Письмобезрифм

Письмо без рифм.

Я тут ночью полезла за Набоковым на антресоли, и меня накрыло. Стою на табуретке, три часа ночи, реву, руку оттягивает так, будто держу булыжник. Знаешь, в чём моя проблема? Знаешь, в чём катастрофа?
Катастрофа в том, что я немного поэт. Чуть-чуть режиссёр, слегка актриса, самую малость – музыкант, ещё меньше – художник, в общем, во время раздачи «божественных искорок» постояла где-то рядом,  и мне перепало это грёбанное ощущение предназначенности для чего-то. Целуя кого-то, Бог на меня сморкнулся. Этот жалкий отголосок таланта запустил в меня свои крепкие щупальца.
Я немного поэт, и у меня ничего не может быть просто. Просто не выходит. Просто валится из рук, не складывается, как кубик Рубика. Просто для меня сложно. Просто для меня – стыдно. Человечески – стыдно. Это невозможно принять, это невозможно победить, это замкнутый круг, как арена цирка, где ты – главный клоун – ходишь по кругу для общей радости.
Я немного поэт, поэту быть обычным не пристало. Мне хочется убить в себе всяческую обычность, это какой-то эгоизм в высшей степени (одно из самых человеческих качеств – парадокс №1), казаться загадочнее, значительнее, умнее, чем я есть на самом деле (парадокс №2), при этом не врать себе (№3) и продолжать нравиться окружающим (№4), как сторублёвая купюра. Но главный парадокс - №5 – в том, что я так отчаянно верю в собственную теорию, что она воплощается в жизнь. И когда человеческое за мной приходит, я уже искренне не могу его впустить.
У меня запрет на человеческое. Запрет на еду – она мне не нравится, это признание слабости (Господи, заткни уши, билеты в ад вышли почтой), запрет на развлечения – «Страданиями душа очищается, мой папенька говорит, что одни радости вкушать недостойно», запрет на любую взаимность. Вот недосягаемого актёрапевцаженатогочеловека – я люблю. Если он ещё расстрелян в сороковом, то восхищение, граничащее с эйфорией – я люблю.
А простогохорошегоадекватного милогомальчика
- не могу подпустить к себе ближе, чем на метр, меня бьёт током от мысли, что у меня что-то будет хорошо, как у всех, что я стану похожа на сбивающиеся в стайки парочки, что мне начнут нравиться песни про Большие Светлые Чувства, намурлыканные сладкими вялыми бабскими голосами под три похожих аккорда.
Нам, немного поэтам, нравится думать, что мы немного особенные. Что мозги наши работают иначе, жизнь даёт тайные знаки, голоса по ночам объясняются не усталостью, а каким-то настроенным на космос информационным каналом.
Я бы законсервировалась, как тибетский йог, или ушла в монастырь – легко! – но я, вашу мать, немного поэт.
Катастрофа в том, что я очень хорошо убеждаю.
Себя.
Очень хорошо говорю.
О себе. Обо мне, мне, я, я,я,я,я,я, тебя ещё не тошнит? Меня – очень.
Кроме раздутого Эго во мне нет ничего, искорка теплится, а завтра утром возьмет и внезапно исчезнет. Помнишь библейскую притчу о Талантах? И что тогда? Господи, что тогда?
Тогда в моей жизни останется… останутся… Мда. Мне ещё нет двадцати, а я уже могу назвать тебе список людей, которых я ранила в процессе защиты этой идиотской теории от внешних факторов. Ранила больно и несправедливо – своими тараканами и круглосуточным реалити-шоу про крайние состояния.
Я пришла к Цели, научившись по пути отказывать и отказываться, а потом построила Стену. Я люблю Стену.
Я забилась, спряталась ото всех, я оправдываю свой страх ощущением правоты. У меня тут тихо, спокойно, без потрясений. Штиль, моя дорогая, полный вакуум. Уберите руки.
Стена научила меня отрезать всё лишнее, я правда почти ничего не ощущаю, разве что в каком-нибудь очередном кровавом сценическом опыте откуда-то приходят слёзы, во мне, пустой, как город первого января, представляешь?
Но когда я захочу ощутить, я не смогу. Я уже не могу. Вот и всё.
Интересно, Набокова так накрывало? Бродского – точно. А в первом я не уверена, что думаешь?
Пару дней назад я сделала себе больно, чтобы почувствовать себя живой. А накрыло только что. Смешно – ночь, табуретка, реву и не могу остановиться.
Любимый человек через сутки уедет за (N-е количество) тысяч километров, а я –
нееееет,
мне должно быть больно, чтобы вылез какой-нибудь стишок. Ладно бы я и вправду была поэтом, или режиссёром, или актрисой, а то  - немного – ирония №1.
Поэтому я пишу тебе, а не ему (№2) и рыдаю с Набоковым в руках, а не с Полозковой (№3), хотя… как-то это по-человечески, надо немедленно прекращать (№4).
А главная ирония - №5 – в том, что не рифмуется сегодня совершенно, пришлось прозой. Обидно даже –
абсолютно
ни одной
рифмы.

 
Ночь на 10е июля.