***

 
С грузинского.
Переводы Марины Тумановой

Спаситель

Раны врачуя, за все падшие души болея,
Шел по селеньям Христос и городам Галилеи.

И, поднимая калек, Страстным свидетельством снова
К царствию Божию звал жаждущих царства иного.

Древней легендой текла вечная синь Иордана.
Неизлечимой была душ искалеченных рана.

Скольких бы не исцелил, ни воскресил он, повсюду
Чудо охотно приняв, люди не верили чуду.

Слишком ли тяжки для них были земные оковы –
И г о  б л а г о е  нести были они не готовы,

Лжи фарисейской во всем следуя, книжникам вторя
На золотых берегах Тивериадского моря.

Так на кого же теперь у маловеров обида?
«Горе тебе, Харазин, горе тебе, Вифсаида!»


Дети Прокруста

А злодей был гением, ничего, что смолоду
Равнодушен к женжинам, равнодушен к золоту:

Страсть имел особую, одержим забавою.
Вобщем,  необычною, вобщем-то, кровавою –

Он рукой могучею, он рукою отчею
Подгонял, не мудрствуя, всех под мерку общую.

Стали все уродами, стали все пригожими,
Просто заглядение, до чего похожими.

Коль мечта – стардартная, коли мысль – шаблонная,
Речь – абракадабрская, радость – разрешенная.

И привыкли граждане, и в своем правителе
Ничего злодейского, вроде бы, не видели.

Только б не опомниться невзначай у зеркала:
Что же обескрылило? Что же исковеркало?

И стоит Прокрустове ложе, всеми чтимою
Мебелью, единственной и незаменимою.


Страшное сновидение

Пропустить бы безвременья годы,
Календарь своей жизни порвать –
И однажды для новой свободы,
Пусть седым, но родиться опять!

Или Дедом Морозом усталым
Удалиться в глухие леса,
Чтоб осталась во времени старом
Потерявшихся лет голоса.

Не смотреть отвратительной пьесы.
Где своим лицедейством страшны,
Торжествуют, Куражатся бесы
На подмостках несчастной страны.

Не узнать бы отчаянья птицы.
Ощутившей изломанность крыл!..
Страшный сон моей родине снится,
И очнуться у бедной нет сил!


Данте Алигьери: «Finita la drama»

Свой век отмечая кровавыми вехами,
Здесь гвельфы сегодня сражаются с гвельфами.

Рай заперли, в ад зазывала блаженствует,
Скакун королевский под карликом шествует.

Что ж, «белые», нынче победа за «черными»:
Не шахматы – начали: но обреченными.

Дуб умер, а желуди символ неведенья,
«Finita la drama”, а дальше – комедия!


Приезд сатрапа

Согласно ранжиру места занимают у трапа
Сатрапы помельче, большого встречая сатрапа,

Готовя к радушной улыбке тяжелые лица,
Ковровой дорожкой готовы пред ним постелиться,

Сравнят с Митридатом его, назовут Горгасали,
И в ратных доспехах. И с митрой портрет заказали.

И камеры ловят торжественный миг напряженно,
И ждут микрофоны влюбленного сладкого стона

Достойных толпиться под сенью сатраповой лапы…
Но в чем-то, видать. Провинились холопы-сатрапы:

Вот-вот разнесется зловеще по аэродрому.
Что главный уехал, спустившись по трапу другому.


Трагический вернисаж

Вернисаж. Столпотворенье:
Прикоснуться жаждут нынче
Все от мала до велика
К Рафаэлю и да Винчи,

Тициану и Ван Дейку,
Восклицают: «Гений! Мастер!..» -
Знатоки и дилетанты,
И зеваки всякой масти.

Вот юнец, позер, кривляка,
Озорник, одетый броско,
Кружит голову девице,
Растолковывая Босха.

У дверей безликий нищий
В роди вечного изгоя.
Что ему, что за стеною,
В двух шагах бессмертный Гойя?

Что с того, что где-то рядом
Микеланджело и Джотто,
Что в веках, давно минувших,
Скорбь его увидел кто-то?

Архив

На длинных полках разместив
Однообразье пильных папок,
Вдыхаю лет ушедших запах
Сентиментально: мой архив!..

Архив? Откуда?! Боже мой,
Я и не думал об архиве
В том позабывшемся наиве –
И вот на финишной прямой

Листаю летопись свою:
Черновики, наброски, письма…
Не искажает эта призма –
Все, узнавая, узнаю.

Теперь анафемы какой
Бояться мне? Я здесь, как в келье,
Душе устроил бы веселье,
Архив читая день-деньской!


Зимние саги

Каминный дым в ночное небо нес
Кружащиеся строки зимней саги.
По черной нелинованной бумаге,
Звеня, котилось многоточье звезд.

И, у огня откинувшись без сил
И наслаждаясь молоком студеным,
Я счастлив был бы, вопреки законам
Трагедий. Искушен в них. Как Эсхил.

На перевале жизни бросив счет
Невзгодам и уже не ждя успеха…
Когда бы не безжалостное эхо,
Твердящее: базар… бардак… банкрот!


Возраст

Моим сыновьям
Раулю и Темури

Не думаю о возрасте как будто,
И все-таки в плену его примет:
И прежних ожиданий больше нет,
И в чувствах улеглась былая смута.

Веревка лет свилась и для меня,
Хотя петля пока лежит свободно,
Но память не позволит беззаботно
И беспечально провести ни дня.

Премудрой притчи старыми словами
Все объяснить себе пришла пора.
Гляжу на вас, мое позавчера!..-
А ваше послезавтра – перед вами.


Бывшая

День канул без событий и вестей,
И вновь с воспоминаньями в обнимку
То превратишься в рыбку-невидимку,
А то в кипящий океан страстей.

Уже боишься ты не из кокетства,
Что некто явится к тебе вот-вот –
Бесцеремонно перерыв комод,
От старости твоей похитит средство,

Которого не знаешь и сама,
А только смотришь в зеркало, на диво
Еще стройна, изящна и красива,
Сводившая, сходившая с ума!

На миг забыв про невозвратность чар,
Чтоб странною фантазией плениться,
Прикинешься халдейскою блудницей,
Входя в свой ставший кельей будуар.


Руль

Я помогу тебе стать королевою:
Правую руку на руль, ну, а в левую –
«Винстон», с небрежностью непременною…
Жми, словно сзади погоня с сиреною!
Смейся над «фордами» и «ягуарами»,
Зло издевайся над «тачками» старыми –
Пусть они жмутся к обочине в панике,
Жалкие трусы, ничтожные паиньки,
Видя лихую красотку, которая
Мчится туда, где беспомощна «Скорая!»


Маэстро

Спешил, предвидя все в своей судьбе,
Свеча зари плывет над тенью жеста.
Он и в гробу похож был на маэстро,
Играющего реквием себе!