В том утре был еще неряшливый перрон

В том утре был еще неряшливый перрон, поток толпы других встречавших/провожавших и доносилось "жду", "звони" со всех сторон, со всех вагонов прочь с вокзала отъезжавших. А Джейн стояла под часами на стене, в руках - билеты, чемодан, стаканчик с чаем, по циферблата неразорванной длине бежали стрелки, и их бег был нескончаем. Семь тридцать близилось. Остыл несладкий чай. Джейн удивлялась: кто не знает факт известный? Не любишь если - отпусти. Не приручай. Пусть даже стали чьи-то чувства тебе лестны. Она смотрела сквозь людей, колонны, смог, от телефона, что в кармане, ни намёка, что Том спешит, что Том приедет точно в срок, что Том с ромашками уже неподалёку. Минутной стрелке остается только круг, и проводница поторапливает громко, а Джейн не видит поезд, видит сочный луг, пустого неба перламутровую кромку. Она берёт свой чемодан, идёт в купе, садится на свою двенадцатую полку. Воспоминания о лете - канапе. Душой нанизаны на ребра под футболку:

***

Стремится к вечеру каникул третий день. Она выходит на платформу из вагона. Не уронить бы чемодан. Еще ступень. Её встречают дядя Джек и тетя Донна. Джейн едет в гости. Не июль - британский шик. Бордовый остин мчит в коттедж у океана, а от пейзажей сохнет горло и язык, пока холмов уходит в небо медиана. Кузина Джулс кладёт в пирог черничный джем. Она на пару лет взрослее Джейн, но в целом Джейн эту разницу не чувствует совсем. Джулс - как подросток в этом платье своём белом. Они читают Мердок, Брэдбери, Саган. Ложатся спать, когда рассвет забрезжит в поле. Закончив ланч, идут смотреть на океан и загорать в своём июльском произволе. А после - в паб на побережье. Рыбаки, учителя и клерки в отпуске - за стойкой. А Джейн и Джулс так молоды, легки, что местным кажутся хмельнее, чем настойки.

А по соседству с Джулс живёт художник Том. Ему за двадцать. Он рисует деревеньки - дома, ручьи, собак и пышный холм, крылечки, астры и разбитые ступеньки. Том часто рвет для Джейн малину по утрам и оставляет на окне в цветной пиале. Оправы лучше нет оконных этих рам для натюрморта в летней солнечной вуали. А Джейн, надев свой самый лучший сарафан, из привезенных в чемодане, держит спину и улыбается, точь-в-точь герой Саган, и забывает городскую всю рутину. Том дарит ночью Джейн браслеты из цветов - из васильков и разноцветных маргариток, а Джейн не может подобрать достойных слов, не в духе пошлых предрождественных открыток. Она печет для Тома ягодный пирог из книг по избранным рецептам тёти Донны. Рубашки в клетку, сок и легкий ветерок. Пикник на самом берегу. Том - отрешенный. Джейн говорит об институте и друзьях. Том смотрит в небо, молча держит ее руку. Джейн замолкает, шепчет Том, что так нельзя, а ветер мчит за дальний холм обрывки звука. Последний день. Джейн ускользает, как песок сквозь пальцы Тома. Он твердит, без Джейн нет смысла в его картинах. Он ужасно одинок, а в голове ни грамма мыслей, только числа - часы до поезда, который унесет следы волшебного и солнечного лета. И Том клянется все пустить на самотек, на тот же поезд, что и Джейн, купить билеты.

***

Состав ушел. Джейн возвращается домой - к друзьям, учебе, письмам Джулс по электронке. Ей будет сниться это лето год-другой, пока все образы не станут слишком тонки. И имя Том утонет в строках дневника, ему на смену выйдут Тэды, Тоды, Стивы. Она найдёт себя в других, наверняка, и жизнь построит поразительно красиво. И, может быть, спустя n-надцать долгих лет она получит приглашение по почте, а отправитель - Том [не Стив, не Тод, не Тэд], она узнает его подпись в завиточке. В вечернем платье цвета нежной бирюзы, Джейн тёплым вечером поедет в галерею, она растратила ту легкость в раз. В разы. И растеряла верить в сказки панацею. Она приедет, ну конечно, не одна, вино закусит сыром с синей шпажки,
на стенах тысячи картин, на всех - она. У входа - Том, все в той же клетчатой рубашке.