесть
И совсем не тяжесть твоя -
Мы с тобой не имеем веса!

Нас нельзя во главу угла...

Нас нельзя во главу стола - дабы вкушать яства!
Нам нельзя - воздвигаться дамбой...
Нас возможно только на дыбу:
Дабы всем стало ясно,

Что весь свет повернул не туда - талый, словно вода!

Но я уже много лет сторожу твой весенний свет,
И ты уже много лет сторожишь мой весенний свет.






p. s. -  высоко ты бросаешь, - сказал портной. - а все же твой камень упал на землю. Вот я брошу, так прямо на небо камень закину.
Он опустил руку в карман, выхватил птицу, и швырнул ее вверх. Птица взвилась высоко-высоко и улетела.

храбрый портной









А человек (природа изнутри),
Когда идет на свет - как снегири,
Что на снегу напоминают блики
В морозном воздухе от солнечных лучей...

А человек (природа из великих
До самых малых зрячих слез росы)
В себе перетекает как часы
Песочные... И взгляд твоих очей

Сейчас упал на малую песчинку,
Чтоб осветить ее отдельным светом!
И сделать беззаконной, как комета,
Или бездонной тающею льдинкой,

Что падает в себя и падает в толпу...
А человек (природа изнутри),
Когда идет на свет и на своем горбу
Несет в себе вопросы и ответы -

Которыми ты слезы оботри!

Чтоб свет, единожды пройдя зрачок
И не попав как бабочка в сачок,
Принес с собой безоблачное лето,
Горб растопив вопросов и ответов.













p. s. несчастным или счастливым человека делают его мысли, а не внешние обстоятельства. управляя своими мыслями, он управляет счастьем.

Ницше









Душе человека, чтобы быть в человеке,
Нужны веские основания:
Камень, что с тихим плеском
Ударил о гладь мироздания -

Оказывается не навеки в этой проточной воде!

В которую можно - дважды...
В которую можно - трижды...
В которую можно - везде!
Но только нельзя - навсегда:

Убегут от нее города - кругами по глади воды...

И мимо него - врагами (гробами) по глади воды...
А я наполняю следы,
Ибо - ступала ты медленными губами,
Дабы не выпить меня:

Ибо стихии Огня близка стихия Воды!

Душе человека, чтоб в человеке быть,
Человека надо любить,
Зная о том от века:
Невозможно любить человека,

Хоть раз не сгорев от стыда!

Ведь можно и дважды, и трижды,
Но нельзя навсегда.




















Не человек для времени,
А время для человека:
Словно домашний зверек,
Свое получивший имя

От человека в нем!

От человека днем...
От человека ночью...
А будет ли он столь нем,
Чтобы великую книгу по имени многоточие

Не искать днем с огнем, собой заполняя пустоты?

То есть - свои низины...
То есть - свои высоты...
То есть - свои длинноты, не проходя меж них:
А как говорливый родник - биться, не выбиваясь!

Я временем не называюсь (вместо того, чтоб - назвать):

Время еще мне снится (не желая меня знать)...
Но я от него просыпаюсь.





















P. S. Когда умру, стану флюгером я на крыше, на ветру. Тише... Когда умру.

Лорка






Когда эхо перестается кричать,
Каждый раз возвращается только часть.
Его часть в горах остается,
Продолжая их величать.

Начиная с корней гор...
Продолжая простор гор медленными шагами,
Из трещин идя и из нор...
Когда, становясь врагами и замолчав разговор

О собственной несовместимости, и - не ходя зубами
Подле его аорты,
Ты думаешь о проходимости света через затертый,
Но молниеносный зрачок...

Ты начинаешь молчок!
Его, как детский волчок, удерживая от падения
Вращением картонного глобуса:
Начиная с утеса и завершая горами.

Все ли эхо останется с нами?

Если сами мы - только эхо простора или помехи,
То и нет такого вопроса.










p. s. без сердца моего и ты мертва. к чему вся глубина твоих зеркал, когда умрут слова?

Лорка