Хатшепсут

1.
Я знаю, что грабительница - Смерть,
Холодным ветром распахнув пространство,
Ворвется в дом и всё перевернёт,
Все книги, ноты, записи, рисунки,
Все старые бумажные клочки,
Где полустёрты символы и знаки.
Я буду слышать то неясный вздох,
То шарканье её истёртых туфель…
Ревнивица! Бедняжка! Не со зла,
А просто так, по долгу старой службы,
Отыскивать ушедших в никуда.
Ей не найти следа от той царицы...
О чем бишь я? Всё поглощает Смерть?
А вот и нет! Как крик, застывший в глотке,
Ей будут позабытые стихи,
Несбывшаяся странная поэма…
Я так хочу: пусть снова всё вернётся!
Ведь нет забвенья, где звучит любовь.

Но мы пока не приручили Время.
Священная ладья больного Ра
Всё также открывает небосводу
Изысканно-печальный силуэт.

2.
Её мы называли Хатшепсут
И часто говорили о Египте:
Родители её возили к Нилу,
И видела она, одна из многих,
В то время в запрещенной загранице
Бесстрастный лик загадочного Сфинкса,
И пирамиды, и Абу-Симбэл.

Ни зависти, ни боли, ни проблем!
Её ласкало утреннее солнце,
И волосы, окрашенные медью,
Густой волною покрывали спину
Царицы Хатшепсут. Она носила
То брюки клёш, то выцветшие джинсы,
Но платье или юбку – никогда!

Ей было девятнадцать, и она
Самой себе казалась очень взрослой.
Шутя тянула «Беломор» и «Приму»,
Шутя в пивной засиживалась часто,
Беседуя о тайнах мирозданья.
Но все мужчины были лишь друзьями,
Ведь ей не нужно большего от них.

Я не любила пиво и мужчин,
Но мне хотелось быть «плохой девчонкой».
И я носила джинсы с бахромою,
Веревки и кресты поверх одежды
И до утра бренчала на гитаре.
Тогда все громко осуждали хиппи,
Под них я и рядилась, как могла.

Мне было наплевать на этих «всех»,
Она тогда была моей подругой.
Я бредила красивыми стихами…
И мы гуляли белыми ночами,
Таясь в рассветной дымке перламутра.
Нам было всё: покой и пониманье,
И магия холодных волн Невы.

Ночь – для стихов. В иное время дня
Поэтом стать смешно и бесполезно:
Мы отсылаем письма в то пространство,
Которое не видит и не слышит.
Оно подчас подобно спящей кошке!
Ведь только ночь имеет власть над миром,
И добровольным рабством нас пьянит.

Румянились ночные облака,
И белой ночью оживали тени.
Нам радовались два влюблённых сфинкса,
И мне казалось, что во власти Тота,
Благословляя красоту и мудрость,
В одной строке, божественно-прекрасной,
Соединять пространства и миры.

И я узнала цену этих слов:
Мне их открыла гордая царица.
На все века, пока живёт планета,
Пока столетья ревностно хранимы
Иллюзией салонного притворства
(Но как обман подчас милее правды!),
Она сказала: «Я тебя люблю».

«Люблю» – подарок. Пусть же уберут
Его в коробку с бантиком и розой.
Мне дела нет до девичьих фантазий!
Но как-нибудь, в один прекрасный вечер,
Когда закатный луч коснётся сердца,
Я захочу, чтоб встреча состоялась
Под бархатные песни «Шокин-блу».

Отступит время. Сколько нам дано?
Из всех теней, безликих и бесстрастных,
Что о любви когда-то мне вещали,
Я выберу девчонку в драных джинсах,
Великую и гордую царицу,
Которая имеет власть над Нилом
И говорит на мёртвых языках.

Я, в картуше её оставив след, -
Так, иероглиф, букву или точку,
Не попрощалась и ушла навеки.
Тогда мне это было безразлично!
И я тогда ещё не понимала,
Что той, костлявой, не дано разрушить
Бессмертный символ тайны Хатшепсут.


Но мы ещё не победили Время.
Священная ладья больного Ра
Всё также открывает небосводу
Изысканно-печальный силуэт…

Июнь 2014
Сиверская.