Н. Благов. Лирика

Сюжетная и пространственно-временная организация лирики Николая Благова

Первое, что бросается в глаза в значительной части стихотворений Благова, – это их объем. Некоторые из них состоят из ста и более строк в благовской стиховой организации текста. Причины такой широты поэтического «дыхания» видятся нам в том, что течение поэтической мысли в них связано с развертыванием событий, или с сюжетом.
Таково стихотворение «Пленные немцы» (1964). Оно написано после одной из поездок в Саратов, во время которой Благов оказался свидетелем следующей картины. На вокзале у одной женщины украли сумку. Вора тут же поймали. Пострадавшая в сердцах стала его бить. Подошел старик и остановил женщину, пристыдив ее: «У тебя дети, муж есть? Что ж ты распласталась так? Посмотри, на кого ты похожа!». Женщина расплакалась. Поэт признался жене, что именно этот случай вызвал в его памяти историю с пленными немцами. 
Стихотворение, по уверениям Л. И. Благовой, является откликом на реально происходившие в детстве поэта события: как-то в годы войны через Андреевку проводили пленных немцев. Созданное по следам реальных событий, стихотворение перекликается с произведениями В. Цыбина «Военнопленные» (1962) и С. Викулова «Расплата» («Пленные под Сталинградом») (1969). В стихотворении В. Цыбина, также как у Благова, рассказчик – подросток.  Та же ситуация «испытания хлебом», которого просят «пленные». Но если у Благова хлеб немцам предлагают сами деревенские жители, у Цыбина просьба «пленными» хлеба вызывает негодование, приступ ненависти. Рассказчик в цыбинском стихотворении от имени односельчан произносит: «А у нас и для самих не было – хлеба! <…> …мы их не прощали – // их только победа простить могла!». Один из персонажей – «дядя Костя» – даже замахивается на «пленных» костылем. Похожая развязка в стихотворении С. Викулова. С. Викулов пишет:

…из снегов безмолвно, словно трубы
спаленных хат, глядел на них народ…
О, как дрожалось им – о, как дрожалось! –
от тех недвижных взглядов: не укор,
и не прощенье – поздно! – и не жалость
они читали в них, а приговор… 
               
Благов же выделяет всепрощение как основную черту характера русских людей. Воплощается эта мысль через цепь событий, развивающихся своим чередом: появление в деревне пленных немцев; оценка их вдовами; угощение хлебом; уход обоза с пленниками, их разговор-«гагаканье». Последнее порождает разрешение стихотворения в русле лирической медитации:

О чем они?
Про что они судачили
В краю,
Где вечер с кровью пополам,
Где с волчьим воем
И зайчиным плачем
Пошел бурьян бродяжить по полям?
Не знаю…
Закаляканный колесами
Колхозный двор,
Ночной звериный рык
Иль птичий говор по весне над плесами
Понятней были мне, чем их язык.

В сюжетной и пространственно-временной организации лирики Благова большая роль отведена прошлому, связанному с мотивом памяти, которая выступает внутренним пространством для развертывания событий. Так происходит в стихотворении «Сердце». Оно состоит из трех частей, причем каждая пронумерована. Такое «строгое» композиционное членение поэтического текста определяется, на наш взгляд, психологией припоминания: в первой части рассказывается о далеком прошлом – довоенном и военном детстве, во второй части повествуется о прошлом послевоенной поры, в третьей взгляд поэта перемещается в настоящее.
Первая часть начинается с воспоминаний о детстве. В памяти субъекта речи воскресают идиллические картины родных мест, дорогие для него детали: «просторные степи без края», «рассветы без дум и печали», качающие его, «словно няньки», березы, Волга, «с улыбкой, широкой и ясной»… Но скоро становится ясно, что разговор заведен не для того, чтобы только насладиться воспоминаниями отрадного детства. Не для того, наверное, поэт «тревожное прошлое в памяти шарит».
Память лирического субъекта сопрягает события личной жизни с историей, событиями общенародного масштаба. Происходит слияние индивидуальной судьбы с судьбой всего народа, что отражается на стиле повествования. В начале, в воспоминаниях раннего детства, поэтические картины полны конкретных образов. Теперь же характер речи совершенно меняется. Когда поэт пишет «загремела гроза», о «сметающем жизнь урагане», то эти образы выступают в значении символов войны. Так действие переносится на пространства целой страны. Память позволяет лирическому субъекту увидеть «в кольце горизонта горящей // Седую и дымную землю свою», признаться, что он «сросся любовью с родимой страной». И происходит мгновенное включение «я» в «мы», осознание себя через множество, через «других» – характерное для лирического субъекта благовской поэзии состояние. Его личная судьба оказывается полностью включенной в судьбу страны. Быть может, поэтому во второй части стихотворения субъект речи не обнаруживает себя ни в личных местоимениях, ни в соответствующих формах глагола. Он скрыт за воспоминаниями, воссоздающими типичные картины первых послевоенных лет. Поэт изображает солдата, возвращающегося к мирной возрождающейся жизни, матерей-вдов, ожидающих с войны своих погибших сыновей. Кажущееся отсутствие лирического субъекта вполне компенсируется авторскими оценками, пояснениями, экспрессивностью описаний:

Суровый солдат улыбается нежно,
Жалея сорвать для пилотки подснежник:
На дальней чужбине, в стране незнакомой,
Он пахнет тропинкой от леса до дома.
………………………………………………
Лишь матери долго на шумном вокзале
Тихонько сидят в ожидающем зале.
В дали безответной сыны их остались,
Там с кровью знамен своей кровью смешались,
Укрылось навек, без рассветов, ночами,
Вагоны возврата для них отстучали…

О многом говорит притяжательное местоимение в центре второй части, лишь однажды выказывающее явное присутствие лирического субъекта («поля мои») и эмоциональный вопрос в конце отрывка, выдающий крайнее волнение: «Кому же навстречу крепки и упруги // Протянуты рельсы – железные руки?!» Все это подчеркивает полное слияние индивидуально-биографической памяти («памяти сердца») с «эпической», исторической памятью.
Память лирического субъекта способна сопрягать различные временные пласты. В первой и второй частях стихотворения это происходит с довоенным, военным и послевоенным прошлым. В третьей части память втягивает в свое движение настоящее, сопрягая его с прошлым. Прошлое повторяется в настоящем. В третьей части, так же, как в первой, центральным оказывается мотив детства:

Любви материнской подарены дети.
Как те, они к маме бегут на рассвете,
С глазами такими ж, с мечтами такими…
Растут любопытными и дорогими.
Резвятся, улыбку и ласку встречая,
Березы их детство, как няньки, качают.

В первой части были представлены воспоминания детства единичного субъекта. Речь шла об одном ребенке. В процитированном же отрывке «сегодняшние» дети сравниваются со многими «вчерашними» («как те»). Это подчеркивает обобщенный, межличностный характер лирического субъекта поэзии Благова. Его «я» с самого начала, как дает понять автор, включало многих. Вспоминая свое детство, свое прошлое, субъект речи высказывается не только от своего имени, а от лица всех, изначально ощущая свою причастность миру, времени.
В настоящем происходит дальнейшее расширение художественного пространства произведения. Из пространства страны действие переносится на пространства всего мира: «И мне открывается неповторимый // Бездонною далью рассветов своих // Весь мир». Такое «укрупнение» поэтического изображения позволяет автору выразить истинную духовную ценность любви к родине, единства и родства с людьми, со страной, материнства. Так память становится моральной категорией, этическим авторским пространством, воплощающим систему взглядов и ценностей поэта.
Само слово «память» является одним из часто повторяющихся в поэтических текстах Благова и, безусловно, занимает ключевое место в творчестве автора. Постоянное внимание к ней Благова объясняется, как нам кажется, с одной стороны, его духовными устремлениями, идеалами (В. Я. Гречнев в статье «Категория времени в литературном произведении» высказывает мысль о том, что прошлое, память о нем – духовно, истинно, ценно, преображено сознанием в поэзию, «легенду», т. е. прошлое, память – понятия «идеальные»), с другой – тем местом, какое занимала тема памяти в отечественной литературе с середины XX века. Многие исследователи этого периода отмечают активизацию мотива памяти в поэтических произведениях. А. В. Македонов, например, выделяя как одну из «основных групп мотивов» в послевоенной поэзии «мотив памяти войны, обязательств живых перед погибшими», пишет, что в лирике «наметилось систематическое влечение к наиболее глубинным мотивам народной памяти, переклички человека со своими истоками…».
Память часто реализуется в хронотопе «дороги» – «сквозной» форме организации «времяпространства» (М. М. Бахтин) у Благова. В стихотворении «А что, а не пора ли в самом деле…» поэт наделяет образ дороги много говорящим эпитетом «старая», подчеркивая в этом тропе ее временную сущность, связь с прошлым, с памятью. Через мотив памяти о прошлом «дорога» втягивается в размышления автора о насущных для него ценностях жизни.
«Дорога к дому…» (1957) – одно из тех произведений, в котором хронотоп «дороги» воплощается в характерном для творчества Благова сюжете возвращения на родину. Художественное время в стихотворении оказывается сжатым до предела в моменте ожидания встречи с родными местами, родным домом, матерью. В сознании субъекта речи высвечиваются дорогие сердцу детали: «бегущие за теплой тучкой» цветы, нагретые солнцем «от кровати до стола» половицы, залитый с краями рукомойник в родной избе… В такого рода деталях время «сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым» (М. М. Бахтин). Оно концентрирует в себе всю силу любви человека  к своей «малой родине» и неизбывную тоску по ней. Художественное пространство, в свою очередь, втягиваясь в движение времени, расширяется. Дорога из пространства избы, деревни выводит на пространство страны:

И только выйду –
Ну, куда податься?
Мне будет – до веселого проста –
Сквозь каждое окошко улыбаться
Родной моей России красота.

Первое, что бросается в глаза в большинстве «дорожных» стихотворений Благова, – это, как правило, их сюжетность: они состоят из множества эпизодов как «внешнего» (связанного с развертыванием какого-либо события), так и «внутреннего» (связанного с развитием чувства, мысли) порядка. В некоторых из них сюжетность формально подчеркнута. Например, «Домой» (1953) состоит из отдельных строф. Строфичность, редкая у Благова, имеет здесь, как нам представляется, большое формально-содержательное значение, выстраивает сюжет стихотворения. В нем 9 четверостиший, строки в которых организованы по принципу перекрестной рифмовки. Строфы «пробегают» перед глазами, как кадры кинопленки. Каждая из строф имеет свое содержательное наполнение, представляет определенную картину, эпизод. Вот появляются рожь, речка. Их сменяют «чернеющие, как огарки» галки. За ними следуют «пригорок, мост, село». Наконец, лирический субъект достигает своей цели: оказывается, хотя и мысленно, дома у своей матери.
В стихотворении можно выделить два плана, связанные между собой и являющиеся двумя ипостасями «дороги», движения: «внешний» и «внутренний». «Внешний» план представлен во второй – пятой строфах. Создается впечатление, что здесь движение происходит в реальном пространстве. Эта часть стихотворения самая динамичная, что связано с частотой сменяющихся картин, образов. Появившиеся во второй-пятой строфах мужские рифмы как бы намеренно «убыстряют» время, делают его более энергичным, увеличивают скорость перемещения в пространстве. И это, как нам представляется, не случайно: лирический субъект спешит оказаться в родных краях, в родной избе, рядом с самым дорогим, любимым человеком – матерью.
Впрочем, кажущееся движение во «внешнем» пространстве является реализацией движения во «внутреннем» пространстве памяти. Автор указывает на это в начале стихотворения – в последних строках второй строфы:

Воспоминания, как дождь,
Шумят, шумят навстречу.

В плане «внутреннем» движение переносится в область чувств и размышлений и несколько замедляется. Немаловажную роль в этом выполняет появление дактилических рифм в четных стихах первой, шестой – девятой строф. «Задерживает» движение обращение («Село, ты что услышало, // К реке свисая с кручи, // С деревьями, и с крышами, // И с ястребом  у тучи?!»), описание заботливой, «родной, безутешной» матери. В строфах с «внутренним» движением «дорога» связана не с пространственным перемещением, а с перемещением во времени. Здесь обозначаются те реалии, которые высвечиваются в памяти лирического субъекта. Они, являясь ценностными координатами, оказываются целью движения, конечным «пунктом» «дороги». Развитие сюжета стихотворения воспринимается как движение к идеалу, каковыми являются родной край, родной дом, близкие, родные люди. Они, как правило, «утрачены» в настоящем, и для их обретения поэт постоянно оказывается в дороге, ведущей в прошлое.
Размышления о прошлом приводят к размышлениям о «вечном». В стихотворении «Дороженька – стук да стук…» (1964) остановка у родника («А вот и родник – // Уж над ним – // Куда нам спешить?! – // Постоим») позволяет погрузиться в мысли о непреходящем: о природе и о тех процессах, которые ни на секунду в ней не прерываются. Родник, дорожный ручей оказывается символом «вечности»  природы. В природе, по Благову, – залог непрекращающейся жизни. Недаром «деревья и травы <…> и птицы склонились к ручью». Прикоснуться к роднику жизни – значит обрести единство с природой, слиться с ней:

И я к родниковым ударам
Подладиться сердцем хочу. (Выделено нами. – Р. С.)

Органичный для лирики Благова характер этого признания высвечивается даже в фонетическом строении фразы: в корневых звукосочетаниях род, дар, лад. Аллитерационное повторение словно фокусирует, сопрягает в одном высказывании ключевые для всего творчества поэта понятия: род как ощущение родства, единства с природой, со всем миром; дар как талант, способность к творчеству, к созиданию жизни, благодаря чему человек уподобляется природе и выполняет определенное ею, а потому истинное свое назначение; лад как представление о миропорядке, в котором все друг с другом согласно, гармонично, едино.
В лирике Благова дорога оказывается узлом, связывающим различные людские судьбы. Колокол вокзала, «соответствующего старинному «перекрестку дорог» или придорожной корчме» (И. Б. Роднянская), «бьет, не терпя промедленья»,

Одним – возвращенье,
Другим – отправленье,
Счастливому – встречу,
Тебе – расставанье.

В стихотворении «Вокзал» (1954), откуда процитированы эти строки, поэт подчеркивает духовную сущность дороги. Эта мысль выражается прежде всего в двойном сравнении вокзала с сердцем. Он так же, как сердце, «связан <…> Со всею вселенной», так же «радости полон и слез». Так Благовым актуализируется этическое, моральное значение хронотопа «дороги» в пространственно-временной организации его лирики.
Не менее значимым в структуре поэтического мира Благова является хронотоп «дома». Как и хронотоп «дороги», в лирике поэта он принимает на себя функцию выражения «совсем не пространственных отношений» (Ю. М. Лотман). В «Старом гнезде» поэт задается вопросом «А что изба?! // гнилушки-деревяшки?» и содержанием всего произведения опровергает это. Изба, по мысли Благова, понятие вневременное, вечное. В ней находят свое образное выражение неизменные, диалектические законы жизни: «Здесь год за годом проходили просто, // Весь календарь – осенний звон синиц. // Под этот звон выбрасывали просо // Цыплятам из зобов забитых птиц». В избе сконцентрированы в едином пространственно-временном «сгустке» прошлое и настоящее. Изба отражает изменения в жизни общества. Такое понимание «дома» выражено Благовым предельно афористично:

Была изба – пристанище до гроба,
Теперь изба – до вылета гнездо.

Через отношение к избе выявляется нравственная состоятельность людей. В сыновьях, оставивших свой дом, поэт видит какой-то «изъян»:

Приедут в отпуск –
Вроде те же парни,
Но что-то в них –
Изъян иль не изъян? –
Пройдут по саду, выпарятся в бане,
А на дворе – хоть вырасти бурьян.

Пространство «дома» у Благова густо заселено людьми труда («дельными»), стариками – хранителями нравственных устоев, заветов, матерями, детьми. В них поэт неустанно подчеркивает душевную простоту, человечность, радушие, гостеприимство, доброжелательность. Эти качества превращают «дом» в пространство любви и уюта. Это неизменные свойства дома, и автор упорно акцентирует на них свое внимание в стихотворениях «У родных», «Набив карманы хлебом поплотней…», «Дорога к дому…», «Люди моей стороны» и многих других. Неизменной ценностной, идеальной сущностью «дома» продиктовано, по нашему мнению, другое его свойство – постоянство. Оно создается путем многократно повторяемых однотипных действий, событий, ситуаций, каковыми в лирике Благова являются «сквозные» мотивы встреч и расставаний с близкими, возвращения в родные края.
«Дом» у Благова постоянно обращен к прошлому: в этом хронотопе,       так же, как и в «дороге», функцию времени выполняет память. Она воскрешает бытовую сцену, разрастающуюся по ходу сюжета стихотворения в тему народной судьбы, России. Подобное происходит во многих произведениях Благова, в том числе в стихотворении «Никогда не забуду я…». История его создания связана с одной из поездок Благова в «новую», появившуюся после затопления Волги в 1955 – 1956 гг., деревню Андреевку (Чердаклинский район Ульяновской области), «преемницу» «старой» Андреевки – родины поэта. Кстати сказать, Благов не любил бывать в «новой» Андреевке и редко туда наведывался. Во время пребывания в деревне он встретил односельчанку, которая его не узнала. Лишь разговорившись с ним, она воскликнула: «Ты не Колька ли Дуськин будешь?» Оказалось, эта была женщина, по просьбе которой Благов во время войны писал письма ее мужу на фронт. Женщина рассказала, что в войну у нее на руках умер сын, но она так и не решилась сообщить об этом мужу. Позднее погиб и он, так и не узнав о смерти ребенка.
В стихотворении повествуется о женщине, потерявшей на войне сына. Поначалу создается впечатление, что рассказываемое имеет частный характер. Дело происходит  в отдельно взятой деревне – на «малой родине»: «Никогда       не забуду я // Мой небогатый, // Про меня забывающий край». С присущей стилю Благова метафоричностью воссоздается картина вечернего сельского пейзажа:

Там на спинах коровьих приползают закаты
И заходят под каждый сарай.
Через изгородь вечером хроменький, рыжий
Месяц тычется в небо, глупыш-сосунок.

Густая изобразительность, создаваемая посредством метафорически насыщенной речи, позволяет автору дать детали дома-деревни «крупно, броско» и тем самым подчеркнуть их значительность. Она необходима поэту для актуализации темы разговора: далее речь идет о судьбе русской женщины, о материнском сиротстве. В памяти лирического субъекта возникает эпизод из «военного» детства, как его

Чья-то мать позвала:
«Подойди-ка, сынок».
Залатала рубаху мне.
Все укоряла:
«Весь ободранный».
Гладила доброй рукой
И со вздохами цыпки мои оттирала.
«Все такие вы.
Мой-то был тоже такой…».

В процитированных строках далекая во времени ситуация становится внутренне близкой и отнюдь не локализуется, а в пространстве памяти обретает эпические масштабы. Память мгновенно переводит разговор о конкретном эпизоде на пространство всей страны. В характерной для Благова афористической форме выражена поэтическая мысль произведения: «Русым ветром нас всех окатила Россия, // Всех она поводила меж белых берез». Так,   в образах ветра, берез, усиленных «сквозными» аллитерационными звукосочетаниями (русым – Россия – берез), синтаксическим параллелизмом, внутренними рифмами (окатила – поводила), звучит тема народной судьбы.
Пространство «дома» в лирике Благова выстраивается по принципу «расширяющихся кругов»: движение идет от дома-избы к дому-деревне и далее к дому-стране. Причем одномоментно в пространстве памяти сопрягаются все «ипостаси» «дома», обнаруживая его хронотопическую цельность. Замыкает цепочку дом-земля. Одно из стихотворений поэта так и называется – «Земля». Оно воспроизводит длительный процесс освоения русским крестьянством непахотных «лесных» земель. На протяжении всего стихотворения происходит расширение пространства и времени. Если в начале его деревня – «лесная», земель – «с мужичью рукавицу», то затем леса оттесняются, движение «пядь за пядью» идет «все дальше, дальше». Такое постоянно раздвигающееся пространство возможно в безостановочно развивающемся, «безмерном» времени. В хронотопе «дома» сопрягаются прошлое и настоящее: прошлое повторяется в настоящем, настоящее фокусирует в себе прошлое. В итоге поэтическая мысль получает вневременное звучание – выливается в размышления о жизнетворящей силе землепашца:

Ведутся разговоры вечерами:
– Ты птицу неразумную возьми,
Возьми грача –
И он за тракторами
Летит, как в старину за лошадьми. –
Как не радеть –
Чтобы высокий, ситный
Дышал подовым жаром по столу,
Чтоб солнце, примурлыкивая сытно,
Свое сорило золото селу.

В процитированных строках соотнесение солнца с хлебом возрождает мифопоэтический смысл последнего, отождествляющегося, как в архаическом сознании, с солнцем, с «жизнью». Образ хлеба, соотнесенный с образом солнца, вырастает в символ «вечной» жизни. Так выражается мысль о высоком назначении крестьянина – творца жизни на земле.
В серьезные размышления поэта о жизни, природе и месте человека в ней включены хронотопы «времена года». В лирике Благова есть ряд стихотворений, носящих название времен года: «Весна моя», «Лето», «Осень», «Зима». К ним примыкают стихотворения «весенние» («По городам несмело ходят весны…», «…И грохнула зимы державная опора…», «…И в первый же цветок готовый…», «И вновь весна трубит цветам подъем…», «Распушенные вербы…»), «летние» («Еще оторвался листок однокрылый…», «Зреет, бесится завязь…», «Идет июль, пожаром обдавая…»), «осенние» («Откуда в утро синее…», «Хлебам жнитво…», «Свежим утром, родниковым, синим…», «Осенняя серая сейка дождей…», «Рыжие тропы виляют по-лисьи…») и «зимние» («Притихла зима, присмирела…», «Ночью бело, как в цветущем саду…», «Что сегодня случилось?..»). Несмотря на то, что самим автором указанные стихотворения и ряд других не представлены как лирические циклы, они, наш взгляд, все же цикличны, поскольку связаны общностью темы, авторского взгляда и главенствующего эмоционального чувства, «сквозными» мотивами, образами.
Каждое время года в лирике Благова имеет свой хронотопический облик. Причем восприятие и осмысление времен года в основном определяется традицией, хотя, конечно, каждое обладает собственно «благовскими» приметами. Своеобразие пейзажа Благова заключается прежде всего в том, к какой поре более всего «благоволит» автор. По нашим подсчетам, больше всего он написал об осени и весне, что неудивительно: эти времена года – самые ответственные для хлебороба (вспомним пословицу «Что посеешь, то и пожнешь»). Видимо, количественное преобладание «весенних» и «осенних» стихотворений в неавторских циклах «времен года» объясняется также «межсезонным» характером весны и осени. Каждое из них несет на себе признаки двух времен года – зимы и лета, лета и зимы. Это давало поэту дополнительную возможность выражать ключевую в его лирике мысль о связи времен, жизненных процессов.
Весна у Благова – «времяпространство» света, тепла, радости и любви. Это пора оживления природы, праздника жизни, наиболее ярко, на наш взгляд, выраженного в многочисленных картинах цветения, отражающих торжество воскресающей весной жизни:

Все поле так и озарило! –
Как будто девушка прошла
И красотой неусмиримой,
Любовью землю подожгла.
Цветы пылают чисто, броско,
Себя от зелени раздев.
«Маковое поле» (1962)

Сад вломился в окна,
В сени,
Распластался на ветру.
Город ходит по сирени,
Задыхается в цвету.
«Сад вломился в окна…» (1964)

Полнота жизненных сил видна даже в графике благовского стиха. Поэт разбивает стихи так, что в отдельную строку выносятся не только полустишия, но даже отдельные слова. Вынесенные в отдельную строку, они «утяжеляются», создавая впечатление полноты, богатства жизни. Разбивая стихи на отдельные слова и группы слов, Благов создает нужный ему ритмический рисунок стихотворения. Ритм ударений помогает поэту передать пульсацию жизни в возрождающейся весной природе:

…И в первый же цветок готовый             / / /
Пчела,                /
Грузнея на весу,                / /
Зрачком прикинувшись медовым,            / / /      
Впаялась,                /
Выдавив слезу.                / /
«…И в первый же цветок готовый…» (1974)


И вновь весна трубит цветам подъем.     / / / / /
День солнечный                / /
Встает, ручьист и звонок.                / / /
Гудит земля,                / /
Умытая дождем,                / /
Раскутавшись из снеговых пеленок…    / / /
«И вновь весна трубит цветам подъем…» (1955)

Поэт не дает «устояться» ритму, подчинить себе все стихотворение, сделать его звучание монотонным. Например, ритм ударений последующих строф процитированного стихотворения «…И в первый же цветок готовый…» выглядит следующим образом:

И шмель,                /
Тяжелобаший, сбитый,                / /
Гудит,                /
Встречая отворот,                / /
Перед бутоном нераскрытым,        / /
Как бык у запертых ворот.             / / /

В каждом «эпизоде» стихотворения, соответствующем тому или иному явлению природы, – свой ритм. Ритм последних строф, воссоздающих картину цветения яблонь – ключевую в стихотворении, – еще более замысловатый и энергичный:

Но в потяготце,                /
Станом сонным                / /
Уж не владея, –                /
Май ведь, май! –                / /
Раскрылась яблоня с пристоном:    / / /
– Бери-бери!..                / /
Давай-давай!..                / /

Уж ветви цветом обломало,          / / /
Как яблоками, –                /
Явь не явь.                / /
А яблони все шепчут:                / /
– Мало… –                /
Все просят:                /
– Господи, надбавь!                / /

Все эти ритмические вариации строф, как нам представляется, служат для выражения напора жизненной энергии в возрождающейся весной природе.
Всеоживляющая сила весны способна возродить не только природу, но оживить предметы, казалось бы, совершенно лишенные жизненной потенции. В процесс жизнетворения вовлечены пеньки, сугробы, трубы, автомобили: «Такая напасть голубого <…> Что могут у пенька любого // На мир прорезаться глаза» («Стволов березовых…», 1963); «А сугробы в оврагах // Уже пролежали бока <…> Им до слез захотелось // Весне отозваться задорней – // Разбежаться ручьями, // Дороги свои проторя» («Сроки»); «лишь повеет солнечной порой, // И даже трубы – каменные сосны – // Готовы липкой обрасти корой» и «Спешат туда, где родники во рву, // Автомобили с красными глазами // И нюхают прохладную траву» («По городам несмело ходят весны…», 1956).
Возрождающаяся жизнь заполняет весенние картины «пестротой снегов, берез, сорок» («Весна моя»). У весны «с горошком огненный платок». «Зелень первая верхушек» просвечивает в едва оживших деревьях («Стволов березовых, радушных…»). В пестроте красок выделяется голубой цвет – цвет чистого весеннего неба: «такая напасть голубого» («Стволов березовых, радушных…»), «Подснежник – голубой цветок…» (1955).
Мотив цветения, выражающий поэтическую мысль о полноте жизни в весенней природе, оборачивается мотивом любви – центральным в стихотворениях о весне:

Любовь моя, весенняя купава,
тебя от глаз, от мира утаю,
чтобы ничье дыханье не упало
на молодость, на красоту твою.
Цвети, цвети лишь для меня меж нами!
«Любовь моя, весенняя купава…» (1957)

Любовь моя…
Цветет,
Не обронив ни лепестка!
«Двое»

Таким образом, весна у Благова не просто время года, но и состояние души, внутреннего мира. В стихотворении «Была весна, и я к тебе пришел…» (1958) поэт признается: «Весною полнясь, громко сердце било». Порой трудно определить, о чем идет речь – о весне-природе или о весне-любви. «Весенние» стихотворения Благова демонстрируют отсутствие границ между природным и человеческим. В стихотворениях «Пришла ты из весеннего лазорья…» (1958), «Любовь моя, весенняя купава…» и других звучит мотив слитности природных образов с образом любимой в едином хронотопическом пространстве весны:

Пришла ты из весеннего лазорья
Будить и звать, как первая гроза.
Ни неба, ни степей, летящих к морю,
Нет ничего – одни твои глаза!
…ты пришла – мой услыхала голос –
Простая. Без улыбок и без слов.
И в городе, где пыль о стены терлась,
Вдруг задохнулось лето от цветов.
«Пришла ты из весеннего лазорья…»
 
В «весеннем» стихотворении «Распушенные вербы…» (1955) внешние картины весны («Распушенные вербы. // В небесах – журавлей ликованье. // Чуть забрезжит – // Хлопочут грачи у гнезда») соотнесены в одном семантическом ряду с состоянием человека («Кто меня ожидает? // Что так рвутся желанья, // Раскупая билеты на все поезда?»). Такой синтез внешнего и внутреннего приводит поэта к осознанию общности человеческого и природного. Эта мысль, данная в форме вопроса, но в предложении, повествовательном по цели высказывания, не оставляет сомнения в ее органичности в лирике Благова и в убежденности в ней автора:

Иль и мной управляют той силы поводья,
Что, меня обручив со вселенною всей,
Вот заставили реки справлять половодья,
Тянет к отчим гнездовьям
Караваны гусей.

Картины весны выводят автора к серьезным размышлениям о жизни, ее «вечных» законах и ценностях. Порой в пределах одного стихотворения (например, в «И вновь весна трубит цветам подъем…»), в образных описаниях явлений природы, воссозданных посредством многочисленных эпитетов (день ручьист и звонок, вечная дорога, праздничные ветра), метафор (снеговые пеленки, подушки облаков), возникают мысли о Боге, о вечности, о «трепете замысла», о любви. Так хронотоп «весны» оказывается связанным с духовными исканиями поэта, с определением его миропонимания, является в творчестве Благова элементом внутреннего пространства автора, формой выражения его позиции.
Жизнетворящая сила весны выливается в разгул жизни в «летних» стихотворениях Благова. В них актуализируется мифопоэтический смысл «лета», отождествляющегося, как в архаическом сознании, с «жизнью». «Зреет, бесится завязь», – пишет в одном из них автор. Весеннее тепло сгущается в летних пейзажах до жара:

Мы с головой в цветах!..
Глазам над ними жарко…
«Разговор на прокосе»

…наполнив медом все долины,
Оно (лето – Р. С.) бродило в шумных сотах трав.
Горячее до облачных пушинок,
Поило солнцем, грея глубоко.
«Я помню лето…» (1957)

«Горячая» сущность лета находит свою кульминацию в метафоре «лета-пожара»: «зной палит» («Жила-была…», 1961), «Как от пожара, // Гул идет от пасек» («Тяжелый, душный день…», 1962), «Жгутся кувшинки. // Пылают поля» («Трактористки войны» - стихотворение создано по мотивам картины А. А. Пластова «Трактористки»), «зной опять клубится в отдаленье, // Пылают неоглядные поля» («Идет июль, пожаром обдавая…»). Летним «пожаром» охвачена не только природа, но и люди: «Это в нем до разгула охочая кровь // Растревожилась, как на пожаре» («Сенокос»), «Румяный парень – Волосы костром» («Идет июль, пожаром обдавая…»).
Мотив жара-пожара окрашивает хронотоп «лета» преимущественно в красный цвет и различные его оттенки: кипрей «обливается красной дымящейся кровью, // Не умея спокойно и смирно цвести» («Кипрей», 1958), «то здесь загорятся, то там» «красные шапки» татарников («Сенокос»), маками «все поле так и озарило!» («Маковое поле»),  «Не все трезвон свой сыпать по кладовым // Терять по красным ягодным лесам», «сосен медногрудый строй» («Не все трезвон свой сыпать по кладовым…»), «Была   от облетевших ягод // Земля в малиннике красна» («Песнь великих лесов»), «лишь солнце, зрея на безлюдье, // Падет лучом рябиновым, рябым» («Лесная глушь. Терновник непролазный…», 1958), «румяное пыхает лето» («Люди моей стороны»). Красный цвет, являясь цветом крови, символизирует в стихотворениях Благова полноту созревающей жизни. Но мотивы цветения, созревания, плодоношения вводят в пространство лета и другие цвета, придавая ему характерную пестроту жизни: «Окружила деревни, стоит не дыша // Разнотравья орда золотая», «Даже птицы <…> пыльцой прожелтели» («Сенокос»), «Проходу нет: желтеешь от цветов» («Разговор на прокосе»), «Земля – // зелененькая крошка» («Простяк он!..», 1963), «цветов синеглазые лица» («Еще оторвался листок однокрылый», 1959).
Жар лета, сквозящий в приметах природы и чертах внешности персонажей, привлекает, на наш взгляд, прежде всего потому, что его «пожар» как нельзя лучше соотносится с «жаром» души автора-творца и его персонажей, охваченных трудовым азартом. Мотив труда, созидания в стихотворениях о лете – один из ключевых в понимании этого времени года. Во многих из них изображение трудовых процессов является тематическим стержнем произведения. В ряду таких произведений стихотворения «Лето», «Идет июль, пожаром обдавая…», «Сенокос» и другие. Лето включено в процессы созидания:

…лето, дождливую даль нахлобучив,
Работало, сил не жалея своих,
Все с запада, с запада двигало тучи –
Там грому, наверно, хватало без них.
«Ровесники»

Вот она и пришла – золотая пора, -
До жнитва
Сенокоса недели.
«Сенокос»

Торопясь к хлебам с наливом,
Лето спорое с весны
Било дни по светлым гривам,
Гнало ливнем навесным.
Начинясь граненым воском,
Лопнул колос.
И тогда
Накренилась чуть повозка –
И засыпало тока.
«Лето»

Мотив труда сливает в едином хронотопе «лета» природное и человеческое, что позволяет автору порой персонифицировать это время года: «Услышит – // И солнцем оглянется лето. // Почувствую взгляд я»), – так в олицетворении подчеркивается духовная сущность лета.
Она актуализируется и в том, что лето оказывается втянутым в пространство памяти лирического субъекта. В картине летней страды поэт видит свое прошлое: «словно оглянулась на мгновенье // Ты, юность деревенская моя» («Идет июль, пожаром обдавая…»). «Я помню лето… // Пыльный куст полыни // Белел, земные горести вобрав», – пишет Благов в другом стихотворении «летнего» цикла. В этих строках о лете-памяти просвечивают сопутствующие основному празднично-радостному настроению цикла ностальгические интонации грусти, душевного томления, тоски по ушедшей поре:

…сам оглянусь.
Увижу цветов синеглазые лица,
Улыбку того незакатного дня,
И звонко,
Как теньканье ранней синицы,
Все сразу заноет в душе у меня.
«Еще оторвался цветок однокрылый…»

Соотнесение лета с памятью одухотворяет его, делая одним из ценностных координат в пространственно-временной структуре лирики Благова. В качестве хронотопа оно синтезирует в себе такие идеальные для поэта понятия, как жизнь, природа, труд, память.
Хронотоп «лета» в лирике Благова постоянно вторгается в «осенние» стихотворения. Вид осенних пейзажей вызывает в сознании лирического субъекта воспоминания о лете. Этим, видимо, объясняются мотивы утраты, потери в «осенних» стихотворениях. В одном из них яблони

...не чуя листвы, все не верят,
Что держать уже нечего.
Все. Тишина.
Пунцовея на холоде,
Ветви ищут потерю…
«Лес – ни с чем погорелец…» (1962)

В другом осень

Все спешила –
Солнце собирала,
Так что в элеваторах светало.
А когда до горсти собрала,
Все-то, все кругом роднее стало –
Неужели уходить пора?!
«Осень» (1961)

Мотив утраты может оборачиваться мотивом вдовства, утраченного материнства. Благов персонифицирует осень, представляя ее в образе матери, оставшейся без детей:

Но уж и грома ушли из дому.
Работящих не слыхать ребят –
Верно, бродят по небу другому

И другое лето мастерят.
«Осень»

От лица осени-вдовы ведется речь в строках: «Не уйду! // Я нагляжусь, останусь, // И в метель останусь – вей не вей. // Из озер и речек промигаюсь // Вдовьими глазами прорубей». Мотив вдовства «очеловечивает» осень, включает ее в размышления о человеке и его существовании.
Мотивы утраты, потери, вдовства определяют основное эмоциональное содержание «осеннего» цикла. Хронотоп «осени» окрашен чувствами душевной смуты, тревоги:


И письмами носит
Тревожные стаи в закате,
И листьями осень
Сургучные ставит печати.
«Деревня не вспомнит…» (1966)

…снова проказы:
Вьюжная буря вдоль просек гулять
Ринется вдруг.
И подернется разом
Пасмурной рябью душевная гладь.
«Рыжие тропы виляют по-лисьи…» (1955)

В «осенних» стихотворениях Благова воплощается стержневая в его стихах о природе мысль о единстве природных явлений, в которое включается автором и жизнь человека. Мысль о единстве всего сущего выражается поэтом в многозначной метафоре «великого перелета»:

Ты это назови, как хочешь:
Страда,
Уборка,
Обмолот,
Но я-то слышу –
Днем и ночью
Идет великий перелет.
«Хлебам жнитво…» (1961)

Видение в осени диалектических законов бытия смягчает атмосферу утраты, потери, царящую в некоторых стихотворениях о ней, и уводит автора от восприятия осени в духе «классических» ностальгических настроений грусти, тоски и печали. Некоторые «осенние» стихотворения, наоборот, полны весенне-летних интонаций радости, света, праздника:

Как ярмарка, украшена
Богато и пестро:
Вот золото опавшее,
Вот льдышек серебро.

В нарядном хороводе,
Шумя, толпа берез
На просеку выходит,
Как бабы на прокос.
«Откуда в утро синее…» (1954)

…щурится на фары месяц –
Светлынь,
Хоть звезд не зажигай.
А по степи все ходят песни
И провожают урожай.
«Хлебам жнитво…»

Сосуществование в хронотопе «осени» двух эмоциональных рядов определяет и цветовую гамму осенних пейзажей. С одной стороны, они полны праздничного весенне-летнего многоцветья красок: «золото листьев» («Еще оторвался листок однокрылый…»), «свежим утром, родниковым синим», в лесу краснеет «от стыда» волчья ягода («Свежим утром, родниковым, синим…», 1955), «Рыжие тропы виляют по-лисьи». С другой – о себе заявляют бело-серые тона, предвещающие наступление зимы: «иней серебряный» («Еще оторвался листок однокрылый…»), «Осенняя серая сейка дождей…» (1956).
Благов сознает, что осень – пора, срок. Поэтому лирический субъект философски спокойно наблюдает за осенними явлениями. Его спокойствием проникнуты картины осенней природы:

Рыжие тропы виляют по-лисьи.
Сосны. Березы. Я здесь не один.
Хочется лечь и валяться по листьям,
Думать о чем-то в ногах у осин.
Думать о том, что пора – золотая,
Зори морозами пахнут давно.
В озеро листья слетают, слетают,
Чтобы ничуть не плескалось оно.

Осень – время покоя, отдыха природы, время, когда «все ясно, неостановимо, зрело» («Клич журавлиный…»). Осенний «покой» природы и состояние спокойствия лирического субъекта выражены даже в «умиротворенном» ритме – без характерной для лирики Благова разбивки стихотворных строк. Подобный ритмический прием прослеживается во многих «осенних» стихотворениях Благова:

Откуда в утро синее,
Кусты посеребря,
Упали тонким инеем
Седины сентября?
«Откуда в утро синее…»

Свежим утром, родниковым, синим,
Не хочу никак я замечать:
Лег на землю первый лист осины –
Желтая, осенняя печать.
Листья пожелтели жухлой стружкой.
«Свежим утром, родниковым, синим…»

Приди-ка на рассвете зябком
Да осень и посторони,
Где степь перевернулась зябью,
Взбрыкнув будыльями стерни;
Где сорняком попавший в озимь,
Хоть и в цвету, не рад судьбе,
Подсолнух, бросовый и поздний,
Под ноги светит сам себе…
«Бликует на лицо латунный…» (1962)

Осень – пора, переходная от лета к зиме, поэтому в нее не только вторгается «летний» хронотоп, но и проглядывает в ней «зимний»:

…За небосводом синим,
Там, где вьюг скопилась кутерьма,
Длинным белым косяком гусиным
Дни свои выводит к нам зима.
«Свежим утром, родниковым, синим…»

Своеобразие хронотопа «зимы» в лирике Благова во многом, на наш взгляд, обусловлено ее связью с памятью. В зимних пейзажах сквозят воспоминания о других временах года, отнюдь не «зимние» приметы:

Мир завьюженный!
Скрип на крыльцах!..
В позевках полоротых скворешен
Сколько памяти о жильцах!
«Второе ненастье» (1965)

…на ветви с вечерней зари,
Прожигая метель,
Как о яблоках память,
Красногрудые
Стаей летят снегири.
«Лес – ни с чем погорелец…»

Зиму, пахнущую маем,
Горстью пью из родника.
«Сколько лет я это знаю…» (1955)

Хронотоп «зимы» включает в себя не только память, так сказать, «природную», но и память о «малой родине». Поэтому в «зимних» стихотворениях одним из важных оказывается мотив возвращения на родину.  В стихотворении «Зима стоит – такая россиянка!..» снега ассоциируются с сединами матери, рождая у поэта воспоминания о ней. Лирическому субъекту «Что сегодня случилось?..» в зимней вьюге чудится, как «женщина где-то впотьмах // Топит печку. // Седая-седая <…> Это мать моя думы прядет  у окна». Прием сравнения снегов с сединой матери, их сопряжения – один из ключевых у Благова:

В инее воды и в дыме –
Льдом уж готовятся стать –
Будто седые-седые
Мыла в них голову мать,

Будто
Седины смывала…
«Землю в закате багровом…»
…вот при солнце начинает сниться:
По небу из-за сорока морей,
Чтобы с тобой снегами поделиться,
Плывут седины матери моей.
«Устала вишня…» (1965)
 
В хронотоп «зимы» у Благова включен и мотив исторической памяти. Действие многих произведений поэта, связанных с историей рода, с прошлым страны, происходит зимой. Укажем в этом ряду стихотворения «Песнь полозьев», «Пленные немцы», «Сад», «Второе ненастье» и другие. В прошлом рода, страны настойчиво звучат мотивы несчастья, горя, рождаются воспоминания о войне. Зима оборачивается пространством смерти, болезни, страдания. Зимний путь лирического субъекта стихотворения «Песнь полозьев», в памяти которого высвечивается история о нелегкой судьбе деда, ассоциируется с похоронами («Лошаденка лениво плетется, // Валит вьюга, поля хороня, // И полозьям протяжно поется, // И в сугробах качает меня»). В «Саде», рассказывающем о годах военного лихолетья, мороз полностью уничтожает сады. Во «Втором ненастье» «ноют раны, // Что непогодь близко, // Завывают, // Что буря близка». Прибегая к «зимней» характеристике, посредством которой психологически тонко передано состояние персонажа, поэт описывает Ярославну, потерявшую мужа:

Стынет Ярославна,
Замерзает.
Покрывала –
Снегом покрова.
Знает Ярославна:
Заползает
Это холод вдовства в рукава.
«Плач Ярославны»
   
Мотивы вдовства, горя, болезни, смерти определяют основное настроение «зимнего» цикла: «Неотвязно, // Как черви под гипсом, // Начинает возиться тоска» («Второе ненастье»). Хотя оно по большей части и не высказано напрямую, но постоянно чувствуется в поэтической интонации:


Хотело сердце
Что-нибудь отпраздновать.
Отцы бы, что ль, нагрянули домой
Нас,
Работящих,
К потолку подбрасывать,
Звеня гостям всей грудью золотой.
«Пленные немцы»

До стона рельсы,
Досиня прозябли,
До инея –
Звенит Россия вся…
Вы закурить потянетесь хотя бы? –
Я очень вспоминаю вас,
Друзья!
«До стона рельсы…»

Есть в цикле о зиме и стихи, разнящиеся по настроению с только что процитированными. Поэт в эмоционально приподнятой, даже празднично-радостной интонации описывает наступление этого природного сезона:

…Зима, зима!
Гнедые холки в пене,
Полозьев звон –
Зима пришла в колхоз!
В честь этого народу у правленья,
Как будто цирк приехал, собралось…
«Зима»

Такое восприятие зимы продиктовано, видимо, осознанием «законного» места каждого времени года в жизни природы. Поэт далек от мысли, что зимой все умирает, безвозвратно исчезает. Вера автора в неуничтожимость жизненной материи, очевидно, питалась от его крестьянских корней, народной философии. «Народное» понимание роли каждого времени года в «вечной» жизни природы сближает, по нашему мнению, Н. Н. Благова с С. А. Есениным. «Аграрный народный календарь в лирике последнего, – пишет В. И. Хазан, – отражал <…> живую природную «натуру», ее беспрестанное самовосстановление и саморазвитие, в ходе которого ничего не умирает, а только переходит в иное состояние». Думается, эти слова могут быть целиком применимы и к поэзии Благова.
Светлые, праздничные краски, общий эмоциональный фон, связанный с ними, объединяет зиму с другими временами года. В «зимних» пейзажах Благова то и дело, например, возникают «весенние» приметы. «Ночью бело,  как в цветущем саду», – так начинает поэт одно из своих стихотворений, действие которого разворачивается зимой. В другом – «Притихла зима, присмирела…» (1954) – показан переход зимы в весну. Ничего резкого, контрастного, рознящего зиму с весной, ни в изображенной картине, ни в эмоциональном содержании произведения. Органичность такого изобразительно-выразительного решения стихотворения мотивирована «эпическим», синтезирующим явления бытия, характером поэтического мировидения Благова.
Вера в возрождение природы определяет и состояние лирического субъекта в стихах о зиме: он не испытывает холода, замерзания. Наоборот, полон жизненных сил, энергии. Стихотворение «Зима» начинается с признания лирического субъекта, раскрывающего его внутреннее побуждение к действию:

Мне хочется ото всего забыться,
Передохнуть…
И на морозе вдруг,
Проношенные скинув рукавицы,
Увидеть – пар идет от потных рук…

Так в хронотопе «зимы» заявляет о себе мотив труда. Внутренний созидательный «жар» субъекта речи находит свое выражение в работе.
«Жар» труда связывает «зимний» хронотоп с «летним». Поэтому в картине зимы возникают упоминания о лете. Предельно емко и содержательно мысль о связи зимы и лета воплощена в метафоре о зимних запасах – «излишки лета» («Зима»). Так выражается понимание единства времен года в круговороте природы.
Пониманием этого единства и обусловлено, на наш взгляд, приятие всех времен года. Благов видит смысл каждого в «вечном» круговращении природы. Поэтому в творчестве автора очень мало стихотворений, где бы он продемонстрировал душевный «неуют», связанный с тем или иным временем года. Лишь изредка поэт признается: «Ненастье весь день мою душу сосет. // Так тяжко еще не дышалось мне» («Осенняя серая сейка дождей…»). В целом же каждому времени года, каждому явлению природы – свой «срок», своя «пора». Мысль о единстве времен года, об их взаимосвязи часто выражается в том, что у Благова оказываются «спаянными», слитыми осень, лето, весна и зима. В стихотворении «Ранний снег» (1956) поэт апеллирует и к осени:

Первый снег, неожиданный, ранний –
И, наверно, чтоб снегу помочь,
Над деревней гусей караваны,
Пух теряя, летели всю ночь, –

и к лету:

На рассвете совсем потеплело.
Вместо снега – пылинка дождя.
Верно, краешком лето задело,
Где-то близко на юг проходя, –

и к весне:

День теплом необманчивым дышит,
По-весеннему моет крыльцо.
И откуда на белую крышу
Пара черных спустилась скворцов?! –

и к зиме:

Снова буря, свистя, налетела,
Разыгралась, в окошко стуча…

Так, в пределах одного стихотворения, сопрягаются все хронотопы «времен года», отражая в своем единстве художественную целостность поэтического мира Благова.
Подводя итоги анализу субъектной, сюжетной и пространственно-временной организации лирики Благова, акцентируем внимание на некоторых ключевых моментах. Для его поэзии характерен лирический субъект, со свойственной ему «нераздельностью и неслиянностью» автора и героя. Межличностность – такова основная черта лирического субъекта, как нельзя лучше обеспечивающая эпически целостное отражение действительности, свойственное Благову. Его стихотворения отличает повествовательный характер движения поэтической мысли. Внутренним пространством для развертывания событий во многих из них выступает память. Она реализуется в ведущих хронотопах «дома», «дороги», «времен года». Эти «сквозные» формы организации «времяпространства» в лирике Благова, связанные с серьезными размышлениями поэта о жизни, смысле существования, с определением идеалов автора, принимая на себя функцию выражения «пространственно-временных» отношений, являются ценностными координатами его целостной поэтической системы.