только родинкой, что на губе

только родинкой, что на губе

P. S. И если ты говоришь мне, то - всей родинкою на губе: создавая землетрясение! Обжигая гончарной глиной и делая плотью единой, ибо - оба мы говорим каждый своею родиной и поцелуи творим.

обжигая гончарной глиной




Небо синее потому,
Что живем внутри голубого глаза!
Небо умное потому,
Что живем внутри его разума -

И желаем всего и сразу...

Но где-то столь глубоко,
У червивого его позвоночника,
Есть еще сочетание чувства высокого
С органом выделения теплого сока и его почитание -

И я эту сладость приму!

Небо синее потому,
Что возможно над ним пролетание,
Но - возможно и плавание в нем:
Ведь возможна любовь днем

И возможна любовь ночью...

Она стала его дочерью,
А я стал его сыном -
Мы живы небом единым
И стали плотью единой!

Небо синее потому,
Что я его сладость приму.

















Когда я в сотый раз смотрел на солнце,
Считая его солнцем всех людей:
Я в сотый раз распахивал оконце
Твоих грудей или моей груди -

И сердце становилось впереди!

И сердце становилось позади,
Поскольку наше сердце отступило -
Поскольку было общим очень мало:
Ведь отступило во главу угла!

Ведь что во мне увидеть ты могла?

Ведь ничего увидеть я не мог,
Когда я в сотый раз смотрел на солнце -
Такое ослепительное сердце...
Считая его солнцем всех дорог -

Себе под ноги я взглянуть не мог!

Что есть любовь? Не более, чем боль,
Доколе больно ею... Что есть Бог?

Не более, чем пыль ее дорог.


























Я сотню лет писал ее портрет,
И был сожжен он мной по окончании...
Когда я сквозь ладонь смотрел на свет печальный
Сего костра (ладошкой со стекла -

Стирая дождь и отражение со стекла!),

То минуло еще сто лет...
Но вот ветра веселые задули:
Ведь я писал ее не после бури,
А лишь когда ветра срывали крыши -

Ведь между нами не любовь была:

Ведь снова я писал ее портрет!
И пламя становилось много выше
И становилось во главу угла -
Ведь я сжигал уже не сотни лет,

А лишь одну последнюю минуту!

Я сотню лет писал ее портрет,
А после подарил кому-то:
Чтоб кто-то полюбил ее минуту -
В минуту миновав все сотни лет!

И снова я писал ее портрет.






















Кто не хочет глотки рвать,
Будет глотку надрывать...
Кто не прокричит как кочет -
Не застрянет между строчек!

Не протиснется меж букв...

Тот и вовсе не останется
(как лоскутья меж зубов
Или надписи гробов) -
И не надо в том тужить!

Ибо так и должно быть...

Большее же есть гордыня,
Злодеяние и уныние:
Вот я прохожу пустыней по мосту из серебра
Между света и добра - отпечатывать свой лик

И произносить язык!

Именно тогда, когда наши вольные народы,
Захлебнувшись от свободы, проглотили и меня...
Я бы не прожил и дня,
Будучи таким проглоченным -

Как родившийся обратно весь в сорочке отороченной.











p. s. неуловим прощальный взгляд, тобою брошенный назад - платком, растекшимся как лета!  а я смотрю тебе вослед и продолжаю говоренье света: я родинкой, что на губе, испил из череды твоих следов.

одной стихиею из всех стихий








Искусство стало другим!
Вот и я обернулся другим:
Не завидующим, но - дорогим
В дорогое свое окунулся...

Вот и вы на искусство смотрите:
Не завидуйте, но - завидьте!
Не зовите на помощь меня,
как искусство вчерашнего дня -

Ибо стал я искусством завтрашним...
Вам довольно своей заботы,
Как и мне довольно своей:
Ибо - стал я искусство страшным, как исправившийся злодей!

Тот, что в миг своего искупления
Забирает с собой целый мир -
Чтоб обратно вернуть другой:
Еще более дорогой!

Вот и я обернулся к нему:
Поначалу как преступление,
А потом уже - переступлением...
Лишь в тебе одного не пойму:

Как ты можешь в одно мгновение
Превращать меня в это завтра?
Забирая меня дорогим,
Возвращая совсем другим,

Но - вчерашнего не прекращая.


















                мир нынешний и мир подземный

Мое ребро, что долго не ломалось -
Зато оно цеплялось за ребро!
Мое метро, что только надрывалось,
Когда оно садилось на перо -

Потом чернильной кровью проливалось:

Чтоб сотворить одну или другую
Любимую и дорогую...
Я отдавал тебе такую малость:
Подземное прорытое метро -

Я отдавал не весь подземный жар,
А только то, что вызывало жалость
У славой окровавленных кумиров:
Я смазывал им губы жиром!

Но я себе оставил эту дольку -
Какую узнают, когда теряют:
Мое ребро, что долго не ломалось,
Зато - оно цеплялось за ребро...

Мое метро, что только надрывалось

В огромный мир, что с нами по соседству,
Когда оно садилось на перо.


















P. S. Итак, не губы, но - гробы, что вмерзли в землю; итак, любовь к отеческим гробам - что выйдут вон как Лазарь; итак - ведь ты хотел всего и сразу, но получил лишь воскрешенье речи: итак - когда воскреснет речь!

лишь родинкой, что на губе





Как четыре Стихии Света...
Как четыре добрых совета...
Как четыре совета злых - и все более дорогих,
Ведь обходятся все дороже

Даже тем, кто без них находится...

Даже тем, кто находится в свете!
Даже тем, кто найдется в совете
Не вопросом, а сразу - ответом...
И кто гальки прибоя глаже...

Так к какому же свету мы поедем с тобой, уцепившись за хвост кометы?

Если ты перестанешь быть дальше...
Если ты перестанешь быть ближе...
Если ты перестанешь быть выше...
Если ты перестанешь быть старше,

А останешься здесь и сейчас -

То я скроюсь с твоих глаз!
Не срываясь с твоих губ,
Как комета красив и жесток...
Но когда ты входишь в поток и обходишься все дороже:

И найдешься в моем всегда - как в пустыне моя вода!
То четыре Стихии Света не рассыплются никогда.


















Когда бы я не сбросил с плеч
Свою единственную речь...
Когда бы не сидел в стене,
Как гвоздь, забившийся по череп -

Ты б не узнала обо мне!

Когда бы я волной на берег
Не прибегал, чтоб убегать:
А лишь сберег тебя опять -
На гвоздь повесивши на стену!

Я б взял с тебя такую цену -

Чтоб ты висела на стене как свет в окне...
И что бы ты не знала обо мне?

Когда б я полюбил тебя затем,
Чтобы тобой любимым быть взаимно:
То я бы стал тебе обычной льдиной -
Одной из всех! Идя по ледоходу:

С одной своей природа на другую...

Но ты по череп вбила меня в воду, всего лишь наступив -
Я человек Воды, я стал как ты красив в своем ненастье:

Ведь я люблю любовь превыше счастья.


















                что же есть за моим никогда

И нет, и да... И да, и нет...
Из света в свет... Из света в свет...
И только в ночь мне никогда:
Жизнь - это та же смерть!

Жизнь - это тот же рассвет,
Когда умереть невмочь...

Ибо - и нет, и да есть принадлежность света!
И они не знают ответа,
Что же есть за моим навсегда?
И есть ли там города:

Как грехопадение града, что барашками как стада -
Падут и покроют почву!
А днем это или ночью - жестокость ли, снисхождение,
Не все ли тебе равно, когда уже нет волнения,

Что же есть за моим навсегда?
Есть ли там мои города
Или там города чужие?
Я к тебе прихожу как Стихия - единственная из четырех:

Ведь четыре Стихии Света принимают твой первый вдох!
Ведь четыре Стихии Света принимают твой вздох последний...

Ибо - каждый из них не однажды:

Когда уже нет весны, то каждый из них - весенний,
Как утоление жажды.





















Дело было вполне безнадежно,
Но - сделать его было надо!
Жизнь была вполне безвоздушна,
Убегая вдоль ее взгляда -

В даль, которая так бездушна:

Ведь душа оставалась с ней...
И ложилась в постель вместе с ней -
Вместе с ней она занималась,
Что любовью не называлось!

Проливалось в нее семенем...

Дело было вполне безнадежно -
Продлеваясь еще полней:
Я назвал ее новым именем,
И она устремилась за ним - называя его дорогим!

Только взгляд оставался другим...

Дело было вполне безнадежно -
Жизнь была вполне безвоздушна:
В даль, которая так бездушна,
Я принес с собой свою душу -

Называя ее любовь!

Истончая ее плоть, проливая ее кровь
И все более не узнавая.





















Наша история,
Подобно всем подобным историям,
Была подробна в невидимом,
А в видимом: так утробна,

Ибо - внешность вещает чревом!

А невидимое - как на древе
По весне приложило почву,
Ибо - ты оказалась ночью,
Которая вдруг расцветает:

Распускается словно почка...

И невидимое столь же прочно,
Насколько утроба порочна
Бывает в своем ненавидимом:
Невидимое не летает, а медленно прорастает

В любую нашу историю...

Я не беру историю, которая наша слава!
Я не беру историю, которая столь кровава!
Я не беру историю, что порою настолько ничтожна -
Ибо я никогда не умру!

Ты поверь, что мы живем в невидимом,
Что теперь все более невиданно.









p. s. я родинкой, что на губе, испил из череды (один забыл) твоих седов; из череды твоих следов один забрал (оставив полным); следы твоей души (ведь им не больно), что следом за душой - их вылепить и лишь потом испить.

губы, что вытворяют







И смех, и грех суда для всех:
И на каком ты судне поплывешь?
Или - в какую бухту приплывешь?
И тот ли ты на этом берегу -

Какого пожелаешь и врагу?

Невидимый для глаз, я перестал быть звук,
Но - слышимый для всех, я рассмеялся смехом,
Какого не найдешь в грехе,
Поскольку смех смеется много выше -

Уже недосягаемый для рук!

Вот так меж нас проходят наши души:
Когда уже ни рук не наложить...
Когда уже ни губ не наложить...
И словно покидают душу,

Чтоб смеху и греху служить!

Но - выбирая судно пострашней,
Чтобы доплыть до Страшного Суда:
Вот так я оседлал своих коней
И доскакал до самого стыда!

И знаю, что и смех, и грех - студены:
Суденышко, что сыщется для всех.























Птицы небесные не сеют, не жнут,
Но - живы бывают и там, и тут!
То есть в посеве и чреве...
То есть в корнях и дереве,

В котором они прорастут,
Но - медленно, очень медленно
В этот весенний воздух
Корнями далекой почвы...

А после крыла распахнут - такою небесной зеленью,
Такой небесной почкой!
А я тебе был только почтой,
Когда тебе было тесно -

И ты отправляла тело
Сначала своим корням,
А потом своим небесам!
А я тебе был делом, что едва предшествует слову

И предшествует чудесам, но - медленно, очень медленно...

Сначала я был почвой,
А потом распахнулся почкой.



















P. S. Во воде бежит водомерка, создавая землетрясение где-то на берегу своего горизонта: легкая рябь, что от мелькания ног! По воде бежит водомерка, не разбирая дорог, но - дороги не раздавая! Ибо это ее вода.

по воде бежит водомерка






След в безлунной пыли
Жаждет следом пойти за луной:
Когда ты осталась со мной,
Как утоление жажды...

След в безлунной пыли
Был тобою оставлен однажды:
Когда ты осталась со мной,
Как на песке прибой -

Когда море уже вдали...
И вот след отправляется следом:
Как уходят мои корабли,
И зима становится летом, осенью и весной -

И теперь уже здесь не останется
Этот след, не покинутый мной!

Так иные мои люди оставляют следы на безлюдье,
Что окружает людей -

И становятся все еще люди:

Выходя из своих грудей, оставаясь наши соседи...
Мы как сердце, что бьется следом.



















                произнося горизонт

Движение по горизонтали добирается до горизонта
И мучительно пробивается сквозь его горизонт:
Так моя ласка твою обнимает талию!
Так моя сказка свой начинает полет...

Или - когда мой рот становится твои губы...

Или - когда мой род становится твоим племенем...
Или - когда мое время перестает быть временным...
Или - когда бриллиант, не выходя из граней,
Свой оставляет талант и становится гениальным -

То как это все отвратно!

И я возвращаюсь обратно в собственную человечность:
Я оставляю вечность
И вновь начинаю биться,
И опять называюсь любовь -

И вновь это все отвратно!

Ведь в меня невозможно влюбиться...
Как и мне невозможно влюбиться,
Доколе я не во весь рост -
Или когда мой рот становится твои губы:

Перестав заговаривать зубы, но произнося горизонт.
























Это только слова,
Что согреют нас по ночам
И ничего не значат,
Когда нас оставит удача -

Ведь она как посмертная слава!

Это только слова,
Когда ты окружен очами,
Что пристально наблюдают:
Насколько участь кровава

И насколько она поучительна -

И насколько она недолга!
И насколько мучительно ты отступал до Волги,
Пока о нее не оперся лопатками и душой -
И не распростерся как небо!

И стал как небо большой...

И сам обернулся словом
И дуэлью на Черной речке:
Ведь ты не о речку уперся,
Но - сам обернулся речью:

Ибо все в этом мире - речь!

Это только слова...
Это только их синева продолжает по жилам течь.


















Материя, когда обходится без пространства
И просто его обходит...
И становится матерью слову...
И становится даже мистерия -

То обходится без постоянства!

И теперь мы меняем лица...
И теперь мы меняем сердца...
Но - обходимся без потерь,
Ведь материя - просто дверь:

Распахни ее - выйдешь к погосту!

Или просто вдохни и выдохни,
Если вдох и выдох по росту...

Материя, когда обходится без пространства,
То обходится и без тебя -
Впереди тебя и позади!
А ведь мне тебя не обойти:

Я могу изменять постоянство,

Я могу поменять грудь -
Я могу себе попенять,
Что так поздно начал менять
И - утешить твою грусть!

Но никак не изменится путь,

На котором нам по пути...
И мне его не обойти.


















Где там думать о судьбах, если травы сочны
И как зубы, что режутся постоянно -
Словно эхо войны...
Словно в травах лежит нирвана:

Как младенец в пеленках спит!
Его мать отложила до срока...
А вокруг сенокос гудит:
А вокруг никаких стрекоз,
Что смотрят глазами Бога -

Чтоб никто не посмел будить!

Но ведь голос из горла пашни
Вырастает как колос размером с башню...

Где там думать о судьбах и их именах -
Если новые языки, если новые племена?
И я начал с легкой руки:
И я начал с самого дна, что играет в свою бездонность -

И уже безо всяких затей

Стал давать имена не вещам,
А лишь вещему этих вещей!

Ты как пашня - во всю безбожность,
Что прежде носила семя...
А теперь тебя носит имя,
И будущее произносит тебя губами своими.













P. S. В потоке крови кровяное тельце не знает, как оставить свое сердце на произвол потока крови: здесь ничего любовью не решить и нужно жить.

вечное возвращение





Но сотни лет пройдут, и наш язык умрет:
Родится новый - как его последыш!
Быть может, я последний человек,
Что говорит на русском языке -

И мне всего четырнадцатый год...

Подснежник, что пророс сквозь горизонт
Всех блоковских двенадцати шагов,
Всех будущих и нынешних убийц:
Большевиков, арийцев, либералов -

Но сотни лет пройдут, и наш язык умрет!

Останется не много и не мало:
Что санитарный поезд поберет,
Где ты сейчас сестрою милосердия...
Картечь изъяв из моего бессмертия,

Хирург тотчас к другому отойдет -

Чтоб ампутировать другие языки
И пришивать другие руки-ноги:
Конечности, которым изрекать
Единственно оставшуюся вечность -

Которую взыскует человечность!

Но сотни лет прошли, и умер наш язык...
Пусть облик твой все так же милосерден,
Но - онемев, я больше не бессмертен,
Но стал по настоящему велик.

















Они думают, что в раю лучше...
Они думают, что в аду хуже...
А я знаю, что нам все уже -
Поскольку мы все одни!

Они думают, что так надо...

Они думают, что этак не надо...
Они думают, что за все есть награда -
Как болотные их огни,
Которые все убегают...

А я знаю, что небо лучше всего наблюдать из ада!

А я знаю, что землю лучше оглядывать с неба
И знаю, как это нелепо -
Ибо неба нет вообще!
Как и тех, кто с него наблюдает

И - делает это слепо...

Ибо - неба нам вообще не надо!
Ибо - ада нам вообще не надо...
Ты и я - мы в порядке вещей...
Ты и я - мы в вещах беспорядке:

Как на грядке выросли овощами...

Я люблю тебя - это страшно:
Как заваривать чайный борщ из тебя и меня...
Я люблю тебя - это сложно,
Ибо проще тебе изменять.
















Любовь есть Бог, влюбленный в красоту!
Вот я стою на Чертовом мосту
Солдатами Суворова сквозь Альпы -
И падаю, сорвавшийся нелепо!

А если так, то что есть красота,
Когда не остается ни черта?
И пройдена последняя черта
В распахнутые двери склепа...

Любовь есть Бог, влюбленный в красоту!
А если так, то что есть красота,
В которую веду его за руку -
В которую вхожу как в реку:

И вот ее стремительные воды,
Уносят все, что есть на человеке!
И ничего на человеке нет...
Итак, дрожишь, оставшийся скелет,

Как листик на порывистом свету?
Не так ты задрожишь, когда узнаешь,
Куда я дальше следом поведу -
Чтобы следы его наполнить светом!

Любовь есть Бог, влюбленный в красоту!
А если так, то что есть красота,
Когда не остается ни черта,
И пройдена последняя черта?

Любовь есть Бог, влюбленный в красоту!
И мы всегда на Чертовом мосту.

















                любуясь Вермеером вместе с Мон Мируа

Выходя в замерзающий мир,
Мой Вермеер изобразил куртизанку,
Что торговлю ведет с солдатом,
Продавая себя за золото...

Выходя в замерзающий мир,
Мой Вермеер изобразил солдата,
Что воюет за это золото
И приносит его куртизанке...

А еще этот мой Вермеер,
Выходя в замерзающий мир
(и шагая ногами солдат,
И любовью любя куртизанок),

У их ног поместил двух собак,
Их похоть совокупляя:
Он не то чтобы был богат,
Собою весь мир согревая,

Но - вот так, в совокуплении тел он приумножал пространство!

Но - есть и другой мой Вермеер с его постоянством:
Где женщина как пример добродетели,
Или - женщина молоко наливает,
Или - женщина, что выглядывает в окно...

Вот и я в тебе - что-то одно
Или что-то совсем другое:
Я не знал тебя так давно,
И все же мы были двое -

Я с тобою, и ты со мною.
















Это море-аморе пустило слезу:
Избавилось от сна в одном глазу -
Другим продолжая грезить!
И вот один глаз нагим

Опять в сновидение лезет.

И вот один глаз - с ногами!
И вот один глаз - с руками,
Чтоб соринку извлечь из глаз
(такую, как мой рассказ

Об этом сне золотом),

Заходит с ногами как в дом...
Как в дом заходит с руками,
Выбирая себе из снов
(из каких-то основ забирая)

Только то, что поможет спать...

Это море-аморе продолжает играть!
И ведь нужен ему глаз бессонный,
Чтобы (как оно не бездонно)
Продолжал за ним наблюдать...

И ведь нужен за ним глаз да глаз,
Чтоб не выплакать весь рассказ.










p. s. я думаю, и это не значит, что я существую: я не верю, а доверяю, и не вижу еще, а лишь выживаю в одном из своих глаз...

я думаю, и это не значит, что я здесь и сейчас









Как бы ты полюбил от века
Глухого, слепого, немого хорошего человека?
У которого все это есть:
У которого все это здесь -

То есть и руки, и ноги!
То есть и зрение, и слух,
Чтобы видеть и слышать дорогу
И ее разделить на двух -

Каждому по половине:
Была чтоб как плоть едина!
Как бы ты полюбил от века
Такого вот человека - который дорогу изрек

Не то чтоб тебе поперек
И не то чтоб тебе вдоль:
А который бежит себе в даль -
Но бежит не сам по себе!

Он даже чувствует боль
(как родинка, что на губе)...

Ибо ты говоришь своей родиной, а он говорит своей:

Ибо - ты ослеп для него!
Как и в нем для тебя - ничего!
Лишь один святой соловей их родины вместе лепит,
Обжигает гончарной глиной:

Чтобы стали плотью единой.




















Человек для прав человека?
Или права как трава,
По которой иду нагой -
Сам себе становясь другой:

Собирая росу на кожу,
По которой бежит моей дрожью
Этот самый хрустальный озноб...
Избавляя от множества злоб -

Человек, который для прав, никогда не пойдет по траве,
Ибо он с царем в голове!

А я остаюсь с соловьем...

А я становлюсь вдвоем:
Поскольку меня можно в клетку...
А потом становлюсь втроем:
Ведь возможно даже на ветку все дерево посадить!

И я перестал глупить

И даже любить перестал -
Когда целой любовью стал!
Человеку для прав человека
Пора распахнуть свои веки

И как крылами взмахнуть.





















Имеющий уши да знает,
Что есть словеса на земле!
Имеющий душу да не опоздает
К матросам на тонущем корабле -

Чтоб ее по волнам расстелить!
А они бы могли положить
Ее под ноги себе -
Чтоб ноги их стали полны родинкою на губе

И добрались до суши, морю оставив душу...
Но - ступая вполне по земле!
Имеющий уши да знает,
Что души на корабле о родине говорят:

Их губы ее творят по образу и подобию...

Вот и мои бредут вовсе не по надгробию
И вовсе не вмерзли в землю, чтобы родинкою говорить,
Сотворяя землетрясение...
Я верю в переселение и могу тебя поселить

В единственный поцелуй - и ты его не ревнуй!

Имеющий душу да знает,
Что он к тебе не опоздает.























Никто не будет целым человеком!
Ведь даже зрение, когда смежаешь веки,
По радуге рассыплет разный свет:
И ничего единственного нет - казалось бы!

Ведь даже зрение через века
Придет, чтобы составить дурака
Всего лишь из семи дурачеств -
Всего лишь из большой семьи,

Которая рассыплется по свету!

Всего лишь из разбившейся ладьи
На каждый берег каждое из качеств

Сойдет - чтобы представить одиночество!

Никто не будет целым человеком
Из тех, кто целым не произойдет:
Когда сбывается мое пророчество,
И свет идет как тронувшийся лед -

И я к тебе ступаю по корпускулам!

Пока я целого себя не знаю...
Пока я ничего не знаю...
Пока я целого не представляю...
Пока я не составлю дурака -

Как радугу одев в одежды белые.




















                о посохе, о ремесле

Я след, идущий следом за тобой:
Я тело, что оставлено душой -
Чтоб впереди собой наполнить дело!
И изменить следы, что позади...

Чтобы водой - пустыню напоить,
А коли по воде - то яко посуху
Спокойно плыть и материк открыть!
Я след, идущий следом, но - от посоха,

А вовсе не твоей босой ступни
Или - коленей, коими сгибаешь,
По пальцам пересчитывая дни:
Пока ты по земле ступаешь...

Но - вот стоишь у бездны на краю
И посохом (подобно кораблю)
Ты помечаешь следом этот край!
А после - ты вперед выносишь посох:

Как выдох, что переступает воздух
И начинает пустотой дышать...

И вот тогда - ты перестань мешать:

Ведь он тебя оставил на земле,
А речь о посохе, о ремесле!

А после речь о чуде, ведь следы,
Тобой оставленные позади,
Тебя опередят как непоседы -
И вот уже ты след, идущий следом

За взглядом, что намного впереди.









P. S. Пусть завтрашний сам думает о завтра, довольно сегодняшнему «не своего» завтра; я ничего не могу без своего «своего»: пусть только мое завтра думает обо мне - и более ничего.

а если так, то что есть красота?






Никто не будет целым человеком,
Пока не уцелеет в этой бойне:
Которую зову земной любовью -
И кровью отзывается любовь

(поскольку человеком проливается)...
Поскольку человеки продлеваются -
Распахиваются словно веки
Для семени другого человека!

Никто не будет целым человеком...

И вот я семя, что попало в глаз,
Поскольку я распахиваю взгляд,
Которым это семя прорастет -
И взгляды устремляются назад...

И взгляды устремляются вперед...

И человек не сам собой вращается
(подобно яблоку земного глобуса),
А кровью, что на глобус проливается,
И семенем, исторгнутым любовью -

И этот глобус на моем столе!

Подобно яблоку земного глаза,
Он виден целиком, причем везде.

















                Мон Мируа, л_е_т_о

Здесь два изгиба, берег и гора:
Здесь женщина легла в мою ладонь,
Излучиной бедра коснувшись неба -
Нелепо возвращаясь вновь и вновь

В мою любовь своим прибоем моря...

Моя любовь отдельно от нее
Жила себе и видела свое
Не в этом счастье и не в этом горе,
а в том, что эта женщина легла -

Протянута за то, что не смогла!

Или могла, но - вовсе не хотела:
Моей ладонью я коснулся тела,
Протянутого ввысь и в даль...
Я отступил на сердце как печаль -

А женщина ладонью впереди!

Стоишь лицом ко мне, но - сердце отступило:
Тобой любуясь на своей груди.
























Слова говорят за слова...
Дела говорят за дела...
И если бы ты могла со много говорить за взгляд
И - выйти из алфавита:

В котором ты будешь убита будущим ударением...

А после - прийти назад, по буквицам переступая:
Как словно бы ты нагая...
И словно бы не ногами...
И словно бы - не руками со мною произойти:

Слова говорят за слова, встретившись на пути

Уже с тем, что мы скажем за них!
И только ты как родник - становишься ударением
(всегда подле, но - на удалении):
Словно смысл наклоняешься к слову -

И слова говорят слова!

И дела говорят дело -
Как душа, что разбудит тело.




























                любуясь Вермеером, просто и еще проще

Гитаристка, глупое лицо:
Глупые, на выкате, глаза -
Приступом, которым бирюза
Хочет взять свои твердыни тела!

И - не то чтоб выйти за пределы
Приступом, который изнутри...
Гитаристка, глупое лицо,
Выглядеть не может подлецом

Просто потому, что она Дева -
Это Зодиак, а не Стихия!

Гитаристка, глупое лицо,
Хочет изнутри прийти мессией,
Но - природу ей не изменить
Вдоль и поперек самой себя!

Она тянет нить своей струны,
Принимая собственные роды...

Она может выйти на Восток -
Это части света, а не тела!
Но - и в наибольшем увлечении
Не родит гиганта и урода

В золотом сечении - только кесаря!
Голосок как сорванный листок...
И прекрасна солнечная Лета,
Что несет ее своим течением.



















Гора, известно, родила!
Гора, известно, не смогла
Возглыбить себя больше гор...
Но - на горе горит костер!

И пламя ветрено улыбить
Поможет этот лунный свет:
Которого на свете нет -
Как и во мне души единой

С любой соседнею вершиной...
Или - с долиной по соседству:
Гора, известно, только средство, чтобы кого-нибудь родить
Или кого-нибудь убить...

Гора и небо - тонкий иней:
Вот эта грань любой природы,
Когда гиганты и уроды рождаются себя поменьше...
С любою горною вершиной

Я окажусь умом помешан!

Еще - я окажусь в долине,
Поскольку гор на свете нет...
Я окажусь как лунный свет,
Которого на свете нет - как он, помешанным желтком

И светлым пролит молоком.















P. S. Как подорожник душу приложить к той родинке, что на губе способна сотворить землетрясение: способен ли ты родину спасти или способен лишь ее оплакать?

и в поцелуе нет тебе покоя









Ибо - каждый любовник бледнеет
Перед взором, ему солюбовным!
Но - не каждый шиповник уколет.
И не все поголовно одинаковы - в главном...

Вот и я, посетив золотые далекие страны:

Вот и я побледнел словно ветер!
Как же надо молиться Богу,
Чтобы он тебе не ответил?
Как же я поседел

Или - стал ослепительно светел...

Ибо - каждый любовник бледнеет,
Но - не каждый поклонник болеет:
Поначалу разлившись радугой,
А потом обернувшись жаждой

На четыре Стихии Света!

Вот и я побледнел словно ветер...
Вот и я помолился Богу
И решил, что он не ответил -
И опять, и опять согрешил,

Обернувшийся ветром вершин.















                любовь к отеческим губам

Итак, не губы, но гробы, что вмерзли в землю:
Из мрака и во мрак - на деле все не так!
Итак, любовь к губам, что выйдут вон:
Как Лазарь четырех сторон -

Вдруг ставший Лазарь четырех Стихий!

Мы все перед эпохой Возрождения,
Всего за один миг до пробуждения:
Из множества россий себе берем одну
И вместе с ней идем ко дну -

К навеянному золотому сну,
Который вместо истины святой!

Мы все перед эпохой Возрождения -

Разменянные на золотой,
Всего за один миг до пробуждения...

Итак, о Темные мои века!
Как будто взявши Бога за бока
Мы сами стали жировой прослойкой,
Желающей за всех болеть и мыслить...

О Темные мои века - которых никому не перечислить

Со счета и на счет, и в животы...
Но мы все так же разеваем рты -
Дыхание вмерзлым передать гробам!
Итак, любовь к отеческим губам.

















                мир как эстетический феномен

Разумеется даже разумом,
Что и чувства твои, и разум
Не имеют к тебе отношения...
А вот как ты относишься к ним,

Видно только прищуренным глазом!

Слышно только прищуренным ухом...
Ощушаемо очень - на коже надрезом...
Разумеется даже разумом,
Что и ты произносишься тихо

В этом мире, где все очень глухо!

В этом мире ты неизлечим,
Ибо - ты этим миром болен:
Но - бываешь порой извлечен
(как клинок извлекают из ножен),

И идешь надрезом по коже...

Когда женщина входит в воду
(ибо ты человек Воды),
Ты достоин ее природы
И обнимешь ее природу.

























-  Мы жили долго и счастливо, и умерли в один день, -
Сказать бы могла сирень
(солгать бы могла сирень):
Когда ее тень убегала -

Словно ладья от причала...

-  Мы жили долго и счастливо, и умерли в один день, -
Сказать бы могла ладья
(которая ей не судья):
Когда ее тень уносила

С собой аромат сирени...

Но вот я прошел вперед,
А потом заглянул и назад:
И вижу вокруг меня взгляд немыслимого Ван Гога -
В котором есть некая сила

Того, кто мне на усладу вывел сирень из тени...

И того, кто куст написал
(и кто не вязал этот узел,
И кто его не разрезал?)...
Вот и ты для меня как дорога!

Вот и я для тебя очень дорог:

Идем мы друг другом, чтоб замереть на пороге от страха,
Словно в ладони птаха.



















Когда бы любовь убивала:
То есть так себя проверяла -
Что полюбил и умер...
Что разлюбил и ожил...

И опять я бегу дрожью - как по воде водомерка!

И опять я чувствую кожей
Память твоей кожи...
И опять я вижу сквозь веки:
Как на себя ты похожа после моих идеалов -

Когда волшебства стало мало...

Когда бы любовь убивала:
Когда бы смерть забирала с собою не насовсем
(когда человек невесом,
И вдруг возжелает веса) -

Вот тогда и явятся бесы!

Вот тогда и начнется начало...
Вот тогда весь мир покачнется -
И сумеешь ли удержать,
Чтоб тебе осталось просторно?

Но когда умираешь повторно,

То на сердце кладешь печаль -
Чтобы в нем оставалась даль.



















Начинается речитатив...
Начинает накрапывать дождь...
Начинаем червей откапывать,
Чтобы рыбу достать из воды!

Начинается речитатив:
Рыба в нем оставляет следы,
Но - следы голубых кровей:
Вот один соловей - из полей!

А другой - как пух тополей:
В этом пухе мы как в одеянии
И поем о прелюбодеянии...
И дорос ли до верха огонь

В том костре, что мы лишь разведем,
Когда рыбу в дожде найдем -
В каждой капле того дождя
Не останется ничего,

Кроме нашей с тобой жажды...
А потом - утоления жажды!
Начинается речитатив...
Начинается только однажды...

А потом - продолжается дважды и трижды,
Ничего собой не прекратив.


















P. S. Но стало казаться - поют соловьи, и с ним Эвридика, она возвращается: ведь вся эта быль о прекрасной любви, в которую ад превращается!

я говорю, но губы вмерзли в землю






И от каждой такой водомерки
Бежит утоление жажды -
Как будто земля дрожит
Вдали от такой водомерки!

Бежит будто черт от ладана:
Ведь жажда принадлежит
Ее окружившей суше -
И эта суша лежит родинкою на губе!

Начинается речитатив...

Произносится мне и тебе:
Ибо - жаждою преподносится родинке на губе

От любой водомерки встречной...

Но как я люблю эту гладь,
Именуя ее вечность -
По которой мне побежать, исправляя землетрясение,
Которым земля дрожит...

А во мне эта гладь лежит до самого горизонта!
А во мне эта вечность дождит...
Нам с тобою не нужен зонт:
Ибо - мы проходим меж капель.

Исполняя свою человечность.



















Как же надо молиться Богу,
Чтобы он тебе не ответил?
Или мне ухватиться за ветер
Возжелав его остановить?

Или мне - перестать любить?

Или мне - вообще перестать?
Как же надо молиться Богу,
Чтоб при встрече его не узнать -
Наблюдая только дорогу...

Наблюдая только ступню:

Я ее в траву погружаю -
Словно бы погружаю в стерню!
И не вижу ее синеву, прорастающую на корню,
Выкорчевывающую меня...

Ибо - я никогда не узнаю, как же надо молиться Богу.

Как же надо остановиться!
Вообще перестав рождаться и всего один раз родиться.


























Вот так и я - в одном глазу слежу за женской грудью,
Не замечая: предо мной Паллада!
Вот так и я - в одной слезе от поцелуя:
Как будто предо мною море слез...

Как будто я собрался выпить море...

Вот так и я - в моем глазу преграда:
Не перейти как с кочки и на кочку -
Переступая горы или горе
(к принцессе Грезе среди малых гроз)...

Поскольку я слежу за женской грудью!

Вот я встаю: как с пятки на носок!
В одном глазу налившийся сосок
Налившейся грозы - как гроздью винограда
И - ни одной налившейся слезы

Не замечая: предо мной Паллада!

В одном глазу сокрыто мое зрение,
Но - с пятки на носок или с коленей
Встать на ноги: не переждав грозы,
Не утолив слезы, но - все и сразу!

Теперь любуюсь миром третьим глазом.























Душа, что не успела стать душой,
Зачем тебе из малого в большое?
Из старого и сразу - в новизну...
Из мироздания и сразу - на войну...

Душа, что захотела стать сознанием
И - сразу осознала свою малость:
И что тогда моей душе осталось?
Не раствориться - или раствориться

Душе, что не успела стать душой?
Вот так и я, которому родиться
Случилось всего тысячу назад
В огромный мир, куда не бросишь взгляд,

Но - самого себя, причем всего и сразу:
Огромного не помещает разум!
А малое придется сберегать
И не транжирить тысячу свою:

Вот так и я, который не люблю, оказываюсь посреди любви!

В потоке крови кровяное тельце
Решает: сберегать ли свое сердце?

























              и я счастлив как Улисс, совершивший хорошее странствие

В потоке крови кровяное тельце
Решает, сберегать ли свое сердце?
И не мешает сберегать пространство...
И даже утешает окаянство.

Я странствую по жилам кровяным

И ощущаю себе донельзя больным:
Чревовещаю донизу открыто -
Вот как старухе данное корыто
От Рыбки Золотой!

И ничего в себе не восхищаю:

В потоке крови кровяное тельце,
В которое я душу помещаю.

Потом решаю поделиться кровью:
Но то, что я зову своей любовью,
Порой страшней греха кровосмешения -
Поскольку происходит отторжение!

И не сумеешь в сердце возвратиться

И - снова в «свою тысячу» родиться.
В потоке крови кровяное тельце
Решает, как без сердца обходиться
Или собою сердце восхищает.









p. s. «моя тысяча» или - одна десятая монгольской «тьмы»: это есть моя малая родинка на губе посреди наших Темных веков.

без имени











Извлечение человека из алфавита
Или - выход его из пространства...
И я счастлив, как Улисс, совершивший хорошее странствие,
И стою посреди окаянства -

Разбивая о грудь океанские волны!

Я стою посреди окоема,
Разбивая о грудь окоемные волны:
Окоем как веселье цыганское
И кочует от дома к дому...

Извлечение человека из алфавита
Не сродни подчинению смерти или - от нее избавлению,

А лишь временному его излечению...

Я влюбился - как любят дети:
Не умея разбиться о грудь
И не зная, чего же добиться -
И всего лишь плывя по течению!

А потом - из течения выйдя:

Перестал быть всегда «потом»
И из шепота стал изречением.























В потоке крови кровяное тельце
Не знает, как оставить свое сердце
На произвол потока крови?
В потоке крови кровяное тельце

Едва-едва нахмуривает брови -

И где-то пресечется кровоток!
И голову второго полушария
Оставит без царя... И только травы
Тихонько прорастают в потолок -

Едва-едва нахмуривая брови:

Мир может улыбаться даже кровью
И все равно улыбкою остаться!

Вот так и я в тебе проистекал:
Искал я сердце и нашел у скал -
Где каждый раз ему дано разбиться
Или - влюбиться в родину свою.

Себя я уподобил соловью,

Которому прилично в сердце жить:
Открыв его прилюдно, петь публично.






















                и тогда я создал искусство

Разумеется даже разумом,
Что и чувства твои, и разум
Не способны сдвигать миры:
Ибо - чувства и разум подробны!

И тогда я создал искусство...

Ибо - небо лучше всего наблюдать из ада,
Полагая, что небу виднее...
И тогда я создал искусство,
Насаждая Сады Камней -

Полагая в ладонь вместо хлеба...

Я тебе протянул чувство,
Ты в него положила камень,
Но - сама мне стала как пламень,
Чтобы камень стал добела:

Не способный сдвигать миры, я его во главу угла...

И себя распахнул будто веки,
Чтобы видеть Сад Человеков.


























Мне думается, и это не значит, что я существую:
Мне думается, что меня везут на коне...
Мне думается, что меня плывут по реке...
Мне думается, мое сердце в моей руке -

И я им много дальше себя освещаю!
Мне думается, что небо лучше всего наблюдать из ада:
Ибо - думается, что я знаю!
Мне думается, что вот-вот я достигну рая,

Лишь только из ада выйду...
Лишь только из ада выеду...
Лишь только из ада выплыву -
Поскольку стою дороже выеденного яйца:

Во всяком случае, именно так мне думается!

А, меж тем, все дело в моем лице...
М, меж тем, все дело в лица моего выражении
И движении лица по орбите моей головы -
И как именно это лицо улыбается (всуе или не всуе)?

Мне думается, и это не значит, что я существую.




















P. S. Сбережение поэзии если бы приравнять к сбережению народа, и - не ждать у моря погоды: ибо - будет еще один шторм! Лишь потом, через многие годы (и практически - никогда), мой корабль объявят ковчегом.

и пойду я по дну человечьего сердца








Либо мир целиком, либо мы по частям:
Как песчинки из горсти иссякают тела!
Ты могла бы спасти меня, если б могла...
Ты могла бы нести меня, если б меня понесла

И родила обратно...

А вот я бы не мог твои речи нести!
А вот я бы не мог твои косы плести
Из развилок дорог и из адовой пасти,
И из глотки, в которой кадык хрящеват -

Если бы не твой взгляд!

Ведь по этому взгляду мы оба идем:
Ведь по этому взгляду друг друга найдем
И у- держим у глотки...
Ведь по этому взгляду мы оба плывем как в хароновой лодке -

Выбирая из горсти себе направление!

Либо мир целиком, либо мы по частям:
Как два встречных течения.



















                извлечение человека из алфавита

Я перевалил и пошел,
Тихонечко напевая
И - шагая так хорошо,
Как прежде себя ломая!

И - по частям собирая, спаивая по изломам
Вулканической лавой своего окоема
(титаническим чувством, титаническим делом
И - физической немощью)...

Но - я перевалил и пошел:
Словно плоты сплавляя, причем безо всякой помощи -
И перестал быть вещью едва-ли одушевляемой
И - по частям ломаемой собственной мускулатурой!

А то ведь наша культура
Перестала с нами считаться
И стала писаться не нами, а словно сама собой:
И меня разлучила с тобой!

И тебя со мной разлучила,
Ибо - стали неразличимы!

Но я вышел из алфавита и тебя за собой увел,
Ибо - себя перешел:
И себе поставил на вид,
Что нам тесен любой алфавит.
























Некие блики (что сами собой ложатся на облики)
И некие облики (что сами собой ложатся на блики)
Получаются равновелики друг другу
И напоминают мне радугу между мною и Джоном Донном -

Тогда как меж нами бездонно!
Тогда как меж нами бездушно...
И даже совсем безвоздушно
И где-то даже космически...

И я начинаю эпически!
А потом продолжаю - массово...
А потом открываю комический
Жировой от финансовой кассы

(что протянет пожар мировой все тем же подобием радуги):

И та радость меж островами
Будет питаться нами - словно бы печь дровами!

В этих обликах будет копоть, в этих обликах будет шепот -
Как лохмотья на наготе: прикрывая свой интерес!
Но плывут в пустоте перезвоны, колокольные джоны донны,
Бесподобные джоны донны...

И вот их не запачкает бес.