А лечиться пробовал, брехун Белкин?

Дует ветер гулевой, болевой,
не пойму я, что с моей головой,
то ль завёлся в ней какой червячок,
то ли просто прохватил сквознячок.

Возле печки, где не дремлет сверчок,
я об стенку ею брякал: чок-чок, --
а она всё так же ноет, свербит,
словно кости гложет полиартрит.

Голова моя, как ты не права,
не сустав же ты, не в поле трава,
чтобы крючили тебя по ночам
то ли ветер, то ль всеобщий бедлам!

За окошком саксофонит метель,
холодна и неуютна постель,
я читаю горечь собственных строк:
до чего же ты опять одинок!

Потому и кочевряжит мозги
злая боль, и нарезает круги
вдоль извилин... Ну, а дальше молчок,
ни гу-гу об этом, слышишь, сверчок?
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»


Ветерок, по лету рыская,
мёдом пах, вином, артистками
из далёкого ревю,
где я больше не живу;
по-простецки разговаривал
он со смердами, с боярами,
гладил бархатные травы
у лукавой переправы.
Там лодчонка неказистая,
к ней дороженька тернистая,
я, дыша, дорогой той
сам бреду от запятой
к точке, так сказать, прибытия,
чтоб участником, не зрителем,
плыть на смертный свой лужок
за кисельный бережок.

Извините за скольжение!
Начинаю торможение,
лживость суффиксов изъяв:
автор, ты во всём неправ!
Ты печаль разносишь строками,
ветер мчится бравым соколом
и цветочную пыльцу
лепит к старому крыльцу;
полевое разноцветие
в досках трещины пометило,
солнце выжигает мох,
пьян и весел скоморох...
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»