Черновик 3

3. Бьется у ног океан о каменную набережную. По набережной люди бегут. Утренний моцион делают. Вот сенатор бежит. А вот конгрессмен. Все хотят здоровыми быть. Этого Иван не понимает. Его вообще ужасно раздражают люди, которые просто так, от нечего делать бегают по утрам. Никого они не догоняют. И за ними никто не гонится. Чего бегать то? Точно знает Иван: здоровье от внутреннего спокойствия зависит. Если в душе непорядок, то хоть забегайся, а от инфаркта не убежишь. И ещё твердо Иван знает: кому суждено быть повешенным, тот не утонет, и от рака не умрёт. Но и повешения избежать можно. Если знать как. Потому смотрит Иван на бегущих с легкой усмешкой, по привычке расстояние до каждого оценивает.
На Иване костюм серый от Бриони. Нравиться Брионии Ивану тем, что какой костюм ему не сошьют, а сидит как масхалат, свободно, и движений не стесняет. Туфли из буйволиной кожи на Иване тоже на заказ делали. Основное требование заказчика было, чтобы туфли на ноге не чувствовались, как будто нет их. Лондонский сапожник, когда делал туфли эти, вспотел не раз. Почему-то ему казалось, что вся его жизнь от этого заказа зависит. Что вежливый господин, который заказ сделал, очень важен в жизни сапожника, и нужно ему угодить, во что бы то ни стало. Потому варил сапожник буйволиную кожу в масле оливковом, чтобы придать мягкость необыкновенную. Потому шил шелковой нитью, чтобы ни единого скрипа не раздавалось при ходьбе. И когда все заказанные пары обуви сшил, почувствовал облегчение, и экстаз. Как будто Эверест покорил.
Лицо Ивана сожжено горным солнцем, обветрено нездешними ветрами. Потому Иван целый день почти  сидел в салоне косметическом, и барышни вокруг него порхали, лицо в порядок приводили. И привели. Ничем сейчас Иван от обычного вашингтонского жителя не отличается. Только глаза на ярком солнце не щурятся. Но в целом Ивана не узнать. Высокий брюнет с белоснежной улыбкой, без единой морщинки на гладком, холеном лице. Взгляд ясный и чистый. Никак в нем не признать того, прежнего Ивана, с выгоревшими волосами, впалыми щеками на черном от загара лице, с волчьим взглядом, каким был ещё неделю назад.
Женщины вашингтонские посматривают на симпатичного господина, вроде бы, какой намек пытаются подать. Вроде не совсем их феминизм одолел. Только ясные ивановы глаза те намеки не понимают. Улыбаются глаза, прищуриваются дружелюбно, но смотрят куда-то сквозь, вдаль. Давно Иван себе за правило взял: если для дела не надо, женщин стороной обходить. Живой человек Иван, не киллер какой-нибудь наёмный, тоже чувства имеет. А ну как поведут те чувства по кривой дорожке? Что тогда? Жалко Ивану людей. Женщин ещё жальче. Чего их зазря убивать? Пусть живут. Вон мужиков вокруг сколько.
Хорошо когда автомобиль неслышно едет. Значит, хорошо его делали, на совесть. Вот и сейчас Иван еле слышный шелест шин услышал, но виду не подал. Тяжелая громадина «Ролс-Ройс» притормозил рядом с Иваном, заднее стекло опустилось. Никогда не понимал Иван людей, которые с охраной ездят по людным улицам. Если охрана – значит, важное лицо за жизнь свою опасается? Зачем же тогда кучу широкоплечего народа с собой возить? Сразу видно: вон важная шишка едет, ни с кем не перепутаешь. Хочешь жить долго, незаметным надо быть. Чтобы никому в глаза не бросаться. Чтобы убийцы искали тебя в толпе, а найти не могли. Человек на заднем сиденье «Ролс-Ройса» кивнул Ивану, жестом приглашая в машину.
Много на свете всяких мудрёных устройств придумано, чтобы человека на тот свет отправить. Рубились люди в древние века мечами, Потом стрелы придумали. Потом оружие огнестрельное. И пошло – поехало. Неинтересно стало убивать сотнями и тысячами. Чего мелочиться. Век двадцатый дал миру оружия столько, что все предыдущие поколения не по разу убить можно было. Внутрь атома залезли. Рвануло так, что целые поколения болеют и гниют. И ведь не только врагов уничтожают. Маршал Жуков Георгий Константинович на Тоцкий полигон согнал несметные полки своих солдат, да и рванул ядерный заряд. Посмотреть, как оно будет красиво. Войну будущую репетировал. Кто не сгорел, тот лучевую болезнь заработал на службе Родине. Солдатики те умирали потом несколько лет, а дети их и по сей день мрут, и отчего не знают. Когда в позапрошлой жизни  в одной секретной школе читал Иван в книжечке пронумерованной про эти маршальские художества, никак в толк взять не мог: почему же его не расстреляли тут же без суда и следствия? Почему звезду Героя дали? Тогда ещё сомнения закрались в Иванову голову: не так мир устроен, как снаружи видно. Не те люди миром правят, которые с трибун улыбаются. А те, которые без охраны ходят. Незаметные.
А двадцать первый век в первые же годы свои переплюнул все века предыдущие по части изуверства. Модно стало не просто убивать, а так, чтобы убиваемый умирая, просил, чтобы его убили поскорее. Чтобы мучился. Всякие хитрые науки в ход пошли. Геном человека расшифровали. Чтобы сподручнее убивать было. Яды такие научились делать, чтобы только на одного человека яд действовал. Чтобы только к нему, как ключ к замку подходил. А другие никакого бы вреда не получали от того яда. А ещё модно стало радиацию внутрь организма заносить. Поставишь клиенту укольчик, а там полоний. Дороговато конечно. Зато другим неповадно будет. И взрывчатку придумали хитрые умельцы из секретных лабораторий. Пожмешь руку человеку, и останется на руке микроскопические следы вещества горючего. Впитывается вещество в кожу. И как только с гемоглобином крови смешивается, взрывается, да так, что на пять метров вокруг ничего не остается. Только пыль серая, однородная. Вроде и не было никогда  такого человека на свете. Вот и остается: пыль подмести, да в урну сложить. Хоть на крематорий не тратиться. А тот, который руку пожал, отошел в сторонку, проглотил антидот, и ничего с его гемоглобином не случается.
Только нет у Ивана секретных лабораторий под рукой. И генетиков знакомых, чтобы яд сварганить тоже нет. Да и времени-то на подготовку нет.
Потому Иван всегда на руки свои полагается. Руки у Ивана не простые, а золотые. К кому не прикоснется, за любого золотом платят. Вроде бы и не богатырские руки, суховатые, нет на них мышц бугристых. Но ладонь широкая, крестьянская, пальцы цепкие, вроде из титана сделаны.
Нагнулся Иван к окну полуоткрытому, кивнул приветственно, и всадил палец указательный важному господину в глаз. Да не просто всадил, а с проворотом, разрывая сетчатку, глазной нерв, проникая в мозг. Нащупал Иван в мозгу лобную долю, и всадил палец ещё глубже. Всё. Теперь, если и выживет важный господин, то понимать ничего не будет. И говорить не будет. Достал Иван из кармашка нагрудного у важного господина платочек носовой, шелковый, палец свой вытер, и пошел дальше.  Не спеша. По сторонам глазея. Ни водитель, ни охрана в лимузине сзади так ничего и не поняли. Зашел Иван за угол, и был таков.

Тут вдумчивый и внимательный читатель может не поверить. Как же так? Если бы так всё просто было, то давно бы уже всех важных господ поубивали. Этак если каждый начнет пальцем в глазах у прохожих ковыряться, то зачем тогда охрана внушительная, деньги, власть? Спешу сказать тебе, мой внимательный критик: именно так все громкие убийства и делаются. И никак иначе. Вот не ездил бы Джон Кеннеди в открытой машине, и не попал бы в него вольный стрелок Освальд. Не шатался бы Линкольн по театрам, дожил бы до глубокой старости. И Леон Давидович Броншейн ( в народе его больше как пламенного оратора  Льва Троцкого знали) тоже совсем уж несложно умер. От страшной раны на голове, образованной ледорубом Рамона Меркадера. Рамон потом двадцать лет в мексиканской тюрьме отсидел. И в Москву приехал. Благодарные заказчики убийства ему квартиру выделили в центре столицы и звезду Героя на грудь повесили.
Губит важных господ уверенность. Чувствуют силу за собой. Власть. А ходили бы незаметно, трудно было бы их убивать. Гораздо труднее.