Старая хата

Старая хата — вон она! Торчит одиноко за огородом — за бакшой. К ней ведет узкая черная тропинка. Дорожка огибает сарай, в котором живет скот. В серых бревнах его стен множество древесных ос нашло себе приют в узких дырочках-норках, выгрызенных ими в рыхлой, старой древесине. Летом за сараем, там, где из него вытекает ручеек навозной жижи, во множестве кишат толстые, белые опарыши — личинки мух. Проходите мушиные «ясли», и, вскоре, под деревом-«райкой» человеческий туалет — дощатый, высохший и серый. Вокруг него обычно колышутся несколько длинных «коноплин» с остренькими, зазубренными листочками. Далее растет «райка» и вскоре после нее место, где раньше стояла белая будка-домик дедушки Васи Маркина, который приезжал сюда из города на велосипеде, «на дачу». Когда он приобрел у Шурки Кошкиной дом и сделался Рейганом, то будку разобрал на доски.

Вот и сама старая хата в тени высоких и развесистых плакучих берез. Ее стены, срублены из толстых бревен, посеревших и отливающих серебром. Крыша нахмурилась мохнатой слежавшейся соломой. Построили хату через несколько лет после войны. Прежняя изба и все подворье сгорели при бомбежке еще в 1941-ом. Не сразу удалось Ларискиным бабушкам собраться с силами и средствами, чтобы обзавестись новым жильем. Зато, какая же радость была переселиться, наконец, из землянки в настоящий дом с окнами и большой русской печью! Потом, лет через десять, соорудили поблизости новую избу, попросторнее, и все перебрались жить в нее. А старая хата так и осталась ветшать за огородом. Ее стали использовать в качестве кладовой для вещей, которые не требуются часто под рукой, и не закрывали на замок.

Лариска частенько заходит сюда. Тяжелая, осевшая дверь открывается с трудом и чертит по полу — в этом месте до желтизны стерт посеревший верх старых половиц. Внутри — полумрак, пропитанный запахом иссохшего дерева, мешков, зерна, «бурьянных» веников и еще чего-то пыльного и заброшенного, — должно быть, это пахнет прошлое. Кое-какие обломки его виднеются там и сям под покровом паутины. Это первая половина старой хаты — сенцы.

На гвозде, забитом в стену много лет назад, висят уже окаменевшие лапти. Они попали сюда еще почти новые, будучи лишь немного поношены, но никто их больше не обувает. От этого они ссохлись и потемнели. Лапти огромные и очень грубые на ощупь. Как носили такие сестрица Аленушка и братец Иванушка из сказки? Как могла другая сестрица бежать в этой неудобной обуви по следам гусей-лебедей?

По соседству с лаптями два источенных стареньких серпа воткнуты кончиками в стену. Иногда ими жнут траву или свекольник для кроликов. Серпы небольшие, тоненькие. Порой Лариска берет их поиграть. Но, жать траву быстро наскучивает, и серпы возвращаются на место.

Висит старое лубяное решето. Оно самодельное — дно сплетено из тоненьких полосочек лыка, стенки — из толстого луба. Ячейки крупные, через такие только горох просеивать.

В углу у маленького оконца свалена старая детская люлька — лежит тут с тех пор, как выросли Ларискины мамка и тетя. Крюк для нее до сего дня вделан в потолок спальни нового дома. Люлька заскорузлая и вся какая-то неприятная. «Наверное, оттого, что в нее когда-то писались и какались ребенки», — решает Лариска. Сама колыбелька сделана из нескольких слоев мешковины, а деревянная рама, на которую ткань натянута, ссохлась и растрескалась.

Почти все пространство сенцев занимают части домашнего ткацкого станка. При Лариске его ни разу не собирали. А она очень бы хотела посмотреть, как ткут, и самой научиться ткать или хотя бы прясть. Но старое деревянное веретено тоже валяется без дела, а прялки уже давно нет. Время от времени бабушка Аня рассказывает, как они раньше пряли вечерами. Керосиновых ламп не было, и для освещения жгли лучинки — простые щепки, вроде тех, что идут на растопку печей. Тогда для детей, таких, как сейчас Лариска, вытачивались специальные маленькие веретенца. А более младшие ребята тоже не сидели без дела, а «сучили хлопки», то есть вручную, без инструментов, катали ладонями обрывки ниток и маленьких тряпочек, соединяя их друг с другом в одну грубую рыхлую «нить». Впоследствии из этих «нитей», сделанных малышами, взрослые мастерицы изготавливали простенькие дерюжки. «Сучение хлопков» Лариску не привлекает, раз это занятие для мелюзги. Она видит себя за аккуратной маленькой прялочкой — специальной детской, маленькое веретенце бойко крутится под ее пальчиками. Правда, бабушка говорит, что во время прядения пряхи не редко до крови резали палец ниткой при вращении веретена, а прясть все равно было нужно, да еще, следя, чтоб не запачкать кровью пряжу. Лариске не особо верится, что были такие порядки, может, только если в старину —  «до революции». Что же, — бабушка старенькая, конечно, она уже жила тогда, и ее заставляли прясть до крови. Бабушку становится жалко. С другой стороны в подобное верится с трудом, — разве может быть, чтобы маленького ребенка так заставляли работать? Может быть, она нарочно разные ужасы рассказывает, чтоб Лариска не канючила научить ее прясть?

В дощатом чуланчике справа от входа в старой хате живут кролики. Их у дедушки много, уже места в клетках и сараях для всех не хватает. Поэтому молодые зверьки помещаются сюда. Здесь они подрастают в тишине да на просторе. Через отверстие в дверке видно, как они там возятся на полу, усыпанном зернами и сухими травинками, огрызками яблок и моркови. Раздается постоянный чуть слышный шорох. Близ двери стоит кроличья поилка, — вода налита в старый экран от телевизора, попавший сюда какими-то загадочными путями.

Миновав сенцы, открываешь еще одну тугую дверь и оказываешься в другой половине. В ней много окон, поэтому светло и солнечно. Именно здесь жили раньше все обитатели жилья. За этим массивным деревянным столом ели, спали на русской печке и деревянной казенке. Тут же в печке готовили еду. Сейчас горница припорошена легким налетом пыли. В углу замер веник из «бурьяна» (полыни-чернобыльника). Клочки паутины трепещут кое-где на оконных рамах. С легким стуком бьется в стекло бабочка-крапивница неизвестно как залетевшая сюда. Парочка мух тоже никак не найдет путь на улицу и зудит монотонно и надоедливо. Запах прошлого вокруг еще отчетливее. Старое дерево впитало ароматы некогда ежедневных печных дымков и простой деревенской пищи, насытилось тонким, медовым благоуханием высохших луговых трав. В воздухе густо пахнет зерном, — пыльный, и, одновременно, жирноватый и сытный дух. Пара свежих сосновых поленьев на загнетке вносит терпкую, смолистую нотку, неожиданно живую в месте, где все проникнуто увяданием.

Окна в старой хате одинарные. Рамы очень ветхие, изнутри закрываются на крючочки. Именно здесь Лариска впервые в жизни научилась лазать через окно. Досадно было лишь то, что, выбравшись наружу, невозможно закрыть крючок на раме изнутри. И Лариске доставалось от бабушки за то, что опять оставила окно с распахнутыми створками, и их чуть не побил ветер.

Очень нравится Лариске здешняя печка. Устье ее небольшое и низенькое, — как раз под Ларискин рост. Заслонка от нее легкая. На загнетке пара закоптелых чугунков. Рядом, в уголке притулился старенький ухват. Ухват давно не видел «горячей» работы, разве только Лариска возьмет его теперь иногда, чтобы поиграть. Поленья сосновые тоже она принесла — надо же понарошку печку топить! Печка неприятно холодная. От нее веет нежилым. Кирпичи и соединяющая их глина отсырели, — огня внутри не зажигали много лет. Из печки стыло и своеобразно пахнет горелым, старой копотью.

Слева от печки прилавок и казенка. Прилавок — это широкая деревянная лежанка или ступенька. По нему забираешься на казенку. Казенкой называется дощатая пристройка с дверцей около печки, являющаяся как бы ее продолжением, но чуть ниже ее по уровню, примерно на ступеньку ниже. Служит она для спанья и как приступок для залезания на печь. Раньше внутри казенки в холодное время года размещали детенышей домашних животных — телят, ягнят, поросят. А летом в казенку сажали кур и гусей с выводком птенцов. Поэтому в дверцах казенки сделаны прорези для дополнительного притока воздуха и наблюдения за живностью. 

«Должно быть, теленку было очень уютно там, внутри казенки», — представила Лариска: «Живот наполнен теплым пойлом. Во рту еще сохраняется его приятный, сладковатый привкус. Стоишь себе или лежишь. Сквозь щели пробивается свет, даже узенький солнечный лучик порой заглянет. Тепло. Снаружи раздаются знакомые голоса хозяев неспешно хлопочущих у печки. Хорошо подремать спокойно под эти привычные звуки». Ей даже захотелось ненадолго побыть теленком.

Еще вспомнился рассказ, как бабушка Ларискиной бабушки Ани Варвара залезла на казенку, и внезапно у нее хлынула кровь изо рта, и она тут же, почти сразу умерла, едва успели ее спустить вниз. Лариска на мгновение вообразила, как стоит та незнакомая, но своя бабушка в белой одежде и белом платочке высоко, почти под самой крышей избы и, вдруг, эта красная кровь на белом … . Как, наверное, они все перепугались и почувствовали, что уже ничего нельзя сделать, и плакали, наверное, а потом похоронили эту бабушку в земляной могиле. И потом тоже еще плакали. Лариске становится печально все это представлять, и очень жаль бабушку, с которой она так и не познакомилась и свою бабушку Аню тоже. Лучше ну ее эту старую хату, лучше пойти на улицу, на солнце.