ЛоГГ. 17 мгновений лета. 16. Утро на Преображение

- А мой отец говорил мне, что августовские звёзды – самые прекрасные в году, причём без разницы, на какой планете! И Генриетта подтвердит, учти, Катерозе! – Эсмеральда снова нацепила на себя одну из своих обычных дурашливых улыбок, лихо порхая по всему пространству кухни. – Ну чего ты опять надулась, будто ищешь, с кем подраться? Только не говори, что снова чувствуешь что-то плохое, иначе я рехнусь!

   Катерозе привалилась спиной к пустому пространству стены, тяжело дыша.

- Мы все тут рехнёмся, дорогая, рано или поздно, как раз потому, что не видим августовских звёзд! – сурово процедила она сквозь зубы, пытаясь унять взбесившееся в груди сердце. – На них нужно смотреть с земли, на дне атмосферы, а не через обзорные экраны этой проклятой крепости. И зимний сад тут никак не в помощь – он для олигофренов. Да, я снова ощущаю плохое – как ты думаешь, меня может это радовать, или как?! Этот коридор в космосе – мёртвое место, и мы тут все либо рехнёмся, либо погибнем.

- Тогда постарайся хоть немного остыть, - Эсмеральда на миг остановилась, чтоб участливо заглянуть в глаза подруги. – Ты зря не дёргаешься, значит, силы будут не лишними. Я сама закончу эту уборку через десять минут, и мы съедим мой пирожок – тебе понравится, уверяю. Если мы погибнем – то глупо отказываться от радости, а если выживем и встретим Нашу Надежду – то должны быть в форме.

- И когда ты успеваешь их наделать? – устало улыбнулась та. – С такой нервотрёпкой на них мы и растолстеть не сможем. Я всё меньше верю в то, что у нас что-то получится – если уж Наша Надежда захворал в этом коридоре и улетел восвояси, то мы вообще тут сгниём после смерти Яна.

- Тебя опять разочаровал твой шпалой ударенный папаша? – хорошо, что Эсмеральда, подло хихикнув, умчалась дальше носиться с подносами между агрегатов, и можно не стараться попасть ей в глаз беретом…- Хорош дрейфить, мы гниём на базе, по которой ходил Он своими августейшими ногами, и ты ещё смеешь жаловаться? Я скажу Генриетте, чтоб размяла тебе спину и плечи – сразу глазки засверкают и будешь танцевать соло, чтоб сбылось, о чём просим.

   Катерозе напряглась ещё сильнее – Генриетта, вот за кого ещё приходится опасаться! Это она третьего дня устроила небольшой импровиз на тему соответствия условий проживания на Изерлоне и на родине: «Если Рейх так угнетает своих подданных, что у них солдатня живёт в этаких апартаментах, то я хочу, чтоб он и меня поугнетал всласть!». Оно понятно, из серой провинциальной промзоны, мрачной рутины без единого цветка, где только асфальт, кучи шлака и свалка мусора – да сюда, в комфорт и эстетику. Вот только кое-кто, помнится, слушал её внимательно, а глазками смотрел очень и очень скользкими, этот тихий смуглый молчун… Не иначе, как засланец из службы «Верных родине» или просто идейный патриот из патриотов, как водится. Если что – тут даже Поплан не поможет, подавится своим кулаком и промолчит. Кабы… Кабы чего… Ах, сколько же ещё народа погибнет ни за что, и всё из-за этих товарищей Искариотовых!

   Откуда у Эсмеральды столько сил улыбаться, а? Не глупее меня, всё уже поняла и догадалась, не оттого ли держит меня тут на кухне, чтоб напичкать имперской колбасой, что научилась таскать незаметно из старых запасников, о которых вроде не знают наверху? О, колбаса из Рейха, божественно вкусная, с имбирём, паприкой и перцем, и такая разная! В Союзе уже давно нечто из протеинов, картона и пищевой краски с нитритами часто было не достать даже по талонам, а если и случалось – то часто с плесенью. А уж о том, что доходило до передовой – и говорить нечего. А это – страшно сказать – имперцы делали из настоящего свежего мяса! А их кофе! Они только фыркают у себя на базах – растворимый, чепуха… Попробовали бы они наш, родной, «Арсенал патриота» – небось, плевались бы не меньше двух часов. И после этого ещё находятся наивные романтики, приписывающие победы Рейха гению их командира? Да с такой кормёжкой не побеждать постоянно просто грех, голова-то работает в четыре раза быстрее и эффективнее. Так и есть, внутри якобы пирожка – вожделённая колбаса… Какое счастье, всё-таки, хоть на чуток.

- Эсмеральда, ты меня балуешь…

- Бедняжка, я из тебя вынуждена ваять гейшу, не за что меня хвалить, - с горьким вздохом ответила подруга, плюхаясь рядом на стул и обнимая за плечи горестным жестом. – Толку, что мы все прослушали курс, ты одна способна быть кем хочешь и остаться человеком. С этим рождаются, я полагаю, не иначе.

- Ты опять мне скажешь, что нужно идти охмурять этого наследника адмирала Яна? – радостно жуя, бесцветным тоном проговорила Катерозе. – Он, конечно, сам по себе что-то значит, но… - она скучно пожала плечом. – В общем, вряд ли вырастет в мужчину однажды.

- Да плевать, его же назначат командующим, а это хоть что-то, - она уже перестала улыбаться, и было заметно, что совсем не рада тому, что говорит. – Карин, ты единственная можешь эффективно кружить Юлиану голову и при этом не спать с ним, видно же, что он на тебя запал! Кроме того, он из тех, кто влюбляется ещё, слава Богу. Рано или поздно он пойдёт на поводу у наших милитаристов и достанет Императора так, что тот двинется его громить – а других шансов у нас в этом аду просто нет. Я знаю, что противно, но это же не худший вариант вовсе.

- Не убивайся так, мне пока ещё не противно, мне просто с ним скучно, – жуя, успокаивала её Катерозе. – Эти бредни про демократию очень быстро надоедают, а похоже, что это всё, о чём бедняжка может говорить – это ж надо так пораниться об адмирала Яна, да… Боюсь, он и способен только влюбляться, а не любить.  Но меня беспокоит как раз сейчас ещё и Генриетта – догадываешься, почему?

   Эсмеральда судорожно кивнула, отчего белесая чёлка слетела ей на лоб, и молча отвела взгляд. Кусок застрял у Катерозе в горле, и пришлось с трудом проглотить его. Она похолодела, обмерла, затем тихо прошелестела вкрадчивым голосом:

- Ты даже знаешь уже? Это оттого ты держишь меня здесь, на кухне, чтоб я в палату сейчас не бежала, да?

   Подруга молча взглянула на часы, затем, вздохнув с заметным облегчением, процедила:

- Бежать не стоит. Всё равно не успеешь, а её уже не спасти. Поверь, мне очень жаль, как ни пошло это сейчас говорить.

- Ты это что такое говоришь? – почти прошептала Катерозе, медленно вставая. – Это что же, пока я тут ем вкусняшки, её уже уводят? Мою Генриетту забирают насовсем из-за доноса этого прыщавого урода, а я тут сижу с тобой и лопаю?! Да как ты могла…

   Дальнейшее она не сочла нужным говорить и быстро двинулась прочь, но Эсмеральда явно этого ждала и ещё быстрее прыгнула следом. Стряхнуть её сразу не получилось, и обе с грохотом повалились на пол, вот только Эсмеральда была потяжелее на несколько килограмм и явно старалась очень сделать то, что сделала. Катерозе ощутила себя мерзко беспомощной и жёстко прижатой к полу – ноги были вовсе не в помощь за спиной у рассевшейся у неё на груди туши, а руки та держала очень жёстко.

- Карин, успокойся, умоляю, - тихим голосом просила Эсмеральда, всхлипывая, как убитый горем ребёнок. – Ты обязана выжить, а бросившись её спасать сейчас, попусту погибнешь сама. Ты наш единственный шанс, не губи себя ради нас всех.

- Думаешь, я смогу с этим просто так жить дальше? – свирепо прохрипела Катерозе, не оставляя попыток освободиться. – Да даже если всё получится, как я Ему в глаза смотреть буду после этого, а?

- Карин, Генриетта вряд ли хочет, чтоб ты погибла, если есть шанс дожить! – с горьким рыданием простонала Эсмеральда, блокируя эти попытки. – Нельзя позволить им погубить всё дело, даже если нас всех поуводят, ты должна выжить и встретить Его! Иначе это никогда не кончится, пойми!

- Но так же нельзя, Эсмеральда! С этим мириться нельзя, нельзя такое допускать! Он свою сестру спас, а я что – отдала свою подругу на… на… насовсем, да? Известно, на что!

- Ему не очень-то свезло – сама подумай, что хуже: тело без души или душа без тела? – убийственно холодным тоном произнесла подруга, глотая слёзы.

- Ты о чём? – Катерозе даже перестала брыкаться от удивления.

- А всё о том же – Генриетту не сломать, даже мёртвая, она остаётся с нами, а Он что получил – бездушную куклу? Думаешь, Ему легче было от этого, чем тебе сейчас? Сама же удивлялась, какого чёрта сестра кинула брата и укатила невесть куда цветочки поливать, вспомни, - и с глаз Эсмеральды хлынуло уже солидным потоком – от напряжения, надо полагать, всё же держать Стальную Карин – задача не из лёгких, заметим.
 
- Пусти, я не сбегу, - ледяным убитым тоном проговорила та, не шевелясь. – Ты меня передавишь так.
 
- Карин, мы им ничего не забудем и не спустим, - сквозь слёзы в серых глазах Эсмеральды блеснул полярный лёд необитаемых планет. – Не в уродах дело, а в системе, что их плодит – не твои слова разве? Держись же, у нас нет права погибнуть – нам ещё Ему служить, вспомни!

- Я сказала, пусти – я остаюсь, ради Него, не веришь, что ли? – тем же тоном произнесла Катерозе. – Только чур, этот урод, погубивший Генриетту – мой, ладно?

- Ладно, верю, - в тон выдохнула подруга, выполняя просьбу. – Ты успела сказать вперёд, жаль – я сама хотела этим заняться.

- Нет уж, ты и так неплохо впахалась, теперь мой черёд хоть что-то сделать, - внешне совсем холодно сказала Катерозе, усаживаясь на полу рядом и обнимая подругу за плечи. – Благодарю за службу, кстати.
 
   Та вместо ответа разразилась столь горькими и обильными рыданиями, что капралу Катерозе фон Кройцер стоило немалых трудов и времени потратить на то, чтоб успокоить ее, хоть на некоторое время. Дело также осложнялось ещё тем, что та сама была готова с удовольствием последовать её примеру, и что именно всё же удерживало от этого шага – было так и не ясно, возможно, статус командира, и только. Не помогали ни баюкания, ни рычание, ни тихие просьбы, ни проклятья Изерлону и его нынешнему республиканскому командованию – недавний страх потерять ещё и надежду вместе с начальницей был слишком силён, и это вызвало слишком сильную истерику у подчинённой. Катерозе подняла голову и внимательно огляделась, задействовав дальнее осязание – вроде на всё пространство помещения не ощущалось никого вообще и постороннего внимания в частности, и, возможно, стоило бы дать подруге прореветься, но это могло занять слишком много времени и в итоге остаться замеченным кем-то не в меру любопытным…

- Эсмеральда, прекрати реветь, именем Императора! – тихо прошипела она в ухо подопечной. – Пошли в зимний сад, что ли, помолчим немного.

- Там может быть Юлиан, может, не надо? – тяжело дыша, проговорила та, поскольку у неё получилось выполнить приказ.

- Это тогда будет моя забота, - холодно усмехнулась Катерозе. – Встаём.

   Августовские звёзды, огромные, мохнатые, подсвеченные противосиянием солнца Феззана – вот вы тут все такие, роскошные и пропитанные хвойным запахом из леса – почему же Генриетта не смогла вас увидеть, а? Или вы не знаете, хладнокровные сияющие красотки, что её выбросили без скафандра в открытый космос совсем рядом с поверхностью Изерлона, так что даже кровь её наверняка попала на эту распроклятую крепость? Бедная строптивая Генриетта, ты ещё даже не отомщена – доносчик, заживо сгоревший на силовом кабеле в доке, не в счёт. Не грусти, мы ещё всё успеем – Наша Надежда жив, скоро он совсем поправится. И уж мы тебя не разочаруем, наш Император! Ты только не умирай больше, сюзерен, это ведь всё, что нам надо – мы даже не будем тебе рассказывать все ужасы, что довелось пережить, хватит с тебя и твоей горькой доли. Ишь, как крепко и тихо спит – выздоравливает, значит…

    Катерозе поняла, что снова закрывать глаза бесполезно – сон сбежал далеко и надолго, а разогревшаяся под ярким горным солнцем кожа, вознамерившись покрыться к утру загаром, только добавляла бодрости, весело жужжа теплом под мундиром. Вот ведь занятно, сейчас только три часа ночи, но сколько по изерлонскому времени? Ага, полдень – ну, тогда всё логично, проклятая настройка в организме не хочет сбиваться. Переживём как-нибудь, и не такое видали. Девушка поднялась и села на постели, дожидаясь, когда взволнованное воспоминанием сердце успокоится и перестанет гулко грохотать в груди. Сосредоточилась. Да, что-то произошло, очень мощное, и прямо сейчас. Вроде бы бояться пока нечего, но осторожность не помешает. Вроде негатива или следов инфернальных гостей вообще не ощущается. С другой стороны, неизвестно же, к какого рода гостям привык сам Император – а ну как нынче, на Преображение, его вздумали навестить его погибшие друзья или остальные воины? Их присутствия вполне достаточно, чтоб настолько всколыхнуть пространство, что это заметит кто угодно, кроме него, пока не проснулся. Так, собака, которую подобрали вечером, она же вроде спит с его стороны, на полу. Катерозе беззвучно поднялась на ноги. Верно, ретривер лежит вполне спокойно, прикрыв глаза, и вроде бы дышит, как сонный щенок – значит, ничего страшного произойти не могло, животное почувствовало бы это вперёд человека. Может, что другое, среди моих, и даже не на Феззане? Девушка сделала несколько шагов к окну – оно было наполовину раскрыто из-за тёплой ночи, молодой император ненавидел духоту и полностью закрытые пространства – нетрудно догадаться, отчего, если учесть, сколько лет ему пришлось мотаться по космическим глубинам. Выглядывать из него Катерозе не стала, чтоб не беспокоить попусту охранников, вполне хватало и того, что кусочек неба с гирляндами созвездий был прекрасно виден, хоть и подпёрт тёмной громадой скалистого хребта. Опытным глазом пилота  истребителя она автоматически определила, что именно видно отсюда – курс на Урваши прокладывается здесь уже на выходе из стратосферы, а дальше – проклятое направление на Хайнессен, как известно… Должно быть, и правда беспокоят свои… Но вроде без паники или страха пока, наверное, просто соскучились или волнуются.
   Катерозе привычным движением тряхнула головой, не отводя взгляда от сияющих в ночи полчищ чужих солнц, и застыла, чуть опустив подбородок и скрестив руки на груди. Братья по оружию, отозваться и доложить обстановку! – молчаливый крик вовсе не был похож на рык командира на опасном рубеже, скорее, это была вежливая нить световолокна не то под поверхностью планеты, не то неощутимый обычными органами чувств импульс межзвёздных систем связи, но не тех, что охраняются страшнее чего угодно при любом политическом режиме и на который только идёт передача с разрешённых каналов. То, практически нематериальное, скорее уже символьное – но которое безошибочно даёт знать жене любого флотского офицера, как он себя чувствует за сотни световых лет от неё, и точно сообщает, с какой секунды она стала вдовой, если случилось непоправимое. Нить связи, состоящая из неизвестных науке толком квантов непонятно чего конкретно, мгновенно ушла в пространство и натянулась, ожидая, когда к ней прикоснутся души тех, кого вздумается позвать восемнадцатилетней начальнице никому ещё в Галактике не ведомого ещё отряда воинов, которым было суждено стать хранителями этого громадного звёздного острова среди Вселенной… Вне зависимости от того, насколько жив был каждый из них в привычном понимании этого.
- Эсмеральда! – прогремело по связи лихим начальственным тоном, - есть ли неучтённые неприятные обстоятельства? Или иные поводы для беспокойства на текущий момент?
– Нет, всё по плану, моя госпожа, - тихо прошелестело в ответ нежным контральто. – Не волнуйтесь.
- Йозеф, у тебя всё в порядке, младшенький? – если улыбка бывает овеществлённой и может приходить импульсным пакетом, то это была хоть и снисходительная, но едва ли не самая добрая улыбка, на которую была способна Катерозе. О том, что она была способна также на очень недобрые, слава по космосу разнесётся уже гораздо позже.
– Более чем, не стоит волноваться, сестра, - сразу же прогремело натянутым силовым кабелем под пару киловольт, - делай там, что должна, не торопись.
   Иоланда. Иоланда! Иоланда, где тебя носит, отвечай! Правого виска коснулся свежий холодок, хотя никакое движение воздуха его не создавало.
– Что за шум не по делу, Катерозе, у меня всё в норме, ты тоже не в беде, зачем лишние движения? – она вообще всегда немногословна, но уж если говорит, то говорит, как есть. – Или соскучилась уже?
- Та-ак, ладно, спасибо, други, это проверка связи была, если угодно, после побеспокою всех всерьёз, если что. Генриетта, ах, тебя нельзя не назвать, конечно. Генриетта, он жив и выздоравливает, обрадуйся.
– Отлично, Катерозе, но я сейчас тут немного занята одним важным делом, извини, приснюсь тебе через недельку. Не грусти-и! – этаким свистом обычно отвечают, когда перегрузка в четыре жи, где и что она делает, лучше вообще не думать иной раз…
   Ох, ладно… Успокоили. Как всегда после такой рекогносцировки, захотелось пить, и девушка бесшумно вернулась к прикроватному столику, чтоб выпить немного апельсинового напитка.

- Сестра, мне тоже налей полстакана, пожалуйста, - будничным добродушным тоном проговорил Император, не шевелясь и не открывая глаз. – День был жарковат нынче.
- Может, охлаждённого тогда достать? – поинтересовалась в ответ Катерозе нарочито по-домашнему.
- Нет, не нужно, - кротко ответил молодой человек, и по его голосу на этот раз стало понятно, что он всё же крепко спит, несмотря на то, что реагирует на происходящее. – Помоги мне.
   Его пришлось приподнимать за плечи и осторожно подносить к губам стакан – но он с таким восторгом принимал эту заботу, что даже мысли не могло возникнуть, что можно поступить иначе. Бедолага, с горечью снова подумала Катерозе, как же могла тебя родная-то сестра вот так взять и бросить, как надоевшую вещь… И ещё считает, что он ей должен, ага. Что мог быть должен восьмилетний мальчишка взрослой шестнадцатилетней дамочке, на которую положил глаз действующий венценосец? Сдурели они все, слишком хорошо живут от основания Рейха, у нас вот брачный возраст с четырнадцати лет – официальный, если что, хе-хе, так что нечего тешиться сказками, что девушке оно было не нужно и никто её не защитил от ужасной участи. Чепуха, всех всё устраивало прекрасно, кроме тебя, несчастный ты ребёнок, вот оттого и пытались от тебя везде и всюду избавиться. До чего всё это знакомо, право – неудобен всем только своим существованием… А сейчас лежишь тут один, потому что боишься, что узнают, что правитель Галактики потерял зрение, такой повод посудачить для всех и каждого. И, в общем-то, правильно боишься – твоя Аннерозе точно бы от сардонической улыбки не удержалась, и ты сам это знаешь, хоть и не хочешь признавать, верно, Император? Ну, всё, всё, не надо волноваться, ты в безопасности, парень. Хорошо, хорошо, можешь и покрепче прижаться, сейчас погладим тебя по волосам, и всё будет отлично. Увидишь, будет. Обязательно увидишь, и скоро, даже не сомневайся. Всё, не дрожишь больше? Ну, тогда давай тебя уложим на подушку тихонько, вот так, не надо ничего бояться уже, всё нехорошее позади, ты у нас крепкий и сильный, как и раньше, таким и останешься, поверь. Ну, чего опять ресницы дрожат, что-то забыли разве?
- Сестра, этот ночник, - сонный голос императора сейчас напоминал своей интонацией уставшего ребёнка. – Переключи его с зёленого на жёлтый или синий, а то он меня угнетает отчего-то…
- Хорошо, Райнхард, - нежно проворковала Катерозе, оставив его ладонь в своей, - сейчас сделаем лимонный, да и всё, ладно? – автоматически подкрутив регулятор, она замерла, поражённая, будто громом.
   Цвета? Он во сне уже различает цвета?! Несколько часов назад об этом даже речи быть не могло!
- Так нормально? – ей стоило огромного труда произнести эти слова прежним тоном, чтоб не выдать бешеного волнения.
- Да, да, спасибо, - почти прошептал молодой человек, крепко сжав её пальцы своими. – Обними меня, пожалуйста, - и он настойчиво протянул в её сторону другую руку, словно пытаясь коснуться её, при этом явно пытаясь бороться со сном, который не позволял ему шевелиться и говорить.
   Катерозе уселась на постели поудобнее и осторожно приподняла молодого венценосца за плечи обеими руками, чтоб он мог уютно прятать голову у неё на груди.
- Что с тобой, Райнхард, плохих снов боишься разве? – совсем тихо проговорила она с такой нежностью, которую даже не предполагала у себя внутри. – Ерунда, нынче всё хорошо, успокойся, - она взялась аккуратно гладить его по волосам и поняла, что сделала это вовремя, по его сдавленному вздоху.
- Ты не уйдёшь? – глухим голосом спросил он. – Правда не уйдёшь?
   Катерозе ужаснулась – вот оно что, ему слишком нужна сестра, чтоб он позволил себе после просто так с ней расстаться. Какой кошмар, право, у неё нет права соглашаться на столь привлекательную участь, иначе под угрозой будет вообще всё… И этот несчастный парень тоже может погибнуть слишком рано, если она останется с ним и не сделает то, что необходимо. Проклятая республика, всё из-за тебя, система уродов!!!
- Ах, так вот в чём дело! – Катерозе была очень рада, что смех у неё сейчас получается весёлым и жизнерадостным. – Нет уж, Райнхард, я не собираюсь тебя бросать и насовсем никогда от тебя не уйду, запомни это, - она лихо припечатала его поцелуем в переносицу и покрепче погладила его золотую гриву. – Мы ведь оба уже большие и иногда уходим по делам, но это ничего не значит, поверь. А я тебя люблю, и не позволю никому обижать, пойми.
   Он слабо улыбнулся, не открывая глаз, но было заметно, что слушал очень внимательно. Затем снова тяжело вздохнул.
- Ты явно у меня младшая, - с горечью сказал молодой император. – Я сам так же говорил и думал, когда оставил жену беременной и поехал громить этих нудных республиканцев. А когда вернулся – смог только умереть, представь, каково ей было и каким болтуном я в итоге оказался.
   Катерозе вздохнула глубоко, так, чтоб было заметно, что с удовольствием…
- Это прошлое вовсе не обязано повторяться. И потом, я же буду, если что, всегда с тобой, постоянно, не сомневайся даже, - она говорила весело и беззаботно, крепко обняв его за плечи одной рукой, а другой бесшумно доставая из несессера нужный предмет. – Помнишь, ты говорил, что почувствовал меня, когда позвал? – он молча кивнул, сильно сжав губы. – Если что, это будет намного проще, вот, - она аккуратно надела на его запястье широкий винтажный браслет – цирконий, серебро, сапфиры и изумруды сочетались в композиции классического стиля вполне солидно, тем более, что по внешнему виду это была изящная белая лилия, если просмотреть её всю… - А после я обязательно приду сама, даже не сомневайся. Вообще не понимаю, зачем тревожиться, когда я с тобой, - весело проворчала она, снова поцеловав его и продолжая старательно ласкать его волосы.
   Взволновавшись, девушка не подумала, что венценосец обычно всегда осматривает новые предметы кончиками пальцев, и совсем упустила из виду тот момент, что он просто повернул руку с браслетом перед собой… Да и момент, когда он чуть приоткрыл правое веко, тоже пропустила. Он простонал в ответ что-то невнятное и утвердительное, будто совсем успокоившись, и крепко обнял её обеими руками. Потом, видимо, устал бороться со сном и обмяк у неё на руках, откинувшись спиной на них, и в итоге позволив уложить себя на подушку. Катерозе заботливо поправила золотые волосы, что норовили изрядно запутаться, затем осторожно укутала сюзерена одеялом. О том, что лимонный свет ночника при этом прекрасно освещает её пышную рыжую гриву и бледное лицо, а глаза императора остаются в тени, она также не задумалась. Задумалась она после и о другом, оставшись ещё на целых полчаса рядом со спящим счастливым сном успокоенного ребёнка своим новоявленным братом – и поняла, что ей уже этой ночью заснуть не грозит. Утро может стать слишком опасным – если Император проснётся зрячим, весь план, начиная со свадьбы, рухнет полностью. Райнхард фон Лоэнграмм всегда отличался крутым нравом, и не позволит себя дурить и дальше просто так, да ещё наверняка окажется из тех мужчин, что ненавидят свидетелей собственной слабости – и вот тогда случится катастрофа, хоть и не сразу. Что ж, сюзерен, прости, что приходится делать, что делаем, но ты же стратег, сам потом поймёшь, что это было надо. А потом у нас уже будет, что тебе предложить – и тогда ты останешься доволен. Держись, Наша Надежда, так и хочется тебя на прощание поцеловать, но ведь учуешь же всё… Спи, Райнхард, лучше тебя нет никого в Галактике, жаль, что те, кто должен это понимать, не хотели в своё время это ценить. Спи, прорвёмся…

   Выскочив с грацией дикой кошки в коридор и ступая столь же тихо, Катерозе едва не налетела на Кисслинга, что молодцевато отдал честь, хотя по протоколу вроде бы этого вовсе не полагалось…
- Отведите меня к Оберштайну и срочно забудьте, как я выгляжу и кто я – завтра Его Величество всё здесь перевернёт, стремясь это выяснить, понимаете? – протарахтела она свистящим шёпотом.
   Бравый офицер уставился на неё каким-то слишком долгим взглядом, затем тихо улыбнулся и протянул ей руку для пожатия, как мужчине:
- Понимаю. Я скажу, что камеры слежения ничего не записали под действием неизвестного поля, фройляйн.
   Она немало удивилась, но ответила крепким пожатием, не слабее мужского, заставив удивляться уже собеседника, и с удовлетворением кивнула головой.
- Он видит? – тихо осведомился Кисслинг с такой горечью, что стало неуютно. – Или так же?
   Катерозе даже чуть покачнулась, вздохнув.
- Или – уже, или – вот-вот, - она произнесла это, глядя в глаза офицеру, что от этих слов даже стал чуть выше. – Во всяком случае, цвета различает уже слишком хорошо. Так что всё не зря.
   Тот молча кивнул и тихонько щёлкнул пальцами, подзывая кого-то из своих людей. 
 
   Вторая половина ночи, вторая половина ночи на планете, где бы то ни было – это всегда мелкая проблема. В космосе привыкаешь больше шести часов обычно не спать – зачем, если в капсуле отлично высыпаешься. Итог – около двух-трёх часов безделья перед рассветом или просто перед началом дня обеспечено, а тут тебе не капсула – высыпаешься хуже, и приходится валяться неподвижно, пытаясь продлить хотя бы дрёму, потому что всё равно работоспособность дрянь это время. Есть, правда, недурной выход – ложиться за полночь, проторчав где-нибудь в компании эти часы, да ещё приняв на грудь немного. Но не здесь и не сейчас в этот раз. Скука – то куда ни шло, можно было бы устроить променад вечерком по курорту километров этак на десяток, но этот хитрец с длинной чёрной косой и раскосыми глазами так увлекательно рассказывал про житьё в Союзе. В результате, наслушавшись кошмаров, за полночь всё же засидеться за чаем не получилось, уснул как приличный буржуа в начале ночи, а что сейчас делать, а? Обдумывать услышанное вовсе не хочется – оно просто без комментариев, особенно про их партсобрания и воспитание патриотизма. Ад кромешный. Все интрижки разномастных и разнокалиберных подлецов эпохи Гольденбаумов – просто не стоящая внимания чушь по сравнению с этой системой насилия над личностью, да ещё под лживыми лозунгами заботы о человеке. Теперь понятна эта непробиваемая слепая ярость республиканцев – не в следовании идеологии дело, а в зависти к нам. Оттого, что у нас в Рейхе этого института ненависти ко всему человеческому нет, они и хотят нас уничтожить – чтоб не раздражали своими искренними улыбками. Именно эту античеловеческую систему Катерозе и хочет сломать, получается. Вот что на самом деле означает это её «себе не принадлежу». Но, милая моя воительница, ведь тебе же нужны тогда помощники, зачем же без оглядки одной в эту свалку кидаться? Надо будет подключить к вопросу Фернера, подключить – у меня есть личный мотив, пусть заменит мной кого-нибудь, кто этот Хайнессен в гробу видал и мечтает оттуда смотаться навсегда…
   Размышления имперского капитана прервал некий шорох за окном, вовсе не похожий на шум листвы от ночного ветерка, кабы такой был в этой части окружающего курортный домик палисадника. И для живности вроде гуляющих по ночам кошек шорох был слишком значителен – даже с учётом распахнутого настежь окна, вряд ли кошки могли что-то забыть в этой комнате…
- Герман, Герман, ты спишь или просто так валяешься? – очень тихо для разговоров под окнами, но достаточно, чтоб услышать внутри, и голос как раз тот, который капитан и жаждал услышать, хоть ещё и не признавался в этом себе полностью…
- Катерозе, ты что тут делаешь? – одним прыжком подлетев с постели к окну, выпалил молодой человек столь же тихо. – Ещё и по темноте?
- Да это я светлячки приглушила, чтоб не мешали, - усмехнулась девушка, явно обрадованная тем, что получила ответ так быстро. – Дай-ка руку, не пойду я уже через парадное, лень и нечего перед камерами дефилировать.
- С каких это пор камеры вдруг стали проблемой? – озадаченно спросил офицер, помогая даме забираться в окно и с удовольствием заключая её в объятия. – Что вообще происходит, объясни.
   Катерозе, по-видимому, вовсе не пыталась не то что выбраться из его рук, а скорее, именно к этому положению и стремилась.
- Да всё отлично, просто есть кое-какие мелочи – нежелательно моё лицо светить на записях, а после рассвета мы с тобой уедем на соседнюю базу отдыхать, там никого нет и неделя отпуска, тебе, вот, держи своё назначение, - она извлекла из кармана пачку документов. – За Аттенборо и Минцем присмотрит уже кто-то другой, как и раньше, а Бай-Шань остаётся здесь, у него свои задачи на это время.
- Вот как, - озадаченно проворчал капитан, подсвечивая себе фонариком и быстро рассматривая подписи – как и следовало ожидать, лично Оберштайн… - А почему тогда мы не можем двинуть туда прямо сейчас, и следует ждать утра?
- Потому что нужно, чтоб видели, что некую дамочку, сиречь меня, забрал какой-то кавалер и увёз в неизвестном направлении, понятно? Мы даже поедем не по шоссе везде, там карта прилагается, как пробраться по лесу и по старому сухому руслу, - глаза у Катерозе полыхали таким весёлым пламенем, что поездка уже сейчас казалась более чем заманчивой.
- Это пока всё, что мне следует знать? – томно приблизившись к этим глазам, промурлыкал молодой офицер, быстро убрав документы в ящик стола и ещё крепче сжав объятия, чем в прошлый раз.
- Ну, пока мы здесь – да, - растерянно хлопая ресницами, ответила его дама. – Ты что, так сильно соскучился уже?
- А ты что, спать хочешь? – весело фыркнул он, по всей видимости, решив использовать тот факт, что стоял на ковре босиком и в одном белье. – Я тогда тебя раздену и уложу. И погрею.
- Нет, сон у меня к чёрту, с изерлонского сдвига ещё не выправился, - давая понять, что в его объятиях ей вполне уютно, проговорила Катерозе. – А вот раздеть и уложить в тёплую воду, для начала – меня точно следует. Остальное – потом, а то этак можно и проголодаться будет.
- Ну, такой план действий мне вполне нравится, - зардевшись от гордости, хотя в потёмках это было разглядеть и трудновато, безапелляционным тоном заявил капитан и подхватил свою даму, подняв её на руки полностью. – Выполняем! – и двинулся со своей ношей по направлению к ванной.

   Море звёзд, море бриллиантовых звёзд, наша Галактика, как забавно ты звучишь тонкими напевами, будто шорох волн в морской раковине, а потом – звоном капели и ледяных струн, и после – уже чем-то совсем иным, едва уловимым, как летний шум сосен, или рокот органа в забытой готической постройке. Ну, вот мы и встретились на равных, вот он я и твоя бездна сияния над головой и вокруг – чего изволишь, красотка? Я добивался тебя всю юность, я остался без дорогих мне людей, мне приписали даже сумасшествие от того, что мы слишком долго смотрели друг на друга. Так что у нас теперь – по-прежнему война или уже что-то иное? Я слишком изменился, пока мы с тобой танцевали это странное танго все эти годы, и сейчас должен заняться уже собой. Уже завтра, точнее, через несколько часов, заявятся оптинские посланцы и начнут рассказывать мне сначала про апостола Павла, потом – про Владимира, крестившего Русь, мол-де эти важные мужи тоже теряли зрение перед новым этапом в своей жизни. Много чего начнут рассказывать из далёкого прошлого – какая разница, откуда я всё это знаю, Галактика, я вообще-то твой Император, и я никого не забыл из тех, кто погиб за это. Чего? Это у Бога все живы, а я – всего лишь человек, и все мои достижения – лишь от того, что я хотел им и остаться. А уж что получилось – так то с Его помощью, вообще-то. Ну, что делать-то будем, море звёзд, вообразившее когда-то, что смогло забрать мою душу, а? Танец закончился, пора и на поклон. Какой скучный ожидаемый ответ, это в значении жить, победив смерть, стало быть? Как будто можно действовать иначе, оставаясь человеком, ага.
   Солнечный свет полоснул по ресницам с той же беспощадностью, как и в юности – всегда хотелось в первую секунду кинуть подушкой прямо в ясную улыбку Кирхайса, что вечно резко отдёргивал шторы. Райнхард совершенно безотчётно отвернул лицо от света, повернувшись на бок, и не стал даже подбирать руку, соскользнувшую вниз и застывшую в воздухе. Отчего-то захотелось повредничать, как и тогда, а не тихо и плавно стартовать в реальность, как все годы, что прошли со дня коронации, и урвать ещё пяток минут или даже больше. Наверное, это из-за загара, что вчера стремились получить, валяясь на берегу горного озера, пришла в голову вполне будничная мысль. Руку споро взялись облизывать тёплым языком, щекоча пушистыми усами, и Райнхард, едва не рассмеявшись вслух от удовольствия, открыл глаза, намереваясь поиграть с собакой. Та, увидев это, громко запела от радости, размахивая хвостом так, что получался натуральный ветер, и, прижавшись тёплым боком к руке человека, двинулась к нему поближе с явным намерением лизнуть лицо. Ей это вполне удалось, потому что тот замер на несколько очень длинных мгновений, не зная, как ему быть – молчать, рыдать от счастья или громко крикнуть нечто нечленораздельное – развесёлая морда собаки явно свидетельствовала о полном восстановлении зрения. Совсем не так, как прошлый раз, когда дальние предметы как будто расплывались в дымке, а вполне себе нормально, как и до мучительной смерти и вообще до всяких недомоганий, когда казалось, что победы – это столь естественные вещи, ведь по-другому просто не может быть. Райнхард подскочил с постели, схватил на руки радующееся его пробуждению животное и весело рассмеялся, как очень давно в юности, перед походом на мятежных аристократов.
- Жоржета, с добрым утром! – весело и гордо провозгласил молодой император, и оба покатились по ковру, играя и хохоча.

   За этим занятием прошло несколько совершенно незаметных минут, а затем за окном раздался крепкий жужжащий звук мотора, как будто кто-то резко и решительно тронул с места. Райнхард ощутил не то какую-то смутную тревогу, не то автоматически отметил для себя нелогичное событие – проще говоря, ему очень не понравился этот шум, и он осторожно выглянул в окно, хоть и не особо надеясь, что получит таким образом нужное объяснение происходящему. Тем не менее, увидеть хвост события ему удалось – за угол резво свернул мотоциклист, и, судя по шуму, там он резко прибавил скорость. Странная мелочь, задумался Райнхард, и что-то тут мне явно не нравится, а что? То, что водитель был не один, вот что. С пассажиром, а точнее, судя по рыжей гриве из-под шлема и фигуре с немужской талией – пассажиркой… Стоп, делать выводы рано, сначала нужно одеться согласно протоколу. Разберёмся…
   Жоржета очень мешала одеваться, и в конце концов пришлось её просто выпустить в коридор, чтоб умчалась наконец в сад с третьего этажа. Райнхард молча сам сварил кофе, умывшись – всё же восторг от того, что удалось прозреть, был так велик, что он не склонен был ожидать от начала дня вообще что-либо негативное. Тем более, что смесь трав для этого сестра оставила на видном месте. Выглянув ещё раз в окно и навалившись на подоконник, дабы продолжать потягивать амброзию из кружки, в которую травы превратили обычный, всё же, напиток, молодой император заметил, что Жоржета очень сурово тычется мордой в одно и то же место, кружится там, внимательно что-то вынюхивая. Собака осталась столь недовольна результатом собственных исследований, что в конце концов угрюмо задрала голову вверх и взвыла очень траурным тоном. Затем, бурно выразив это недовольство ещё несколькими подобными завываниями, поспешила назад, в дом, и вскоре громко застучала когтями под дверью в коридоре, требуя впустить её. Залпом допив кофе, Райнхард решил сам открыть ей, после чего оказался почти атакован – золотистый ретривер проворно заскочил ему на руки и взялся столь взволнованно лизаться, со всей силы прижимаясь к хозяину, так что тот поневоле ощутил что-то странное и нехорошее.
- Да ладно тебе паниковать, - тихо сказал он собаке. – Мало ли, какие дела могут быть с утра. Кабы то был вечер, стоило бы волноваться. Я вот скоро вовсе стану слишком занят помногу – тоже будешь обижаться?

   Это обстоятельство не помешало ему весело и с удовольствием поболтать с Миттенмайером в комнате связи. Даже когда демонстрировал тому окровавленный томик Евангелия, рассказывая эпизод со страшным гостем, что заставило собеседника потемнеть мрачнее тучи, Райнхард радостно улыбался. Он с некоторым изумлением воспринял сообщение о том, что неделя его отсутствия в столице, принесшая ему столько страданий в начале и чудес – в конце, осталась полностью не замеченной остальным человечеством, не осведомленном о его бедах и радостях. И ровным счётом ничего в окружающем мире, что требовало бы его срочного вмешательства, произойти не соизволило.
- И они так спокойно себе и думают, что я продолжаю пьянствовать с Оберштайном? Это нормальное поведение моё, с их точки зрения, что ли? – не зная, хохотать или сокрушаться, проворчал император, чувствуя, что слегка краснеет не то от смущения, не то от гнева.
- Вполне. Ничего удивительного, говорят, совсем недавно вернулся с того света, а до того воевал без устали и столько много – отчего бы и не устроить себе послабление, - весело усмехаясь, вещал сияющий от счастья Миттенмайер. – Так что не торопитесь, Ваше Величество, возвращаться в эту административную рутину – отдохните как следует, чтоб больше уже не надрывать здоровье лишними нагрузками. Мы прекрасно справимся со всей этой дежурной работой сами, без Вас.
- Что ж, хоть я и не привык отдыхать, но приходится признать, что доктор прав – это не менее ответственное дело, чем любое другое, - покачав головой, церемонно произнёс Райнхард, втайне радуясь, что может позволить себе эту роскошь. – Остаюсь тут ещё на неделю тогда, как Оберштайн и планировал.

   Но смутное ощущение, что он что-то всё же умудрился упустить, уже возникло. Возможно, оттого, что пауза, которая случайно получилась, когда он увидел жену, оказалась заметной. Полмесяца он успешно скрывал от неё факт  того, что ничего не видел – слишком хорошо они ощущали друг друга, когда оставались рядом. Это всегда было очень ненадолго – из-за сына. Но даже этих нескольких минут ему хватало, чтоб снова найти откуда-то силы ждать, ждать, когда он сможет однажды снова увидеть свою бесстрашную соратницу, что не раз спасла не только его жизнь, но и душу. Следующая за этим неделя принесла череду кошмаров – не от того ли, что даже этих минут пришлось лишиться? И сейчас Райнхард поневоле замолчал на долгие секунды, вглядываясь в родное лицо, пытаясь понять, что она сейчас чувствует там одна, без него. Как будто всё в порядке и без намёков на что-то, кроме небольшой усталости, вот и всё.

- Хильда, - тихо выдохнул он и снова замолчал, любуясь ей – такой теперь взрослой, важной, почти ничего не оставившей от себя времён пути к трону, даже волосы выросли в пышную косу, к немалой радости её венценосного супруга.
   Она тихо расцвела, услышав своё имя – хотя ей безумно нравилось, когда муж называл её своей императрицей, но она ещё не осознала, что так ей нравится ещё больше. Райнхард завёл это обыкновение совсем недавно, после возвращения с того света, совершенно интуитивно, и оказался на деле полностью прав.

- Да, Райнхард, что именно ты хочешь сказать? – она попыталась нежно поддакнуть, как всегда, помнится, делала, когда обсуждала с ним эти бесконечные военно-политические дела, только тогда она хоть и говорила это эмоционально и вовремя, но ужасно выкая и произнося неизменно его полный тогдашний титул.
   Это всегда мешало ему однажды сконцентрироваться на том, что так и хотелось сказать, вынуждало бояться и постоянно откладывать на потом.

   Он обнаружил, что совершенно не продумал, что хочет или будет говорить – так захватило его созерцание любимой, которую он так устал бояться уже не увидеть. Поэтому он лишь горько покачал головой и сказал с неожиданной силой и грустью.
- Приезжай ко мне сейчас, пожалуйста. Мне очень плохо без тебя. Прошу тебя, Хильда, поскорее.

- Хорошо, я сейчас звоню Кесслеру, и сразу соберусь, - она невозмутимо пожала плечами, пытаясь сделать вид, что вовсе не заметила страсти в его голосе. Райнхард понял, что она отлично всё заметила и оценила – и ещё успел наградить её восторженным взглядом.